М а н о л е. Все молодые думают точно так же. Потому что они молоды.
А г л а я. Но Кристина — девушка бедная. Здесь она привыкла к другой жизни, к другим людям.
М а н о л е. Ей нужно получить специальность. И потом, кажется, здесь она в своем доме.
А г л а я (смеясь). Ее дом! Вообразите, маэстро, что однажды она поймет, что ее здесь только терпят. Лучше всего для нее выйти замуж и обзавестись собственным домом.
М а н о л е (глядит на нее). Но она еще ребенок!
А г л а я. Ну, в ее возрасте я была замужем.
М а н о л е. Глупости! Это не аргумент.
А г л а я. Мать должна позаботиться обо всем. Нашла бы я ей хорошего человека, доктора или художника… Художники зарабатывают побольше, ездят всюду, жизнь у них красивая, похожа на ту, к которой она привыкла здесь. Вот было бы хорошо!
М а н о л е. Нашли бы ей! Прошли времена, когда родители устраивали браки своих детей, исходя из собственных расчетов.
А г л а я. Ох, Кристина совсем не похожа на нынешнюю молодежь. Она доверяет мне слепо. И она не легкомысленная. Я считаю, ее идеалом и не может быть человек молодой.
М а н о л е. Подойдите поближе.
А г л а я (подходит к нему и простодушно глядит прямо в глаза). Да, маэстро.
М а н о л е (с безрассудной яростью после этого поединка взглядов). Немедленно пошлите за глиной.
А г л а я. Сегодня же. (Улыбнувшись, возвращается к своим делам.)
Маноле склоняется над набросками, но ясно, что мысли его далеко. Входит К л а у д и я.
К л а у д и я. Доброе утро, Ман, ты не можешь дать мне машину съездить в город за покупками?
М а н о л е. Разумеется. Аглая, скажите Костике, будьте любезны.
А г л а я. Он уехал за бензином, но я скажу, как только вернется. (Оживленно.) Знаете, сударыня, маэстро хочет делать статую с Кристины. Как девочка обрадуется! Маэстро так добр и внимателен к ней! Пойду навстречу Костике. (Уходит.)
М а н о л е. Ты надолго исчезаешь?
К л а у д и я (провожает Аглаю взглядом). Что за гадюка!
М а н о л е. Почему?
К л а у д и я (пожимает плечами). Ты не сказал мне, что решил возобновить работу.
М а н о л е. Всего лишь наброски. Лепка не слишком утомит меня.
К л а у д и я. Но доктор еще не разрешил тебе.
М а н о л е. Я по горло сыт опекой! Предпочитаю умереть, говоря мгновению: «Ты прекрасно!»{25}, чем влачить бесцельное существование.
К л а у д и я. Что же олицетворяет прекрасное мгновение? Статуя Кристины?
М а н о л е (досадливо). Это будет не статуя Кристины, а скульптура «Отрочество».
К л а у д и я (иронически). Ту, которая была выполнена в Венеции, ты назвал «Весна». Повторяешься, Ман.
М а н о л е. Все художники тяготеют к определенному, крайне ограниченному кругу мотивов, творческих идей. И миф молодости был для меня дороже всего. Навязчивая идея, если хочешь.
К л а у д и я. Какое изобилие аргументов, чтобы…
М а н о л е. Но это правда. Если появляется столько ложных произведений искусства, то лишь потому, что лжехудожники даже не подозревают о необходимости… иметь мотивы. Их поиски и работы субъективны.
К л а у д и я. Ман, я не вызывала тебя на эстетический спор. Ты не честен.
М а н о л е. В том, что говорю?
К л а у д и я. Нет, в том, что избегаешь говорить. Я не знала за тобой трусости. Ох, Ман, это ужасно! (Опускается на диван.)
М а н о л е (садится рядом и с неожиданной робостью берет ее руку). Ты права. Я был трусом. И то, что случилось, ужасно.
К л а у д и я. Почему я не могу возненавидеть тебя? (Короткая пауза.) Ты так сильно любишь ее?
М а н о л е. Не знаю, называется ли это любовью. Думаю, что нет.
К л а у д и я. Но ведь она так незначительна. Девчонка, каких много… Дурочка, ограниченная, чуть смазливенькая. Что ты в ней нашел?
М а н о л е. Знаю одно: не могу остановиться. (Пристально смотрит на Клаудию.) И не хочу. Уже не хочу.
К л а у д и я (вставая). Отныне я знаю, что ко мне ты больше не вернешься никогда. Отныне и впредь ждать мне нечего. Нет, молчи. Предпочитаю не слышать слов. (Пауза.) Остерегайся Влада. Он знает.
М а н о л е (холодно). Я не желаю ничего скрывать.
А г л а я (входя). Шофер приехал.
М а н о л е. Пусть подождет.
Аглая выходит.
К л а у д и я. Не нужно. Нам нечего больше сказать друг другу. (Направляется к двери, но останавливается за спиной Маноле и обнимает его голову.) Ну, разве я не «une brave femme»[10]?
М а н о л е (целует ей руку). Ты необыкновенная женщина.
К л а у д и я (с печальным юмором). Ты меня всегда баловал. (Уходит. Через несколько секунд возвращается с чемоданом в руке.)
М а н о л е. Как, ты заранее решила уехать насовсем?
К л а у д и я (пытается ответить, но не может, потом с трудом). Объясни всем, что меня срочно вызвали по телефону. Хорошо?
Маноле делает движение к ней, но Клаудия знаком останавливает его. Прикладывает палец к губам и сперва медленно, потом стремительно направляется к выходу. Маноле подходит к окну и смотрит на улицу. Слышен шум отъезжающей машины. Он стоит неподвижно, в то время как из сада доносятся голоса Кристины и Тома. Потом их смех. Хохоча, они проходят через сад. Оба в шортах, с теннисными ракетками и включенным транзистором в руках, и они не замечают Маноле, который стоит в глубине холла. Тома пытается стукнуть Кристину ракеткой, та, смеясь, уклоняется от удара.
Т о м а. Это только предупреждение. Раз ты нахалка, я надеру тебе уши.
К р и с т и н а (хохоча). Павлин. Точь-в-точь павлин. Ну, танцуй, если храбрый.
Т о м а (делает несколько танцевальных па). Это не идеально, но ты должна признать, что ритм я чувствую.
Кристина тоже начинает танцевать, оба составляют очень грациозную пару. В л а д, который появляется из какого-то угла сада, внезапно заражается хорошим настроением и, схватив какие-то металлические тарелочки, принимается грохотать, как целый оркестр, и танцует, как беснующийся шаман. Кристина и Тома останавливаются, смеются, глядя на него, и аплодируют.
Т о м а. Браво! Браво!
В л а д (пристукивая тарелками и подергиваясь в своем диком танце, декламирует нараспев).
Духи меня захватили! Голос их — голос мой!
Мне духи открыли! Семь трагедий и любовь.
(Останавливается и склоняется в поклоне перед Кристиной и Тома.)
Т о м а (хохоча). Что это, Влад?
В л а д. Понятия не имею. Я был одержим. Атомный шаман. Ну как дела с теннисом?
Т о м а (по-мальчишечьи хватает Кристину за шею). В пух и прах разбил. Но кролем она здорово плавает. (Взъерошивает ей волосы.)
К р и с т и н а (отвечает тумаком). Все говори, хвастун! Пять минут тридцать секунд до острова!
Т о м а (глядит на часы). Двенадцать. Голову на отсечение, что мест на стадионе нам уже не достанется. Даю тебе четверть часа. (Шутливо.) Хватит?
К р и с т и н а (смеясь). Законно. (Дурашливо подпрыгнув, бегом пересекает холл, так и не заметив Маноле, и исчезает.)
Т о м а (Владу). Ты не идешь?
В л а д. Меня спорт не интересует.
Т о м а. А тебе не повредило бы заняться спортом. Ты чересчур скованный. Даже когда хочешь казаться веселым.
В л а д. Что ты имеешь в виду?
Т о м а. Только то, что сказал. Ты всегда был немного мрачным, а теперь ты будто страдаешь и печенью, и желудком, и метафизическими коликами. (Заботливо.) Что-нибудь не получается, старик?