Старик, все больше и больше коченея, явственно увидел вдруг свой дом и жену и детей. Как наяву услышал он голос младшего сына:
— Мама, я хочу есть. Когда же придет отец?
Не менее явственно услышал Джаббаркул-аист и ответ матери:
— Терпение — главное в жизни, терпение дает дивные всходы. Будьте терпеливыми, дети мои. Отец скоро придет. Вот уж тогда накормлю я вас. Знаете ли вы, какими терпеливыми были дети в старину?
— Какими, какими?
— В старину дети, если и были голодны, то держались как сытые. А если кто-нибудь говорил, что он голоден и просил поесть, то мать ему отвечала так; «Подождите, отец ушел сеять пшеницу. Вот она прорастет, расколосится и поспеет. Тогда начнется уборка пшеницы. Потом молотьба. Получится большой ворох из зерен с мякиной. Все мы пойдем туда. Ты вместе с братишкой усядешься на осла, и вы вдоволь накатаетесь. Тем временем подует необходимый ветерок.
Мы провеем ворох, отделив зерно от половы. Зерно на мельнице превратится в муку, из муки мы напечем вкусных лепешек. Будем есть их горячими. А полову и солому отдадим ослу. Ведь и он терпеливо дожидается своей доли…
— Но разве отец ушел не на мельницу? — спрашивает младший сынишка, сдерживая слезы.
— На мельницу, на мельницу. Он вчера еще ушел и скоро придет обратно. Разожгу-ка я огонь в очаге. Мороз разошелся вовсю.
— Испечешь катырму[15], да, мама?
— Испеку, испеку.
— И мне, мама?
— И тебе испеку…
Джаббаркул-аист коченел все больше и больше. Тогда он заговорил, обращаясь к аллаху:
— Если бы ты действительно существовал, — говорил старик, — ты услышал бы меня, увидел бы, в какую беду я попал, и облегчил бы мое положение. За что ты так сурово поступаешь со мной? В чем мои грехи? Конечно, не безгрешен я, без греха только один ты, создатель, а я лишь твой раб. Самое время теперь мне покаяться. Есть у тебя и такие рабы, которые сыты, одеты, обуты, бездельничают, море им по колено. Им легче служить тебе, всевышний. А я признаюсь, что не всегда удавалось мне совершать на дню пять обязательных намазов. Это мой тяжкий грех. Помню и еще один. В том году пост совпал с самым жарким месяцем года, с уборкой урожая. День и ночь я проводил в поле. Надо было посеять хлеб и взрастить? Надо. А если посеял и взрастил, надо его убрать? Надо. Сказано было тобой же через пророка, оказывается: «Ты мне даешь усердие, а я тебе изобилие». В последнюю неделю поста ты неимоверно усилил жару. Поверь мне, солома в поле перегорала в пыль, иные люди клали в землю яйцо, и оно там испекалось, можно было его есть. Зачем же скрывать мне теперь от тебя… Все равно, наверное, твои ангелы сообщили… и тот день я не удержался и выпил глоток воды… Но ведь я умирал от жажды. Если бы я, подобно удостоившимся твоих милостей, богатым и обеспеченным рабам наелся бы плова на сахарлык[16], а днем бы спал, а просыпался бы только перед третьим намазом… Но ведь у бедняков так: работают руки, значит, работает и рот. Да ладно, если бы я был один, а то вон их семь ртов, а рук у меня только две. Много ли наработают они. Ты сам ведь говорил через пророка, если только не искажены твои слова:«Пять пальцев созданы мной и все они равны»… До сих пор раскаиваюсь в том, что выпил тогда я этот глоток воды… Уж за этот грех, думал я, бог меня не оставит без наказанья. Вот теперь и наступило время расплаты. Но пожалел бы ты моих детей. Они-то в чем виноваты?.. Да, пожалуй, больше не было у меня грехов. Обещаю и впредь не грешить. Ради детей моих, услышь ты мольбу мою, господи!
Наконец, терпенье причитавшего Джаббаркула-аиста иссякло.
«Видно, бог совсем отвернулся от меня, — подумал он. — Побил меня бог, как в народе говорят, двумя руками. Лишился я осла, пропала и пища для детей. Да и сам я вряд ли доживу до рассвета».
Ночь становилась все холоднее, а метель свирепее. Было уже около полуночи. И тут-то в ночной темноте, там, где дорога спускается с пригорка, стал вырисовываться силуэт человека. Человек тот с трудом и медленно шел по скользкой и бугристой ледяной низине, но все же видно было, что он не изнеможден, не выбился из сил, уверен в каждом своем движении. К тому же шел он с пустыми руками, без поклажи. Он шел и без цели — добавим мы. Этот юноша, которому не исполнилось еще и семнадцати лет (лишь начали пробиваться черные усики), надеялся укрыться от злого зимнего ветра в какой-нибудь пещере. Конечно, там нет горячей печки, растопленной бабушкой, — думал юноша, — но, как говорят, дорогу осилит идущий. А может быть, набреду на какое-нибудь теплое пристанище, на человеческое жилье. Пусть исполнится то, что написано на роду.
Не успел он спуститься с бугра в низину, как наткнулся на что-то лежащее на дороге. Сердце его забилось со страху. Вспомнились сразу разные сказки про джиннов и рыжих пери, которые идут на любые хитрости, лишь бы овладеть душой и телом красивого юноши. Молодой путник тотчас запричитал заклинанье: «Злой дух, нечистая сила, сгинь с глаз, пропади, пропади! Бисмиллах-ир-рахман-ир-рахим! Во имя аллаха милостивого и милосердного!» Бабушка всегда говорила ему в детстве, что эти слова, будучи произнесенными, заставляют отступить нечистую силу, а из человеческой души изгоняют страх и слабость.
«Если бы то, что лежит на дороге, было нечистой силой, — подумал юноша, — оно бы сейчас исчезло. Значит это не джинн, а что-нибудь другое». Юноша и в самом деле почувствовал себя смелее и подошел к тому, кто на дороге. Тут он увидел, что это лежит съежившийся, закоченевший человек. Сначала юноша не поверил своим глазам. Откуда здесь взяться человеку в такую пору. Все люди сидят сейчас в теплых домах. Но сомнений быть не могло, перед ним на дороге лежал действительно человек.
«А я-то считал себя самым несчастным человеком на свете, — подумал юноша, — оказывается, есть еще несчастнее меня. Ладно, мне уж, значит, так на роду написано. А этот человек почему попал в такое положение? Жив ли он?
Юноша повернул человека и со страхом взглянул ему в лицо. Тот на мгновенье приоткрыл глаза. «Ладно, душа еще в теле». Юноша стал трясти несчастного, растирать ему щеки. Одновременно он спрашивал: «Кто вы? Скажите, кто вы? Как вы сюда попали?»
Редкая борода, острый нос, морщинистая кожа…
— Отец, а отец, где наш дом? В какой стороне?
— Осел… — чуть слышно проговорил человек, — мой осел…
— Какой еще осел?
— Осел… увяз в грязи… мешок с мукой…
Юноша огляделся и только сейчас увидел еще и осла, действительно, увязшего в грязи, и мешок рядом с ним.
— Ну, осел-то ладно, — сразу же решил юноша. — Первым делом надо спасать человека — отнести его в тепло и притом быстро, но куда. Ладно, что будет со мной, то и с ним. Была не была. А ну-ка, отец, давайте. Если не будете двигаться, замерзнете совсем. Давайте-ка берите меня за шею. Можете ли вы хотя бы стоять?
Молодой человек поднял старика на ноги, но понял, что если его отпустить, то он опять упадет. Тогда он ухватил старика за пояс и, взвалив себе на плечо, зашагал по грязному льду.
Юноша этот, широкогрудый и плечистый, был от рождения богатырь. Он легко поднимал шестипудовую тяжесть, запросто кидал на арбу мешки с зерном. Так что вообще-то ему ничего не стоило нести на плече этого тщедушного старика. Долго ли, коротко ли тащил юноша-богатырь свою ношу, но вот впереди и вверху показался вроде бы огонь. Его можно было бы принять и за звезду, только откуда же взяться звезде в такую непогоду. Значит это не звезда, а настоящий огонек, — возликовал юноша. Держитесь, отец, похоже, что мы спасены.
Вскоре, подойдя к подножию холма, юноша увидел ступеньки, ведущие наверх, к высокому огоньку. Тащиться по ступенькам было тяжелее, чем по ровному месту, даже и такой силач как наш спасатель старика начал было задыхаться, но собрал все силы, а чтобы отвлечься, принялся считать ступеньки под ногами. Но потом отбросил это занятие и, не сдерживая больше радости, громко заговорил:
