Д у м и т р а ш. Страничкой юмора.

К и т л а р у. Тогда отправляйся в морг.

Д у м и т р а ш. Куда?

К и т л а р у. Ты не ослышался: в морг. Выясни, почему люди кончают жизнь самоубийством — ведь еще случаются подобные вещи, — отчего произошел несчастный случай. Я не хочу сенсационного репортажа, но хочу подробностей — живых, точных и ясных.

Д у м и т р а ш. Где находится морг?

К и т л а р у. Попробуй броситься под троллейбус — узнаешь. Несколько дней назад я смотрел румынский фильм «Небо в осенние сумерки». Ты его видел, Манолеску?

М а н о л е с к у. Нет, но слышал о нем. В Мар дель Плато{44} он получил премию.

К и т л а р у. За лучшие титры.

М а н о л е с к у. Вы хотите рецензию о фильме?

К и т л а р у. Нет, ты же занимаешься экономическими вопросами. Вот и отправляйся на студию «Бухарест» и выясни, во что этот фильм обошелся государству. Проверь все по документам.

М а н о л е с к у. А если мне их не дадут?

К и т л а р у. Добейся. Мы должны оживить газету, в репортаж ввести загадочность, последним известиям вернуть живость, интервью — интеллигентность, «круглому столу» — дух полемики. И еще, Туркулец, отмени внизу вахтера.

Б р а х а р у. Прекрасно.

К и т л а р у. Пусть к нам приходит кто хочет. Ну вот, кажется, все. А теперь за работу.

Р е д а к т о р ы  выходят. Т у р к у л е ц  поспешно возвращается.

Что случилось, Туркулец?

Т у р к у л е ц. Забыл макет полосы. А Манолеску хочет зайти к тебе.

К и т л а р у. Зачем?

Т у р к у л е ц. Понятия не имею.

К и т л а р у. Тогда я тебе скажу: сначала он признается, будто счастлив, что именно я, а не кто другой стал заместителем главного редактора, а потом пойдут сплетни. Что А «болтает», что Б «бездельничает», что В «за вами следит», что Г «вхож к начальству», что Д «развел здесь семейственность», что Е «обладает кое-какими достоинствами, но ленив», а Ж — «язва», что З «пьет», что И «ничем, кроме денег, не интересуется», что К «молчит, но это самое опасное», что на Л, М, Н, О, П, Р, С, Т «нельзя положиться», что У «подозрителен», а о Ф и говорить нечего, все знают.

Т у р к у л е ц. Ты преувеличиваешь.

К и т л а р у. Наоборот. Упрощаю. Хочешь, докажу? (В телефон.) Манолеску, зайдите ко мне. Ничего не поделаешь, Туркулец! Действительность порой оказывается схематичнее, чем скверная пьеса.

Входит  М а н о л е с к у.

Пожалуйста, Манолеску, садитесь. Что нового?

М а н о л е с к у. Ничего, товарищ Китлару… Просто хотел вам сказать, что я рад… Поздравляю вас от всего сердца.

К и т л а р у (Туркульцу). Что я говорил!

М а н о л е с к у. Хотя должен предупредить: вы взялись за нелегкое дело.

К и т л а р у. Почему, Манолеску?

М а н о л е с к у. Как будто вы не знаете?! Вы думаете, будто все рады. Нет. Отдельные товарищи отнюдь не в восторге.

К и т л а р у. Кто?

М а н о л е с к у (скромно). Это не столь существенно.

К и т л а р у. Ну все-таки.

М а н о л е с к у. Думитраш.

К и т л а р у. Думитраш?

М а н о л е с к у. Вас это удивляет. Что делать, я должен сказать: Думитраш — самый опасный из всех.

К и т л а р у. А еще кто?

М а н о л е с к у. Это не существенно.

К и т л а р у. Но все же любопытно узнать.

М а н о л е с к у. Не подумайте только, что я преследую какую-то цель. Ну вот Иосиф. Помалкивает себе в тряпочку и копает исподтишка.

К и т л а р у (Туркульцу). Убедился?! Увы, Манолеску, что делать? Таковы люди, а жизнь — чего греха таить — как маятник: протянешь к нему руку, а он себе гуляет по загранице.

У Манолеску от удивления отвисла челюсть.

Поразмышляйте-ка на досуге об этом.

М а н о л е с к у  выходит, словно получил удар под дых.

Т у р к у л е ц (после паузы). Не понял.

К и т л а р у. Что?

Т у р к у л е ц. Сравнения с маятником.

К и т л а р у. Ах с маятником. Да так, бессмыслица. Но вообрази только, может ли Манолеску допустить мысль, что его шеф брякнул чушь. Ведь единственный смысл своего существования он видит в том, чтобы делать вид, будто он меня обожает. Кстати, и ты должен привыкнуть к мысли, что отныне ты имеешь дело с необыкновенной личностью. Но все это — полбеды. Беда, если я когда-нибудь поверю, что ты именно так и думаешь. Так рождается круговая порука, фальшь, ложь. Самая опасная, ибо принимает обличье правды. Кстати, оставь мне на первой полосе тридцать строк для статьи «Иллюзия правды».

Т у р к у л е ц. Ты меня режешь. Когда же мы теперь выйдем?

К и т л а р у. Ты или выйдешь вовремя, или навсегда исчезнешь из моего сердца.

Т у р к у л е ц  уходит. Китлару звонит, появляется  с е к р е т а р ш а.

Там кто-нибудь ждет?

С е к р е т а р ш а. Девушка.

К и т л а р у. Пусть войдет.

С е к р е т а р ш а  выходит. Входит, в национальном крестьянском костюме, девушка. Это  Д ж и н а, актриса, уже сыгравшая роль Отилии и Никулины Гологан.

Д е в у ш к а. Это газета?

К и т л а р у. Да.

Д е в у ш к а. Значит, сюда. Я — Марчика Тунсу. Может, слышали?

К и т л а р у. Как?

М а р ч и к а. Марчика Тунсу. Не слыхали? Из сельскохозяйственного кооператива «Первый май», Гидичский район. Слыхали? Нет? А пришла я к вам с жалобой, чтобы вы ее в газете пропечатали, с фотографиями.

К и т л а р у. Посмотрим, что за жалоба. (Берет в руки бумагу.)

М а р ч и к а. Пишите. Я, Марчика Тунсу… Написали?

К и т л а р у. Написал.

М а р ч и к а. До первого августа тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года я работала на птицеферме, заведовала цесарками. Я сама эту ферму организовала, потому как раньше у нас ни одной цесарки не было. Яйца принесла, пересадила на них наседку, и она сперва высидела восемь цесарок, а потом из восьми получилось шестьдесят, а из шестидесяти — четыре сотни цесарок. Так что к первому августу текущего момента мною было высижено, выкормлено и выращено две тыщи двести шесть цесарок. Вот. А тут явился Вангеле Ион, чтоб ему пусто было.

К и т л а р у. Кто?

М а р ч и к а. Бухгалтер. Может, слыхали? Двоюродный брат председателя — дяди Захарии Лунгу. Он и говорит: это почему Марчика Тунсу работает на цесарках, пусть, мол, теперь Иляна, племянница бригадира Влада, поработает, а Марчику на известку кинем. А я никуда не пойду, говорю, потому как цесарки без меня погибнут. А он мне: «Иди-ка ты, Марчика, подальше, а то хуже будет». Тут я прямым ходом в районный совет, нашла там кого следует и говорю: «Я, Марчика Тунсу…»

Звонит телефон.

К и т л а р у (в трубку). Как?

М а р ч и к а. Марчика. Оглохли?

К и т л а р у (в трубку). Хорошо. (Кладет трубку.)

М а р ч и к а. Так вот, говорю, вы должны приказать, чтоб я работала с цесарками, чтоб меня забрали с известки, потому как я их высидела, выкормила, а когда ушла, на них болесть напала. Ящурная холера называется, по-вашему, по-ученому. Из двух тыщ двести шести осталось восемьсот цесарок, дай то несушек из них, дай бог, пять наберется. И мне ответили: хорошо, мол, проверим факты, а вы пока возвращайтесь на свою известку.

К и т л а р у. И вы возвратились?

М а р ч и к а. Погоди. Не перебивай. Сейчас самое интересное начнется. Прямо кино. Я как увидела, что, пока по начальству языком чешу, цесарки мои мрут как мухи, так и дунула в область, нашла там хорошего человека и говорю ему: «Я, Марчика Тунсу, пришла протестовать по проблеме цесарок, поскольку они являются народным достоянием». И давай и давай… Что из восемьсот осталось три сотни. Пусть, мол, поедут на место происшествия — сами убедятся. Прошел месяц, прошло два, и, когда приехал к нам этот товарищ, дяденька Захария — председатель и дядюшка Вангеле — бухгалтер, чтоб им ни дна ни покрышки, сказали, будто у нас тех самых цесарок и в помине не было, будто они ничего о том слыхом не слыхивали, будто это Марчика Тунсу рехнулась и у нее там всякие… гальюнцинации перед глазами крутятся. Так что я решила: уж раз я все равно здесь, у вас в Бухаресте, выступаю с ансамблем песни и пляски нашего района на республиканском смотре — между прочим, я и три года назад тоже пела, и если бы наш дирижер Каркуляну не пялил глаза на Тицу Василе, то я, а не она получила бы первую премию… Так вот, я и подумала: почему бы мне не прийти к вам, чтобы вы пропечатали это в газете?