Кто-то, словно отвечая на мой вопрос, сказал:

— Китай имеет тысячелетнюю историю… Тысячелетиями накапливалась и народная мудрость… Суть ее отражает древняя китайская поговорка: «Вода имеет источник, дерево — корни». Корни… Глубокие корни имеет и все то, что мы наблюдаем сейчас здесь…

Многие, с кем мне приходилось беседовать, сходились во мнении, что корни нынешней политической ситуации в Китае кроются в мелкобуржуазных, националистических взглядах его руководства…

Каковы источники этих взглядов — исторические… социальные, идейно-политические?

И снова я возвращаюсь к истории. Религиозные учения Лао-цзы, основателя даосизма, проповедовавшего «не ропщи», Кун Фун-цзы — Конфуция, внушавшего смирение и покорность, Шакья Муни — Будды, призывавшего к «терпению», одновременно использовались для развития у китайцев чувства превосходства над другими нациями, сознания их исключительности.

И это чувство, эти иллюзии сталкивались с суров эй действительностью полуколониального, полуфеодального Китая, отсталого в политическом, экономическом, социальном отношениях. Малочислен, как капля в безбрежном океане крестьянства, рабочий класс, буржуазия расколота, разделена на компрадорскую и национальную. И от этого столкновения с реальностью крайне обостряется чувство национального самосознания и готово в любой момент вылиться в национализм. После победы народной революции национализм проявился в стремлении «доказать», что эта победа — результат только и единственно борьбы китайского народа; словно не было ни Великого Октября и помощи страны, рожденной Великим Октябрем, ни побед во второй мировой войне над гитлеровским фашизмом на Западе и над японским милитаризмом на Востоке, ни подъема национально-освободительного движения в Азии, вызванного этими победами…

Еще в первые годы после рождения Коммунистической партии Китая, в 1927 году, ноябрьский пленум ЦК КПК отметил «как один из основных, имеющих огромное политическое значение организационных недостатков КПК то, что почти весь руководящий актив партии — выходцы не из семей рабочих и даже не бедных крестьян, а из среды мелкобуржуазной интеллигенции…», что «наиболее радикальные элементы мелкой буржуазии устремились в ряды нашей партии…». И «эти элементы составляли первоначальное ядро Коммунистической партии Китая…». Кроме того, в Китае не только поздно возникает рабочий класс, но и поздно становится известно само марксистское учение. Первые искры марксизма долетели до Китая лишь с первыми орудийными выстрелами крейсера «Аврора», с Великим Октябрем. Потом начнется его ревизия. Сначала он станет «творческим марксизмом», затем «китаизированным», «азиатским», и, наконец, грянет «культурная революция» и IX съезд КПК заявит, что «идеи Мао Цзэ-дуна» — это «марксизм-ленинизм современной эпохи».

Пытаясь найти причины происходящих в Китае событий, некоторые указывают на «объективные факторы» и «девальвацию» отдельного человека, на иллюзии относительно неисчерпаемости человеческих ресурсов. Доказывают, что слепое подчинение «авторитету», безоговорочное принятие директив и лозунгов коренится в старых традициях и древних религиях Китая. Ищут причины культа в «революционном радикализме», в стремлении постоянно поддерживать «революционный энтузиазм», в идущей из глубокой древности традиционности всевозможных кампаний и акций, в крестьянских восстаниях, в суровом пуританском аскетизме тайпинов, в особой роли армии в многолетних партизанских войнах…

Это «объективные факторы». А субъективные?.. Разве они имеют меньшее значение для формирования политики нынешнего китайского руководства?.. А быстрое, неравномерное, «скачкообразное» разбухание партии?.. А отсутствие классового подхода при приеме в партию и неурегулированность ее классового состава?.. А нарушение ленинских норм партийной жизни?..

…А сосредоточение в одних руках партийной и административной власти в центре и на местах?.. А недооценка рабочего класса и его руководящей роли?.. А культ?..

Через полгода после моего первого путешествия на юг мне представилась возможность поехать и на север, побывать на станции Маньчжурия — китайский пограничный пункт на китайско-советской границе. Международный пассажирский экспресс Москва — Пекин следует через станцию Маньчжурия до Пекина и оттуда отправляется обратно только раз в неделю — в субботу вечером. На станцию Маньчжурия поезд приходит в понедельник утром, а мне нужно было там быть не раньше среды. Не раньше и не позже. Потому что именно в среду туда прибывали товарные составы с нашими грузами, предназначенными для сражающегося Вьетнама. По предварительной договоренности грузы принимались и передавались для перевозки по китайской территории в присутствии дипломатического сотрудника посольства в Пекине. Именно для этого я должен был поехать на север, и именно это заставило «хозяев» разрешить мне такое путешествие, хотя оно и было им явно не по душе.

Мне предстояло лететь самолетом по маршруту Пекин — Шэньян — Харбин, а от Харбина до станции Маньчжурия — целые сутки ехать поездом.

Была середина апреля 1968 года, в стране еще свирепствовал «тайфун», и из многих провинций и разных мест поступали вести о тревожных событиях.

Наш маленький старый самолет поднялся в высокое синее небо. Тип самолета я так и не смог определить, видимо, это был один из тех «Илов», которые появились в Советском Союзе после войны и уже давно сняты с производства. Салон самолета почти весь заполнен багажом — какими-то крепко сбитыми, поставленными один на другой ящиками, тщательно укрытыми зеленым полотнищем. И только впереди оставлено несколько свободных мест для пассажиров. Пассажиры — это я и мой коллега — секретарь нашего посольства и несколько упитанных молодых людей в новой зеленой форме высших военных чинов. Вместе с нами летит стюардесса — молодая розовощекая китаянка, красивая, коротко, по-китайски подстриженная, одетая в серую форму экипажей гражданских самолетов в Китае. Мы предполагали, что полет в этот тихий апрельский день будет спокойным: на борту всего несколько пассажиров, стюардесса и члены экипажа, которых мы так и не видели за все время полета. Но мы забыли, что находились в Китае, шла весна 1968 года. Мы забыли, но нам незамедлительно «напомнили» об этом. Едва самолет набрал высоту, как со стороны кабины пилота раздались резкие звуки мелодии «Алеет Восток», такие оглушительные, будто предназначались не для нескольких пассажиров маленького самолета, а для участников массового митинга, собравшегося на площади. Дремавшие впереди нас военные проснулись, почему-то встали и сначала тихо, а потом все громче и громче начали подпевать. К ним присоединилась стюардесса, пронзительный и пискливый голос которой резко выделялся в этом хоре. Какофония становилась совершенно невыносимой. Но это было лишь начало. Внезапно смолкает репродуктор и начинает «свою песню» стюардесса. Она что-то выкрикивает, выпячивает грудь, вытягивает шею, таращит глаза, провозглашает какие-то лозунги, среди которых можно было разобрать только: «Мао чжуси ваньсуй… Мао чжуси ваньсуй…» Вот она устремила взгляд вверх, на большой зеленый портрет Мао Цзэ-дуна; на ее глаза навертываются слезы. Затем она поднимает руки и размахивает ими, кому-то угрожая. Потом начинает что-то петь, отрывистые мелодии сменяют одна другую. Ее пискливый голосок заполнил тесный салон самолета. Но, как видно, девушке этого мало. Она берет динамик и начинает через него скандировать и кричать — минуту, полчаса, час, потом передает его военным. Громкоговоритель переходит из рук в руки, военные встают один за другим и по очереди поют, скандируют, цитируют отрывки из «красной книжки», а потом начинают петь хором. Стюардесса встала рядом с ними, открыла «красную книжку». Она задает тон — запевает, военные подхватывают. Взгляды устремлены вверх, к портрету… Зрелище любопытное, но как вынести эти хриплые, оглушительные звуки? Однако стюардесса и военные, видимо, почувствовали усталость, их голоса вдруг затихли, а девушка исчезла в кабине пилота. Но лишь на миг. Вскоре она вошла в салон с широким резным подносом в руках, на котором ворохом лежали «красные книжки», значки, миниатюрные портреты того, кто смотрел на нас со стены, с зеленого портрета.