Он падает на пол и стонет, скрючившись и подтянув колени к животу.

— Что ж, ошиблась. В конце концов, что-то у тебя, похоже, есть.

Несусь к двери, но из нее как раз выходит старушка с ходунками. Сворачиваю в сторону, чтобы избежать столкновения, и влипаю в стену.

Парень за кассой у двери таращится на меня; я отворачиваюсь, потирая плечо, и замечаю, что свалила доску объявлений общины. Оглядываюсь, но преследователей не видно; друзья Дункана все еще помогают ему подняться.

— Извините, извините, — говорю я и, наклонившись, поднимаю щит, чтобы прислонить к стене. Несколько бумажек падают, порхая, на пол, но мне надо убираться отсюда.

И вот тут я вижу ее.

Ту девочку. Она смотрит на меня с листка бумаги.

Длинные темные, почти черные, волосы. Голубые глаза, незабываемые как из-за своего поразительного цвета, плохо сочетающегося с темными волосами, так и из-за того затравленного выражения, с которым она смотрит на меня с объявления. В тот день она смотрела на меня так же неулыбчиво.

Услышав за спиной движение, засовываю бумажку в карман и бегу к выходу. Бросаюсь через дорогу туда, где пристегнут мой велосипед, и трясущимися пальцами вожусь с замком; он щелкает и открывается. Вскакиваю в седло, когда они уже настигают меня, и изо всех сил жму на педали. Они все ближе, руки уже тянутся ко мне, вот-вот схватят.

Страх подгоняет, я набираю скорость и отрываюсь.

Оглядываюсь через плечо. Дружки Дункана остановились и отдуваются, сам он медленно подбегает к ним.

На случай, если они на машине и захотят догнать меня, я не еду прямиком домой. Сворачиваю с шоссе на велосипедную дорожку, с нее — на неприметную извилистую тропку, взбирающуюся в лес по длинному холмистому подъему — выше, выше, еще выше.

Налегаю на педали, наматываю километры на колеса, и нервы понемногу успокаиваются, случившееся начинает меркнуть в памяти, но если честно, так и хочется спросить: о чем думала мать, называя меня Шароной? Эта мысль уже не в первый раз приходит в голову. Будто я недостаточно выделяюсь своим лондонским акцентом и знанием вещей, о которых лучше помалкивать в школе, хотя я слишком часто забываю об этом. Например, про квантовые частицы, мельчайшие крупицы мироздания, которые непостижимым образом могут вести себя одновременно и как частицы, и как волны; или — мое любимое — про структуру ДНК, генетический код, определивший, что волосы у меня темные и вьющиеся, а Дункан — придурок. Мало того что мать назвала меня Шароной, она еще готова рассказать всем и каждому, кто согласится слушать, почему выбрала имя из этой песни. Как я была зачата в поле, позади площадки, на которой давала концерт группа The Knack.

Как бы я ни убеждала всех называть меня Шэй, даже друзья не могут иногда удержаться от Шароны. Вот только исполнится восемнадцать — через год, четыре месяца и шесть дней, — пойду и официально сменю имя.

Останавливаюсь у вершины холма. Предвечернее солнце начинает меркнуть, становится прохладнее, скоро нужно будет уезжать, но я всегда задерживаюсь здесь.

И тут вдруг вспоминаю: девочка. Листок, который я сунула в карман.

Как раз здесь я и увидела ее почти год назад. Стояла, прислонившись к стволу дерева, изогнутого почти под прямым углом — очень удобно, чтобы опереться спиной. Как и сейчас, велосипед был под рукой.

Потом что-то привлекло мой взгляд: движущееся пятно, то и дело появляющееся в просветах между деревьями. Наверное, я заметила ее только благодаря какому-то ярко-красному предмету одежды. Так или иначе она шла вверх по холму, и мне это не понравилось. Место было моим. Я выбрала его именно потому, что никто другой на этот дикий холм не забирался ни пешком, ни на велосипеде. И кто же вторгся на мою территорию?

Но когда она подошла ближе, я увидела, что это всего лишь ребенок, девочка гораздо младше меня. Лет десяти или одиннадцати. В джинсах и красной толстовке с капюшоном, на котором лежат густые темные волосы. Было в ней нечто притягивающее взгляд. И на холм она поднималась твердым шагом, решительно, без суеты и лишних движений. Не оглядываясь по сторонам. И не улыбаясь.

Она подошла ближе, и я ее окликнула:

— Привет. Заблудилась?

Она резко отпрыгнула, на лице появился испуг, взгляд забегал по кустам в поисках источника звука.

Я выпрямилась и помахала ей рукой.

— Это всего лишь я, не пугайся. Заблудилась?

— Нет, — ответила она, приходя в себя, и продолжила путь.

Я пожала плечами и решила — пусть себе идет. Сначала. Но потом начала волноваться. Эта тропинка ведет к пустынной дороге, тянущейся на многие километры, и чтобы вернуться по ней туда, откуда она пришла, идти придется долго. Даже если она развернется сейчас, то, скорее всего, назад вернется, когда уже стемнеет.

Я пошла за ней, ведя велосипед рядом. Видела, как она остановилась, выйдя к шоссе, и посмотрела в обе стороны. Первый поворот ведет обратно в Киллин; обычно этим путем я уезжаю отсюда, слетая к асфальту с холма, как на крыльях. А налево трасса тянется на долгие километры в никуда. Девочка свернула налево. Помню, я подумала: «Онд, должно быть, заблудилась. Если не заговорит со мной, надо вызвать полицию или кого-нибудь».

Я попробовала еще раз.

— Эй! В той стороне ничего нет. Куда ты идешь?

Девочка не ответила. Я остановилась, прислонила велосипед к дереву, сняла рюкзак и наклонилась, отыскивая свой телефон. Как раз когда пальцы нащупали его, со стороны Киллина появилась темная машина. Проехав мимо меня, она сбавила ход и остановилась.

Вышел мужчина.

— Вот ты где, — сказал он девочке. — Идем.

Она замерла на месте. Мужчина протянул руку; она двинулась в его сторону, но за руку не взяла. Он открыл заднюю дверцу, и девочка забралась в машину. Мужчина уселся на место водителя, и через несколько секунд машина укатила.

Помнится, я испытала облегчение. Не хотелось вызывать полицейских, разговаривать с ними и вообще во что-то ввязываться. Мы с мамой собирались на следующее утро уезжать на лето в турпоход по Европе, и мне еще надо было собраться. Но все равно меня что-то беспокоило. Странно, правда? Слишком долгая прогулка для ребенка таких лет, тем более в одиночку. И то, как мужчина сказал: «Вот ты где», — прозвучало так, словно она оказалась не там, где надо. Или сбежала. И если она действительно заблудилась, то почему не улыбнулась, не обрадовалась, что ее нашли?

С другой стороны, сколько раз мне самой в ее возрасте хотелось убежать из дома? Даже сейчас бывает. И вообще, это не мое дело.

Я поехала домой и не вспоминала о случившемся.

До сегодняшнего дня.

Я достала из кармана скомканный листок. Пыльный, словно провисел на доске целую вечность. Разгладила его… и охнула. Определенно она, а над снимком слова, от которых у меня перехватило дыхание.

Келиста, 11 лет. Пропала без веста.

Она пропала? Мне становится дурно, я опускаюсь прямо на землю и дочитываю до конца. Числилась пропавшей с 29 июня, почти целый год. Была одета — я с трудом сглатываю — в красную толстовку и джинсы. В последний раз ее видели в нескольких километрах отсюда.

О господи.

Когда точно я ее видела? До или после пропажи? Я упорно размышляю, но так и не могу определить дату. Знаю, что примерно в это же время — в Шотландии рано уходят на летние каникулы. Мы с мамой уехали в один из дней на первой неделе после окончания учебного года, но в какой именно, вспомнить не удается.

К тому времени она ведь не могла пропасть? Потому что иначе мы услышали бы об этом, если бы оставались еще дома. Эта новость разлетелась бы повсюду.

Под фотографией напечатаны слова: «Если вам кажется, что вы видели Келисту, или вы располагаете любой информацией об ее исчезновении, какой бы незначительной она ни была, пожалуйста, позвоните по этому номеру. Мы любим ее и хотим, чтобы она вернулась обратно*.

ОБЪЕКТ 369Х