На последних страницах бюллетеня Синьхуа обычно помещались отзывы и письма одного из «заграничных друзей». Этот безымянный «друг» мог быть вьетнамцем, который заявил, что произведения Мао — это «магическое оружие», благодаря которому были одержаны «блестящие победы». Он мог быть и африканцем, восклицающим: «Африка пробуждается. Африка борется. Повсюду бьют барабаны революции. Революционная Африка с тобой, наш любимый вождь, председатель Мао». Он мог быть и малайцем, которого вдохновил значок с «изображением Мао» и который посвятил ему свою «оду».

Некоторые могут удивиться: да ведь все эти высказывания похожи одно на другое! Похожи и по языку, и по стилю. Похожи как две капли воды! Они как будто написаны одной рукой, одним почерком.

Я бы добавил: и не только эти, но и «одного болгарского друга», «польского», «французского», «новозеландского»… «Друзья» самые различные, но акцент один и тот же — китайский.

Это было в начале 1969 года. Как-то на одном из коктейлей я разговаривал с временным поверенным одной азиатской, соседней с Китаем, страны. Последний с удивлением заметил:

— Как? Разве вы не знаете? Неужели вы не слышали о состоявшемся совещании по вопросам пропаганды?

— Нет, не слышал.

— Удивительно! Вы, дипломаты социалистических стран, считаетесь здесь самыми осведомленными людьми.

Я знаю лишь то, о чем говорят в дипломатическом корпусе. А сейчас ходят слухи, что на совещании рекомендовано при упоминании имени Мао Цзэ-дуна не употреблять больше одного эпитета. Не изготовлять его бюсты из цветных металлов. Не помещать портреты во всю газетную полосу.

Но это лишь слух. А сколько их доходило до нас каждый день? Например, среди работников дипломатического корпуса ходил слух о том, что во время своих последних визитов в Пекин некоторые зарубежные прокитайские «лидеры» (перечислялись их имена) в беседах с китайским руководством высказались против чрезмерного раздувания культа, потому что это «отрицательно сказывалось на работе пекинских групп за рубежом». И об этом совещании, повторяю, мы знали лишь по слухам, поскольку ни в официальной, ни в неофициальной прессе не было никаких сообщений или материалов о нем, а жизнь в Пекине научила меня не верить слухам. Но на этот раз он нам показался правдоподобным. Потому что все мы, непосредственно наблюдавшие жизнь Китая, еще в конце 1968 года обратили внимание, а быть может, почувствовали определенное ослабление культа и связанных с ним обрядов. А немного позднее, летом 1969 года, — это было четвертое «горячее лето» — мне стала известна специальная директива, в которой отмечалось, что «Мао — не Будда», что не обязательно носить значки с изображением Мао и прикреплять дощечки с цитатами к велосипедам. Кстати, дощечки с цитатами перестали прикреплять к велосипедам еще задолго до этой директивы и еще задолго до нее сократилось число людей, носящих такие значки.

…Мои воспоминания о периоде пребывания в Китае начали бледнеть, когда ранней весной 1973 года информационные агентства принесли «новость» о том, что Мао Цзэ-дун возражал против восхваления его как «величайшего марксиста-ленинца нашей эпохи». Затем стало известно о каком-то письме Мао своей супруге Цзян, написанном в самом начале «тайфуна». Затем на белый свет появился «таинственный» документ, потом — статья под заголовком «Мое скромное мнение». В письме Цзян Мао Цзэ-дун писал: «Я никогда не верил, что эта книжка («красная книжка» — цитатник. — Прим. авт.) обладает такой магической силой». «Я не гений», — воскликнул он при встрече с функционерами партии, утверждается в «таинственном» документе. «Какая глупость — говорить о «вершине» («вершине» марксизма-ленинизма. — Прим. авт.). Я выступаю против «теории о гении» и в статье «Мое скромное мнение»». «Я выразил несогласие, — продолжал Мао Цзэ-дун, — но что можно было сделать? Газеты и журналы преувеличивали все это и популяризировали ее («красной книжки». — Прим. авт.) силу. При таких обстоятельствах я не имел возможности вмешаться…» Я перечитываю эти «откровения», ставшие достоянием общественности с семилетним опозданием, и начинаю припоминать. Подождите, подождите… Кто говорил это? Мао Цзэ-дун? Да, именно он в беседе со Сноу заявил: «Что же плохого в том, что говорили о культе личности в Китае? Он существовал и раньше, почему вы не напишете об этом?» Содержание этой беседы было опубликовано в итальянском журнале «Эпока», а в американском «Лайф» Сноу приводит еще более определенное высказывание Мао: «В первые годы культурной революции культ был необходимым оружием в борьбе против подрывных элементов, проникших в партию и в административные органы».

Эти слова воскрешают в моей памяти письмо Цзянсийского комитета действия КПК, направленное еще в конце 30-го года Комитету действия Юго-Восточной Хунани: «Мао Цзэ-дун — хитрый политикан… Он и внутри партии не расстался со своим старым искусством»…

Первые дни января 1967 года. С того момента, как был брошен лозунг «Огонь по штабам», прошло почти полгода. «Артиллерийская» подготовка проведена, штабы разгромлены. Теперь необходимо захватить плацдармы для взятия власти. Потому что, скажет Чэнь Бо-да в речи перед представителями промышленных и рудодобывающих предприятий, «уже с самого начала великая пролетарская культурная революция фактически являлась борьбой за власть… В течение полугода великая пролетарская культурная революция провела идеологическую подготовку масс к захвату власти. Борьба за взятие власти нарастала в процессе ее развития…».

В той же речи тот же самый вездесущий Чэнь, руководитель «группы по делам культурной революции», заявил, что «под руководством председателя Мао… мы непременно успешно проведем борьбу за власть», что это — «большое событие мирового масштаба», что «китайская революция — это продолжение Октябрьской революции», но «опыт Октябрьской революции не является всеобъемлющим» и даже «во многих отношениях он не очень полон…». Эта речь с примечанием о том, что «она не проверена оратором и предназначена только для внутреннего пользования», была опубликована 18 января в газете хунвэйбинов «Дунфанхун» — органе Главного штаба хунвэйбинов средних и высших учебных заведений Пекина. А ровно за две недели до этого «Революционный рабочий штаб бунтарей Шанхая» — организация хунвэйбинов и цзаофаней, — поддержанный шанхайским штабом «культурной революции», захватил редакции двух шанхайских газет — «Цзефан жибао» и «Вэньхуэй бао». Именно с этого момента «Вэньхуэй бао» станут называть «ястребом культурной революции», потому что именно она выступит с призывом к борьбе против Шанхайского комитета КПК, против городского Комитета народных представителей. В унисон с ним прозвучат призывы организованного «Революционным рабочим штабом бунтарей» митинга: «Не признавать Комитет народных представителей», «Бомбардировать Шанхайский комитет партии, заставить его, первого секретаря Чэнь Пи-сяня, выступить перед массами с самокритикой».

Эти события, которыми начался неспокойный 1967 год, войдут в историю «культурной революции», «большого тайфуна», как «новая революция», «революция в революции», «тайфун» в «тайфуне». Некоторые назовут ее январской, другие — шанхайской. Чэнь Бо-да даст такую оценку этим событиям: «Таким образом, борьба за власть вышла за пределы учебных заведений и распространилась на промышленные предприятия, на железнодорожный транспорт и пр. На ряде предприятий захват власти идет хорошо…»

«Захват власти идет хорошо!»

…Но о каком «захвате власти» идет речь? Ведь «тайфун» свирепствует уже полгода, комитеты партии разгромлены, местные органы власти — Комитеты народных представителей существуют лишь формально. Но и это не давало покоя хунвэйбинам, цзаофаням и их вдохновителям в центре, в Пекине. Необходимо «захватить» их и, если удастся, создать вместо них новые органы власти, верные Мао Цзэ-дуну и его штабу, верные «группе по делам культурной революции».