Автобус останавливается, заходит Иона и другие ребята. Она садится и приподнимает бровь.

— Скажи мне, что случилось с этим полудурком Дунканом?

— Ну он говорит, что поймал грабителей в своем доме и прогнал их.

— О, в самом деле? Что за куча дерьма. — И она пристально смотрит на меня. — Уверена, это не вся история, и у меня такое чувство, что ты знаешь больше.

Я качаю головой.

— Позже я использую свои навыки в расследовании, чтобы это выяснить.

Иона вытаскивает из сумки газеты. Она одержима идеей стать журналисткой и всегда читает их во время долгой поездки на автобусе в школу, которая находится в Калландере.

С большим энтузиазмом, чем обычно, выбираю газету и для себя — надеюсь найти что-нибудь новое про Шетленды.

Заметив, что я читаю, Иона говорит:

— Это ужасно.

— У меня дядя там живет. Мы вчера весь день не знали, что и думать, пока он не позвонил из Абердина.

— Ах, бедные. — Она сжимает мою ладонь. — А я еще думала, почему ты выглядишь малость разбитой.

Мы просматриваем фотографии с Шетлендов, занимаюшие большую часть и первые полосы газет. Читаю комментарии, но там Только догадки. И никаких ответов.

— Какого черта там случилось?

Иона пожимает плечами.

— Говорят, что не знают. Власти уже должны что-то знать; что, если они не хотят признаваться?

В нижнем углу одной из первых полос вижу заголовок: Мальчик умер от самопроизвольного возгорания». Что, в самом деле? Как можно печатать такую ерунду рядом с сообщениями о настоящей трагедии на Шетлендах?

Иона цокает языком.

— Что?

Она просматривает последнюю страницу.

— Я про этих чудаков. Просят разрешение на плановое строительство того, что уже построили — что-то вроде коммуны по дороге на Раннох-Вуд. Это часть сети, раскинувшейся по всем Соединенным Штатам и Европе. И в других местах тоже.

Смотрю ей через плечо.

— А кто они? Религиозные сектанты или так?

— Они называют себя Мультиверсумом, мультивселенной. Похоже, никто не знает, чем они занимаются. Но держатся вместе и проблем не доставляют. Мои источники сообщают, что они поклоняются истине.

Когда Иона ссылается на свои источники, я перестаю слушать. Существуют сети, в которых она общается; в основном это люди, которые не знают, куда деть время, и зависают в интернете. Их сведения по большей части бред, но время от времени они узнают о чем-то стоящем раньше газет.

— Что ж, мне кажется, что поклонение истине — это нормально.

— Да, но чьей истине?

— В утро понедельника для моих умственных способностей это слишком, Иона.

Она сворачивает свою газету первой полосой наружу и передает мне.

— Здесь еще есть про Шетленды.

Забираю у нее газету. На снимках тела, ждущие идентификации или родственников, которые их опознают. Некоторые районы бедствия еще не проверены. Разрывающие душу списки пропавших: целые семьи, предположительно сгоревшие во сне. Я думаю, что среди них есть люди, мимо которых я ходила по улицам, когда мы приезжали навестить дядю; возможно, его друзья.

Опубликован и список тех, чья гибель подтверждена; некоторые имена с фотографиями.

Ближе к концу списка нахожу снимок, который никак не ожидала увидеть.

— Это он! — От потрясения я, сама того не замечая, говорю вслух.

Иона приподнимает бровь.

— Кто он?

Складываю газету вчетверо и внимательно смотрю на маленькую фотографию. Я должна быть совершенно уверена; ошибки быть не может — только не в таком важном деле.

Иона изучает лицо вместе со мной.

— Выглядит как настоящий бандит.

Редкие волосы. Маленький шрам у одного глаза. Вызывающий взгляд. Ни припухшего глаза, ни синяка, но я видела его год назад; в конце концов, кто знает, когда сделали эту фотографию.

Это он, я совершенно уверена. Человек, уехавший с Келистой.

Роюсь в сумке и не могу найти телефон.

— Позвони мне, — прошу Иону.

Она закатывает глаза.

— Что ты с ним сделала на этот раз? — Она звонит, но ни в одном отделении сумки телефон не отзывается.

— Должно быть, он дома, — заключаю я. С покорным взглядом Иона протягивает мне свой телефон.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Когда я пытаюсь взять его, она отдергивает руку.

— С одним условием. Ты расскажешь мне, что происходит.

Оглядываюсь. Может показаться, что нас, как обычно, игнорируют, но повсюду уши.

— Не сейчас. Позже.

— Отлично. — Она отдает мне телефон. Я помню номер Кая, конечно, помню. Обратила на него свое особое внимание, когда он прислал в воскресенье ночью сообщение, что доехал до Ньюкасла.

Три гудка, четыре, а потом…

— Привет, это Кай. Оставьте сообщение!

Проклятье. Закусываю губу.

— Привет. Это Шэй. Звоню с телефона подруги. В сегодняшней «Геральд», на второй странице, третий снизу слева, Брайан Догерти. Это он. Человек, которого я видела с твоей сестрой. Можешь связаться со мной по этому номеру до четырех дня, или я буду дома и найду свой телефон примерно после пяти тридцати. Пока.

Иона приподнимает бровь.

— Итак, хочешь еще о чем-нибудь меня попросить?

— Ничего, если я оставлю у себя твой телефон на сегодня?

— А где гарантии, что ты его не потеряешь? — Она качает головой и вздыхает. — Ладно, можешь взять. Но если посеешь, считай, что ты в полном дерьме.

КЕЛЛИ

Смотрю на пейзажи, проносящиеся за окном поезда. Раньше, когда я наблюдала за сменой картин, движущихся мне навстречу, казалось очевидным, куда я направляюсь. Домой. В Ньюкасл. В Абердине я нашла железнодорожный вокзал, послушала людей, пока обдумывала то, что собиралась предпринять. По указателям отыскала нужную платформу и вошла в поезд до Эдинбурга. А там пересела в этот, идущий в Ньюкасл.

Не сразу нашла свободное место возле окна. После того, что случилось прошлым вечером под мостом, мне не хочется сидеть близко к людям, чтобы они не загорелись. Это было так странно. Может, случившееся не имеет ко мне никакого отношения. Может, это справедливо, что мальчишка моментально вспыхнул — что-то вроде воли Господней. Он ведь это заслужил.

Если не считать твердого намерения добраться до Ньюкасла, то в целом я чувствую себя растерянной. С памятью произошло что-то странное, она словно разбилась на осколки. Некоторые вещи я помню — например, как очень любила море, как его волны плескались мне на ноги. Больше я этого не могу чувствовать. И другие чувства не помню. Как бы я ни старалась сосредоточиться, не представляю себе места, где мы жили, не вижу ни дома, ни своей комнаты, ни обстановки в ней.

Мысленно вижу брата Кая и маму тоже, но они вроде как плоские. Словно что-то ускользает, но не знаю что.

А потом все пропадает.

Что бы они там со мной ни сделали на Шетлен-дах, это меня совсем запутало. Еще бы, ведь на самом деле я умерла. Но мало того — моя память стала похожа на кусок дырявого сыра. Или еще хуже: дырявый кусок сыра, натертый на терке, а потом еще и перемешанный.

Сумею ли я собрать память заново?

И куда пойду, когда поезд прибудет в Ньюкасл?

Пробую расслабиться, позволяю мыслям течь — может, что-нибудь всплывет. Если я не могу вспомнить, где жила, то есть ли другие места, где их можно найти?

Кай играл в футбол, но я не помню где.

Как насчет мамы? Она доктор. Да, так и есть, доктор! И работает она в университете.

В юком университете? Да ладно, сколько их может быть в Ньюкасле?

Полагаю, что сумею выяснить.

Чем сильнее стараюсь вспомнить, тем быстрее воспоминание ускользает, как эти сельские виды за окном, и мне становится все грустнее и грустнее. Хочется плакать, но слез у меня нет, и от этого еще хуже. Нет возможности облегчить душу.

Начинается дождь, и в голове слышится шепот забытого голоса: слезы небес[7]. Дожди — это слезы небес. Кто так говорил?