В сарае идут приготовления. Скатерть на столе. Астры в глиняной кружке посередке. Простой крестьянский стол.

И все же Фридрих Кульпсон восклицает, усаживаясь на кусок доски между двумя чурбаками, где Кристина расстелила еще и чистое полотенце, чтобы господин гость не испачкал свою одежду смолой:

— Wunderbar![7] Изумительно! До чего хорошо!

Семья учителя садится за стол, старики подальше, дети поблизости от двери.

Маленькая Леэни сидит среди всех и думает, что это за слово такое — «изумительно». В ее представлении невольно возникает банка с вареньем, что сегодня почему-то стоит на столе, хотя бабушка еще на прошлой неделе говорила, что варенье — к зиме, а сейчас ешьте ягоду с куста или яблоки-падалицу. Заметили горшок с вареньем и другие ребята, они надеются, что и им перепадет хоть капля сладкого от большого счастья тети Анны.

Господин Кульпсон сидит рядом с Поммером свободно, по-домашнему, привалившись спиной к поленнице, и кладет перед собой картофелины.

Кристина сидит напротив мужа тихо, внимательная и деловитая, время от времени вставляя слова в разговор мужчин. Она сняла с головы платок, темные волосы ее слегка волнистые.

— Здесь, в сарае, в самом деле очень приятно, — говорит господин Кульпсон. — Вольно, как у цыган! Мне цыгане нравятся, я в детстве только и думал, как бы стать цыганом. Надо бы купить лошадь, кибитку с поднятым верхом и — в странствия. Из одной страны в другую, ни до чего дела нет, птицы поют, солнце сияет… Вот была бы жизнь!..

— Хорошо там, где нас нет, — сухо произносит учитель, поднося ко рту яичницу.

Анна следит уголком глаза за движеньями и лицом отца, пытаясь понять, насколько Видрик нравится отцу. Отец как всегда сосредоточен, и в сердце дочери поселяется страх. Нужно же было Видрику с таким жаром говорить о цыганах!

Кульпсон ест, — человек с высоким лбом, с дугами бровей и вытянутым лицом. Западно-балтийский тип. Но почему-то он пытается все больше говорить по-русски. Когда Поммер спрашивает, что тому причиной, молодой человек отвечает, что он, помощник землемера, привык в обществе чаще говорить на государственном языке.

— Русская речь, заботы с плеч, — декламирует Кульпсон и говорит, какие новшества следовало бы ввести на хуторе, когда он наследует его. — Прежде всего я поставил бы новый жилой дом, посадил яблоневый сад — чуть-чуть на юго-запад от старого дома. Убрал бы оттуда несколько смородинных кустов, и место готово. Хорошо было бы жить… на взгорке у березняка. Распахнешь весенним утром окна, кукушка кукует прямо в комнату, не надо думать, чтобы вовремя встать, кукушка или соловей разбудят…

— До чего у вас легкий сон, если птичье пенье его прогоняет, — говорит Кристина.

Поммер бросает на жену осуждающий взор.

— Соловей — не птица… Нет, конечно, птица — что же, как не птица? Но его щелканье все-таки иное, чем пение скворца. — На мгновенье выходит заминка у господина Кульпсона. — У меня твердое намерение выстроить кирпичный дом, какие издавна строят на западе, например, в Германии и Франции. С деревянными домами не стоит возиться, они легко загораются, да и некрасивы. К дому еще надо бы пристроить веранду, женщинам хорошо на ней сушить белье, а иногда летом в дождливую погоду уютно чай пить. Не так ли, а?

Кульпсон поворачивается к Анне — чтобы она подтвердила его слова.

— Картошки надо бы сажать гораздо больше, чем отец до сих пор сажал. Сразу два-три поля я отведу под картофель; это даст деньги. Картошка в наше время в хорошей цене, в каждом поместье есть винокуренный завод, там поглощают картофель целыми возами, только давай…

— И потом одуряют народ водкой, — резко произносит Поммер. От тона отца замирает сердце у Анны, однако Кульпсон не замечает раздражения учителя и спокойно продолжает:

— Есть еще одно дельце, которое может дать несколько сот рублей чистой прибыли.

Анна и Кристина с изумлением смотрят на наследника хутора Пуустузе; Поммер занят кожицей от ветчины.

— Это пруд для рыбы… Сперва немало работы потребует, прежде чем получится… пруд вырыть и рыбу привезти из заграницы… зато прибыток чистый. Рыба растет сама, кормить ее не надо…

Женщины и дети захвачены планами гостя, но что касается Поммера, непонятно — думает он или ест, ест или думает, может, просто слушает.

После обеда Саали, краснея, приглашает все общество в сад, где они с Эмми накрыли стол в беседке, — скатерть и цветы, как полагается. Устроить кофе в беседке — затея Анны, по ее указаниям это и сделано.

Детей на кофе не берут, слишком дорогой напиток, чтобы тратить на них; хотят пить — на то есть молоко, оно и полезнее. К тому же дети мешают разговаривать. Теперь-то и произойдет главный разговор, ради которого господин Кульпсон надел манишку с галстуком и взял под мышку трость с серебряным набалдашником.

Анна и трость — именно так, а не наоборот.

Кофе дымится в беседке на старом жернове, покрытом скатертью, которую Кристина вышила красным и зеленым Кульпсон копается в своем нарядном пальто и появляется с граненой бутылкой ликера.

На столе кофе, сахар и ликер.

Поммер бросает на бутылку враждебные взоры, и Анна, которая вся как натянутая струна, говорит себе мысленно: это промах, промах. Она несколько раз говорила Видрику, что отец ни капли вина не возьмет в рот, но Видрик, славный человек, только смеялся: какое сватовство без вина? Попробуй-ка утрясти дела в какой-нибудь канцелярии, если не напоишь чиновника хорошим казенным вином или не сунешь ему что-нибудь в лапу… Отец не чиновник, а идейный учитель, сказала на это Анна. Видрик снова рассмеялся. А сейчас…

И все же учитель остается вежливым. Он посылает девушек в баню за глиняными кружками. Их находят только две. Но и двух достаточно: из одной будет пить господин Кульпсон, вторая для матери и дочери, на двоих.

Неловкость прошла, по крайней мере на первое время.

Учитель сосет трубку, держа чубук в ладони, опираясь локтем о жернов.

Курит ли гость?

Нет, это занятие Фридриху Кульпсону не ведомо.

Хоть этим угодил, вздыхает Анна с облегчением. Хотя бы это по нраву отцу.

Но Поммер говорит:

— Лучше, если мужчина курит, чем пьет.

— Лучше уж, когда ни того, ни другого не делает, — неуверенно улыбается Кульпсон.

Поммера интересует, какую же должность гость занимает. Сначала Кульпсон сказал, что он землемер, а в сарае за столом выяснилось из разговора, что помощник землемера. Кто же он на самом деле? Опять же он, Поммер, слышал, что сын Кульпсона из Пуустузе служит в Тарту приказчиком в лавке…

Он сразу же берет быка за рога.

— Какая у вас должность? — спрашивает Поммер, посасывая трубку. — Говорили вроде, что землемером…

— Я был на очень многих должностях, — охотно отвечает гость. — Копья ломал, особенно много с отцом своим, он у меня человек старых взглядов, самовитый, не терпит новшеств. Землемером тоже был, но разве это такая уж серьезная должность. Знай бегай туда-сюда с шестом на спине, потрафляй помещику и хуторянам… Каждый норовит себе отхватить, надо быть ловкачом, не то проглотят с потрохами. Однажды такое случилось…

— Где вы теперь мерите? — обрывает Поммер Кульпсона. — Далеко от дома работаете?

— Работаю? Да нет, я сейчас… Работа, конечно, есть, но… — Кульпсон вроде смущается. — Землю мерить — работа тяжелая, требует железного здоровья, сильных ног, и потом еще перебирайся с места на место. Так это под конец надоедает, что даже на землемерный инструмент глаза не смотрели бы…

— Да, да уж, а если еще и с хозяевами переругиваться… — поддерживает Кристина молодого человека.

Поммер снова бросает взор на жену. Надо дознаться до всего!

— Милостивая сударыня, попробуйте и вы! — протягивает Кульпсон кружку. — Посмотрим, как он действует!

Кристина отведывает питья и ставит кружку обратно на стол. Нет, это не для нее!

— А вы давно уже знакомы? — спрашивает она.