П т и ц а уходит.
И р о с. Я боюсь Птицу.
М а л ы ш. Почему?
И р о с. Ты постоянно над ним издеваешься, делаешь из него идиота, заставляешь выносить параши, хотя не твое дело — его заставлять и не его дело — их выносить. Ты требуешь, чтобы он гулял по саду с фаянсовым гномом в обнимку и чтобы уголовники глядели из окон и смеялись над ним. А он себе баюкает гнома и терпит и, когда ты бьешь его по щекам, терпит и молчит. Это страшно!
М а л ы ш. Что тут страшного?
И р о с. Человек, который в состоянии снести столько унижений, — сильный человек! Когда он решит отомстить или восстанет…
М а л ы ш. Безумные не восстают.
И р о с. Но он не сумасшедший. Сумасшедшие не позволят себя унижать.
М а р и я (Малышу). Уходи и ты… Я хочу остаться с ними… Я буду ждать тебя.
М а л ы ш уходит.
И р о с. Он тебя любит.
М а р и я. Малыш?
И р о с. Птица.
И з и д о р. И Малыш.
И р о с. Ради тебя Птица все терпит от Малыша.
М а р и я. Меня все любят, даже вы.
И з и д о р. Мы хотим тебе добра.
М а р и я. И я люблю даже вас. Странно, меня все интересует: каждое мгновение, каждый человек, словно я только открываю мир, только родилась.
И з и д о р. Это страх.
И р о с. Тогда почему Малыш любит ее? Что он нашел в ней интересного?
И з и д о р. Может быть, он любит из жалости…
Входит Б е р ч а н у.
М а р и я (Берчану). Все так милы со мною… Вы не знаете, куда девалась Замбила?
Б е р ч а н у. Она в больнице. У нее выкидыш…
М а р и я. Неужели вы ничего не слышали ночью?
Б е р ч а н у. Ничего… Да и нечего было слышать, ничего не могло случиться, двери заперты, стража на посту… Впрочем, какой-то шум услышали, пришел доктор… Но поздно… Наверно, это случилось потому, что она копала картошку?
М а р и я. Неужели? Никто ничего не знает… Никто ни за что не отвечает…
Б е р ч а н у. Не понимаю…
М а р и я. Зато я понимаю. (Увидев доктора.) Что с ней?
Д о к т о р, опустив голову, проходит мимо.
Замбила, а дальше как ее звали?.. (Смотрит вдаль.) Радуга… (К радуге.) Замбила, а дальше как? (Плачет.) Замбила, а дальше?
Б е р ч а н у уходит.
Что за люди… До чего занимательные…
И р о с. Значит, и мы кажемся тебе занимательными, барышня?
М а р и я. Ваша забота, ваша опека кажутся мне странными, словно вы боитесь, как бы я не умерла… Или, вернее, как бы я не умерла раньше назначенного срока. Как бы там ни было…
И р о с. Нет, я не люблю тебя. Не думай, что я палач, влюбляющийся в жертвы…
М а р и я. Нет, вы не палач, вы выполняете свой долг.
И р о с. Я стар, барышня.
М а р и я. Вижу.
И р о с. Я стар и уродлив, и у меня семья, дети.
М а р и я. Так я себе и представляла.
И р о с. Я искренен с тобой, как и со святым отцом. Он не может на меня никому донести, разве что господу богу.
М а р и я. И я тоже — одному господу богу, да и то через несколько месяцев.
И р о с. Все говорят — господу богу. Значит — никому. Христос никогда не рождался.
М а р и я. Отец Изидор рассердится.
И р о с. Отец Изидор знает мое мнение и уважает его. Он верит, я — нет, мы уважаем друг друга, мы — друзья. Нет, не родился Христос. Не родился. Но страх, что может родиться Христос, новая идея, новый мир, заставляет нас рубить невинные головы, убивать невинных младенцев.
И з и д о р. Но ведь существовали волхвы.
И р о с. Это были лживые волхвы, поскольку никто так и не родился. Или фанатики, которые еще надеялись, что может родиться что-то новое в этом земном свинарнике. Ничто святое не родится, батюшка. (Плачет.)
И з и д о р. Неправда…
И р о с. Это говорю я, на счету которого — сто пятнадцать казненных. Я даю команду «огонь!», барышня. И потому, что я стар, и потому, что нуждаюсь в куске хлеба, и потому, что все остальные на фронте, команду даю я. Плачу, жалею, но командую.
Слышен гул самолетов.
М а р и я. Что это?
И з и д о р. Самолеты летят бомбить Бухарест.
И р о с. Вот уже третий день летят. Не бойся — сюда они не сбросят бомбы. Мы не в городе, мы в замке, превращенном в тюрьму… У тебя есть шанс: если до твоих родов мы проиграем войну — останешься жить.
М а р и я. Отец Изидор, значит, я должна молиться, чтобы мы проиграли войну?
И з и д о р. Когда страна проигрывает войну — это плохо.
Рокот самолетов затих.
Есть еще один шанс, Мария, куда более верный, — иди в монастырь… Ты христианка?
М а р и я. Православная.
И з и д о р. Ступай в лоно церкви, постригись, и тогда ты спасена. Монахиню казнить нельзя.
М а р и я. Правда?
И з и д о р. Я предлагаю тебе путь служения господу.
Появляется Д а в и д.
Д а в и д (возмущенно). Может быть, она хочет попасть прямо в рай.
И р о с. Ты удивил меня, целых два часа меня не трогал.
Д а в и д. Я потерял вас из виду два часа назад, думал, вы играете в нарды — со святым отцом.
И р о с. Можешь потерять меня еще на два часа, можешь поиграть в нарды эти два часа.
Д а в и д. Здесь скучновато, ей-богу.
М а р и я. Зачем вы меня привезли сюда? В городе мне казалось, что рядом правосудие, здесь я ближе к пуле и к смерти.
Д а в и д. Чтобы ты не скучала, мы тебя острижем. Чтобы вши не завелись. Я ведь для того и пришел.
М а р и я. Ты уже меня стриг.
Д а в и д. Тогда ты выкрутилась. Согласно уставу, ты должна быть обрита наголо. А моя основная профессия — дамский мастер. Не обидишься, если я сразу начну?
М а р и я. Я разучилась обижаться.
Д а в и д. Я мог бы тебя обрить под нуль.
М а р и я. Не церемонься — стриги меня как хочешь.
И з и д о р. Издеваться над женскими волосами — грех, сын мой.
М а р и я. Этого требует устав. Можешь начинать, а то вши, тиф…
Давид начинает ее стричь.
А в это время звенят трамваи, девушки покупают босоножки, бакалейщики запасаются брынзой и маслинами, люди занимаются своими делами, а мы своими, брей меня под нуль.
Входит С е в а с т и ц а в сопровождении т ю р е м щ и к а, набирает два ведра воды.
С е в а с т и ц а. Только одежды на них чистые… Они крадут у тебя дни, они крадут твою жизнь, крадут волосы, красоту… И все это тайком… Если ты такой храбрый, почему бы не остричь ее у всех на виду, на площади, чтобы видели люди, как наказывают тех, кто нарушает законы? Вы осудили ее тайком, стрижете украдкой и убьете втихую. Вы никогда по ночам не качали дитя, у которого режутся зубки, и потому откуда вам знать, что никто не заслуживает смерти, даже кошка.
Д а в и д. Ведра уже наполнились.
С е в а с т и ц а. Ни сна тебе, ни покоя, птенчик.
Д а в и д. А тебе — вечного покоя, бабка.
С т р а ж н и к и уводят С е в а с т и ц у.
И з и д о р. Смеяться над старухой — грешно. (Показывает на Марию.) Трибунал осудил ее, так почему же приговор надо исполнять тайно и убивать ее тайно, здесь, в этом саду, через несколько недель после родов? Выведите ее на городскую площадь и скажите людям: вот она; она родила, но все равно нет ей прощения, и пусть люди признают вашу справедливость.