— А вы не из родственников того Кульпсона, что с хутора Пуустузе?
Лицо молодого человека расплывается в улыбке.
— Я наследник хутора Пуустузе, а пока что просто… Отец сам сейчас хозяйствует на хуторе.
— Как это понять «пока что» и «просто»? — сурово спрашивает Поммер.
Анна пытается что-то вымолвить в защиту своего друга, она боязливо смотрит на отца, но Кульпсон опережает ее.
— Пока что я служу на стороне, не на хуторе… — улыбается он и продолжает по-русски: — Обстоятельства сложились так, что мне на отцовском хуторе тесно. Крестьянская работа мне осточертела, душа моя ноет по чему-то более изящному и возвышенному…
Поммер сгребает в кучу остатки сена на дне телеги, чтобы подать его на чердак, но Кульпсон останавливает его, говорит, что с удовольствием помог бы ему, завершил бы работу сам. Учитель согласен, он слезает с телеги, молодой человек снимает шикарное пальто и протягивает его Анне, — подержать, пока он управится с сеном.
Девочки совсем теряют голову. Зырк-зырк! — перебегают их хитрые взоры на чужака и — в сторону. Саали краснеет как рак, когда Кульпсон бросает на нее взгляд из-за вил с охапкой сена. Даже Манта, у которой спокойное и твердое, будто в маске, лицо, слегка розовеет, когда глаза Кульпсона смотрят на нее. В самом плачевном состоянии бедная Эмми; на сене, под крышей уже так тесно, что девочке приходится принимать охапки, стоя на коленях. Где уж тут думать о сверкающих глазах незнакомца, в этой пыли и тесноте!
От бани идет Кристина с бурой глиняной миской в руке — взять в амбаре крупу. Что это? Она останавливается и смотрит на незнакомца, который, в манишке на груди и в котелке, подает сено на чердак.
Кульпсон в ту же минуту легко спрыгивает с телеги и подбегает к Кристине.
— Милостивая сударыня! — говорит он и целует у хозяйки руку. Помоги господи! Если бы Кристина знала наперед! Кто же мог думать, что… Ей не по себе, будто глиняная миска — что-то постыдное..
— Не могла ты написать, когда приедете! — говорит она дочери и — Кульпсону, извиняясь: — Такой элегантный господин… а я здесь этак… Нам в самом деле негде жить, школьный дом сгорел в яанов день, все осталось в нем…
— Гм, беда, небось, приходит не к камням и пням, а к людям, — в тон хозяйке, благодушно отвечает Фридрих Кульпсон.
Кристина никак не может побороть смущение. Батюшки, куда же ей сажать такого барина, как его кормить!
Сначала гостя предоставляют заботам Поммера, и Анна принимается успокаивать мать: Видрик — человек любезный и общительный, он вовсе не какой-нибудь франт и щеголь, как кажется матери.
И дочь, вернувшаяся спустя долгое время в отчий дом, осматривается в бане и старается помочь Кристине.
Ей кажется, что с матерью можно поладить.
Хуже обстоит дело с отцом, гораздо хуже — как и всегда.
Кристина ломает голову, какую предложить гостю еду. Ведь не подашь ему на стол кашу в истресканной тарелке и кислое молоко в кружке.
Нет, нет, так не годится.
Анна снова хвалит Видрика — какой он добрый и обходительный, но чем больше девушка говорит, тем сильнее овладевает Кристиной чувство: кабы в сундуке все еще был бабушкин кринолин, она должна была бы найти и надеть его. Но его нет — и Кристине стыдно, она как курица, растерявшая перья… Нет, упаси боже, человек этот целует руку и произносит мягким голосом, от которого так и тает сердце: «Уважаемая сударыня!»…
Она идет проверить куриные гнезда. Во дворе она видит Саали и говорит ей, чтобы та сейчас же мчалась к Парксеппу и взяла у него ненадолго кофейную мельницу, своя-то сгорела в доме. Получает наказ и маленькая Леэни, ей дают в руку монетку и велят принести из лавки Трейфельда кофейные зерна.
Вначале Кристине нет удачи. Большая белая, самая ретивая несушка в последнее время обленилась. Линяет, и это сказалось на ней. Кристина проходит в хлев, там ей везет больше, чем на чердаке амбара. Маленькая пеструшка повадилась устраивать гнездо в коровьих яслях; вот и сейчас она кудахчет там. Кристина складывает яйца в передник и выходит. Маловато!
Кристина осторожно наклоняется и заглядывает под амбар. Там обычно несется чернушка — у нее свое гнездо — и другая, белая, пораненная, которую она спасла от когтей ястреба, еще цыпленком. Яйца глубоко под амбаром, попробуй-ка достать их!
Ей приходится унести те яйца, что в переднике, и вернуться с кочергой, размякшей от огня. Вообще-то этим должны заниматься мальчишки, но сегодня они на пастбище.
Кристина пытается выкатить яйца из гнезда. Кочерга короткая, не добраться. Кристина тянется изо всех сил, но толку никакого. Вот такою же глубокой была у них когда-то дома, в детстве, печь в риге; порой, когда хотели достать с пода печеную репу, приходилось забираться в печь с головой.
Господи, какая же это морока — искать яйца! Леэни успевает уже вернуться с кофе из лавки, а она все никак не выудит яйца из-под амбара. Вместо яиц кочерга выволакивает всякий хлам, белый и серый пух, куриный помет. Наконец Кристине приходит в голову удачная мысль — с той стороны амбара выуживать кочергой гораздо легче.
Она идет за амбар, но там крапива, целые заросли крапивы. Вот уж никто не замечает, нет, чтобы скосить и насушить к зиме курам! Кристина приминает кочергой крапиву и затаптывает ее ногой, чтобы подобраться поближе к амбару. Она опускается на четвереньки, колени ее касаются стеблей крапивы, но все равно никак не дотянешься до гнезда, в котором белеют три яйца. Вот бы достать и эти, тогда можно будет достойно накормить гостя.
Кристина прямо-таки вступает в битву; она почти растянулась на земле. Тяжело дыша, вдыхая пыль, поднятую курами, и чувствуя, как подступает кашель, она тянется к яйцам. На этот раз ей везет — одно яйцо загребает лапа кочерги, и Кристина выкатывает его из-под амбара.
Два других — с тонкими скорлупками, — их снесла подраненная белушка. Ее помял ястреб, на нее нашла порча. Как ни осторожна с ними Кристина, яйца разбиваются, прежде чем удается их вытянуть. Они катятся в разные стороны и выливаются в мусор, среди белого и серого пуха.
Но и это, целое, что Кристине удалось достать, все в помете.
Руки и колени горят от крапивы. Но у нее в запасе есть и старые яйца, она, пожалуй, обойдется.
В бане она ставит на плиту сковородку, та шипит, будто хохочет. Есть у Кристины и немного ветчины. Словом, никакой беды нет, только надо спешить!
Саали сидит на пороге бани, зажав между коленей принесенную из деревни кофейную мельницу, и усердно крутит ее. Когда кофе смолот и Саали встает, ящичек нечаянно выдвигается и большая часть кофе рассыпается по полу.
Все заняты, суетятся, никто не замечает оплошности Саали.
Поммер и молодой гость сидят на куче кирпича, они уже обсудили до мельчайших подробностей, как строить школу, и добрались до лошадиных болезней.
Говорить о мокреце и мыте, правда, не очень, может, и приятно, но Кульпсону все никак не удается повернуть к своей главной теме, на это еще будет время. В груди его пылают благородные чувства, но с языка слетают слова о лошадях. Разумеется, Фридрих не бог весть какой знаток в этой области, поскольку он землемер, но все же считает, что избежать эти болезни, как и прочие напасти, помогает чистота, имеешь ли дело с человеком или животным. Лошадь — существо тонкое и чистое, чувствительное, как скрипка.
Поммер насупливает брови. В скрипке он разбирается, в лошадях тоже, но каким боком они сходны, не ведает.
— Есть вещи, о которых мы почти ничего еще не знаем, — улыбаясь, утешает его молодой человек. — Есть даже совсем таинственные и непонятные вещи. — И, как бы в подтверждение сказанного, он прибавляет длинную фразу по-немецки.
— А молодой человек знает и немецкий? — спрашивает Поммер.
О да, он и его родители состоят в немецкой общине в приходе, пылко произносит молодой господин.
Манта и Эмми несут из амбара скатерть. Не дотла ведь погорел школьный наставник; что было в амбаре, осталось.
Что было в амбаре и в саду, как уже известно.
