Мысленно погруженная в тот момент, когда Кай обнимал меня.

Это безумие, Шэй. Из-за Келисты у нас разгулялись эмоции, и он был просто благодарен за то, что я вернула ему надежду, за которую теперь можно цепляться. Вот и все.

Но мне не хочется расставаться с этим мгновением; я растворяюсь в нем. Улыбаюсь, вспоминая, как…

Грубые руки хватают меня сзади за плечи.

— Гляди-ка, кого я встретил, и в одночестве. В этот раз мы здесь только вдвоем, моя Шарона.

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 8 часов

Вскоре люди не только в кинозале кричат от боли. Брожу по коридорам, захожу в комнаты, двигаюсь на звуки бедствия. Повсюду вирус.

Все они умрут, и я рада. Все эти медсестры, доктора и техники, делающие инъекции, наблюдающие и записывающие, как умирают испытуемые, дотла сжигающие людей, собирающие их пепел пылесосом и развешивающие мешки на бесконечном конвейере смерти — они это заслужили.

И ученые, и все, кто там внизу, тоже. Не знаю, как они связаны с происходящим, но как-то связаны. Некоторые заперты в своей же диспетчерской — разве медсестра не рассказывала про это? Хотя спохватились слишком поздно: та упавшая женщина, должно быть, ушла как раз перед тем, как техники перестали выпускать людей, и она оказалась здесь первой зараженной. Должно быть, именно она принесла это с собой.

Повсюду паника. Секции перекрыты в тщетной попытке остановить то, что остановить нельзя. Многие из тех, кто пока не заболел, надели защитные костюмы, но, похоже, на всех комбинезонов не хватит. Люди напутаны, даже те, кто защищен костюмами; им остается только гадать, успели они надеть их вовремя или нет. Выживут они или умрут.

Может, они этого и не заслужили, но кто сделал все это возможным, кто начал? Кто устроил это место и решил, что здесь будут заражать людей этим, как меня, и следить за их умиранием?

Должно быть, это Первый, которого все, не только я, знают лишь по номеру, а не по имени. Все ему кланяются. Здесь ли он? Если да, то он заслуживает смерти больше всех. Я хочу увидеть, как он умирает. Но где же он?

Кто знает? В кафетерии много людей, но никто не ест. На лицах страх, и ни у кого нет защитного костюма.

Скольжу между ними и прислушиваюсь. Если Первый здесь, то по внешнему виду я его не узнаю; знаю только, что он высокий. Но смогу определить по бархатному голосу.

Некоторые сидят в одиночестве, молчат, уставившись пустыми глазами перед собой, словно их выключили.

Другие сбились в группки по двое-трое. Либо плачут, либо переживают вслух.

— Я ему не говорила, а надо было сказать… Он так и не узнает, что со мной стало…

— Что происходит? Почему они не говорят нам, что происходит?

— На следующей неделе моей внучке двенадцать лет; я собиралась поехать к ней. Мы хотели побывать в «Мире Гарри Поттера», прежде чем ее положат на очередной курс химиотерапии. Наверное, я ее никогда больше не увижу. Не могла рассказать, где работаю и чем мы занимаемся. У нас не получилось. Мы не нашли способ лечения.

Резко останавливаюсь возле нее. Узнаю этот голос и лицо: Одиннадцатая. Значит, бледная девочка на фотографии — ее внучка?

Очередной курс химиотерапии, сказала она. Должно быть, у внучки рак, и она хотела вылечить ее. Может, этим они здесь заняты? Экспериментируют над людьми, пытаясь найти лекарство от рака?

У двери возникает сумятица. В нее вталкивают трех человек, и дверь за ними закрывается.

Они сразу бросаются назад и принимаются стучать в дверь.

— Выпустите нас!

Некоторые подходят к вновь прибывшим.

— Что там происходит? Почему нам ничего не говорят?

— Интерком не работает. Они собирают тех, кто пока не заболел, и доставляют сюда. Остальных хватают и уводят куда-то еще.

Все смотрят друг на друга, обводят взглядами присутствующих, пытаясь определить, кто из знакомых отсутствует.

— Но что будет, если кто-то занесет это сюда? Что тогда?

— Что значит если? Более уместно когда.

— Безумие. Они не могут держать нас здесь всех вместе вот так, взаперти. Слишком велика вероятность заражения. Если кто-то уже инфицирован, то мы все заболеем.

— Но они должны поместить в карантин каждого из нас. Что будет, если оно вырвется наружу?

— Но как же мы? Почему у них не хватает на всех костюмов?

— Они думают, что мы все уже заражены. Поэтому так и поступают.

— Где он? Первый?

Последние слова громко выкрикивает разгневанная женщина, и остальные испуганно смотрят на нее, словно она высказала вслух то, о чем нельзя говорить.

Значит, его здесь нет. И никто из этих людей не знает, что происходит, это ясно. Выскальзываю из помещения через щель под дверью.

Теперь с той стороны стоят охранники. С настоящими автоматами. Их здесь не было, когда я заходила в кафетерий. Все в костюмах, но они выглядят иначе. Тяжелее. Переговариваются, но о чем — не слышно.

Изнутри снова колотят в дверь.

Охранники что-то решают. Потом один из них делает знак другому.

— Отойдите, и мы откроем дверь! — гаркает тот; теперь его голос звучит четко.

Те, что с автоматами, подходят ближе и выстраиваются перед дверью полукругом.

Первый открывает дверь.

— В чем проблема?

Ему отвечает шквал гневных выкриков, но он даже слушать не хочет.

Поднимает ладонь, и голос его становится таким громким, что перекрывает рассерженные вопли. Должно быть, в забрало встроен мегафон.

— Да, я знаю: мы все оказались в подземной ловушке, и некоторые из нас умирают. Мы делаем, что можем, чтобы сдержать распространение заразы. А пока вы должны сидеть и ждать.

— Что насчет Первого? — кричит какой-то мужчина. — Где он? Он хотя бы на острове?

Охранник медленно поворачивается в сторону мужчины, смотрит на него, словно обдумывая ответ. Его руки крепче сжимают оружие. Но потом он пожимает плечами.

— Хотел бы я знать. А теперь слушайте! Вернитесь внутрь и сядьте. И расслабьтесь, потому что в помещении установлен температурный сканер. Если у кого-то показатель температуры поползет вверх, тогда… Вас удалят. Скажите спасибо, что вы здесь, а не там, где могли бы оказаться.

Все замолкают, дверь захлопывается.

Тот охранник, что говорил, поворачивается.

Один подчиненный, похоже, что-то спрашивает у него, и командир передергивает плечами.

— Они пробовали связаться с ним, но линии не работают. Кого-то посылали проверить, дома ли он там, наверху, но так ничего и не доложили. Может, сбежал, или… — Тут он будто замечает, что забыл отключить внешний микрофон, и его голоса больше не слышно, хотя губы за маской шевелятся.

Так. Значит, мы на острове?

Остров — значит, вокруг нас море. Открытое, просторное, насколько хватает глаз, и теперь мне отчаянно хочется наконец вырваться отсюда, услышать шум волн, почуять соленый запах воздуха. Меня охватывает полузабытое воспоминание моря и праздника. Кто-то большой держит меня за руку, а я стою босая и пальцами чувствую мягкий влажный песок. Холодные волны плещутся мне на ступни и коленки, и я взвизгиваю и хохочу.

Теперь, став такой, смогу ли я почувствовать запах моря, почувствовать волну?

Мне нужно знать.

А если Первый там, то тем больше причин выбраться отсюда.

«Выпустите меня!»

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 7 часов

Извиваюсь, борюсь, но не могу вырваться. Дункан слишком силен, если на моей стороне нет преимущества внезапности.

— Ну что, Шарона, вчера ты сделала мне реально больно. Ты ранила мои чувства; прикинулась милой, а потом вон что выкинула.

— Извини. Отпусти меня!

— Тебе в самом деле жаль? Сомневаюсь. Ты должна доказать мне, что сожалеешь. Поцелуй меня, как собиралась, и тогда, может быть, я тебя отпущу. — Он пытается повернуть меня и жарко дышит в щеку.