Ходжа сильно расчувствовался, слушая юношу, и решился:

— Ладно. Значит, девушка согласна стать твоей женой?

Хатам не успел ответить, как у девушки вырвалось:

— Я согласна, согласна, — и тотчас слезы полились у нее из глаз.

Ходжа грузно и медленно поднялся с места.

— В такой момент чашка родниковой воды может заменить все обряды и церемонии. — Он протянул юноше чашку с водой, — выпей три глотка, сын мой. Присядем.

Юноша отпил воды и вернул чашку Ходже, а тот подал ее невесте.

— Теперь и ты отпей три глотка.

Турсунташ истово и усердно исполнила немудреный обряд.

— Молодцы, дети мои, молодцы, — начал говорить Ходжа. — Век вам прожить вместе. Чтоб счастье ваше было чистым, как эта родниковая вода, и чтоб ничто не омрачило его. Муж и жена — пара валов, говорится в народе. Именно так и в жизни. Муж и жена должны делить все радости и невзгоды жизни. Не будет, наверное, ошибкой сказать, что лишь терпеливые люди могут быть супругами. Это мое слово вы всегда должны помнить. Вскоре рассветет и я не знаю, что вам предстоит пережить. Это знает один лишь бог… Мое пожелание — чтобы ваша любовь тоже была чистой, как родниковая вода, и чтоб эта чистая любовь одержала победу над вашими врагами. Обет верности друг другу, обет бракосочетания, дети мои, таков, что ты, жених Хатамбек, если по какой бы то ни было причине отлучишься куда-нибудь, то должен обеспечить свою жену всем необходимым на шесть месяцев. Ты, доченька моя, будешь верной своему мужу. Дай вам бог послушных и способных детей! Будь то сыновья или дочери — вместе вы станете их воспитывать. Эти обещания вы должны сейчас дать друг другу. Даете ли слово не нарушать их?

— Даем слово, — ответили жених и невеста.

— Дочь моя, Турсунташ, отдаешь ли свое тело Хатаму сыну Шайзака?

Турсунташ посмотрела на Хатама… Хатам смущенно прошептал: «Что ж ты не говоришь «да», Турсунташ прошептала: «Да».

— Ты, Хатам, сын Шайзака, принимаешь ли в жены девушку Турсунташ?

— Принимаю, — ответил Хатам.

— Пусть даст вам бог счастья, аминь! — Ходжи раскрыл ладони для благословения. — Доброго вам пути! Пусть сам бог будет вашим спутником. Пусть врагов ваших постигнет неудача. Пусть исполнится все, о чем вы мечтаете. Лофато илли али лосайф илло зульфикар, от всяких бед и несчастий храни вас сам бог, аминь-аллах-и-акбар! Поздравляю вас с бракосочетанием, сын мой Хатамбек и дочь моя Турсунташ.

Молодые встали и благодарно поклонились благословившему их.

Воцарилась тишина. Ходжа-бобо не произнес больше ни слова. Во всем облике его чувствовались озабоченность и сильное волнение. Чуткий Хатам сразу заметил это:

— Бободжан! Мы доставили вам столько забот и беспокойства… Но другого выхода у нас не было, никого нет у меня, кроме вас…

— Ты кто для меня? — спросил Ходжа.

— Хотел бы быть вашим недостойным сыном, бободжан.

— Не говори «недостойным»! — твердо сказал Ходжа. — Не обжигай моей исстрадавшейся души!.. Ты поступил доблестно, подставив свою молодую голову под смертельную опасность. Ты взял под свое покровительство беззащитную девушку. Это не только доблестно, но и благородно, сын мой! Буду молить всевышнего, чтобы и конец получился хороший. — Ходжа на мгновение умолк, на его глаза навернулись слезы. — Сын мой Хатамджан, дочь моя Турсунташ! О если бы этот счастливый миг продлился для вас на всю жизнь!.. Я знаю, что едва рассветет, Нуратинскую долину перевернут вверх дном. Негодяй Додхудай, его развратный отчим Сахиб-саркор, и наконец, ищейки эмира пустятся на конях на все четыре стороны, вынюхивая ваши следы. Что поделаешь, все во власти сильных! Второе — вас, прежде всего, будут искать вот здесь, в моем жилище, в мечети…

Ходжа вытер слезы и замолчал.

— Мы на всю жизнь благодарны вам… Но не лучше ли вам остаться в стороне от всего, что с нами случится дальше. Мы не хотим подвергать вас никакой опасности… Благословите нас и уйдем куда-нибудь. На все было наше собственное желанье. И радости и мучения, проистекающие из этого, мы разделим между собой…

— Лучше вытекли бы мои глаза, лучше бы меня поглотила земля, чем видеть вас в таком положении, дети мои. Эй, всевышний, эй, повелитель, эй, всемогущий аллах! Почему ты сам же ввергший этих молодых людей в пучину страданий и бедствий сидишь сложа руки, как посторонний зритель?! А? Что делать, дети мои? Таково уж, видно, веленье судьбы.

Ходжа достал новый халат и отдал его Турсунташ. Затем он взял узелок со своей рабочей одеждой и протянул его юноше. В мешочек он положил две с половиной лепешки и сушеный урюк.

— Возьми, сынок, теперь вам все пригодится, а своя ноша, как говорят, не тянет.

— Спасибо, атаджан. Плохой человек не может превратиться в хорошего, но плохие дни могут обернуться хорошими днями. Может, и для нас наступит счастливое время. А теперь мы пойдем. Уже светает. Если что понадобится, спросите о нас у Джаббаркула-ата, он будет знать. До свидания.

— До свидания, дети мои. Надеюсь, что мне еще доведется увидеть вас счастливыми. Может быть, приведется увидеть и ваших детишек. Буду играть с ними, усадив их на плечи…

За порогом стояла лунная ночь, в которую и ушли, держась за руки, молодые муж и жена.

…Луна ушла за Нуратинские горы, но темнее от этого не стало, потому что теперь посветлел уже не только один восточный край неба, но и все небо. Запели самые ранние птицы. Послышалось звучное «вак-вак». Это был голос кваквы, называемой в народе — хаккум что значит «птица правды». Хатам прошептал про себя: «Сказывай, сказывай правду». Но голос кваквы, ее заунывные крики на заре похожи были на стенания, на звуки печали и скорби. От этих криков сердце Хатама невольно сжалось, как от дурного предчувствия.

Турсунташ дрожала и льнула к Хатаму. Она шептала время от времени:

— Страшно. Хатам, мне страшно.

— Чего ты боишься, — успокаивал ее Хатам. — Нуратинские горы я исходил вдоль и поперек, знаю все саи и пастбища, нет места, где не ступала бы моя нога. Волков, что ли, боишься ты?

— Я боюсь не четвероногих волков, а двуногих. Они гораздо страшнее.

— Давай разговаривать, чтобы дорога и ночь не показались такими длинными.

— Ночь скоро кончится, видишь — уже светает. Боюсь, не увидел бы нас кто-нибудь. Далеко ли нам добираться?

— Да, мы должны идти быстрее, чтобы дойти до возвышенности, пока не совсем рассвело.

— А потом?.. Что там, на возвышенности? Кто там у тебя? К кому мы идем?

— Никого там у меня нет. Но там ущелье, промоины. В одном месте я знаю пещеру. Мы спрячемся в ней на целый день. Отдохнем. А с наступлением вечера снова пустимся в путь.

— А дикие звери? Я боюсь.

— Не бойся. Я уже не раз ночевал в этих ущельях. В пещере зимой тепло, а летом прохладно. И никому ту пещеру не отыскать.

— Хорошо, что есть хоть такое место, где мы можем переночевать. — Девушка тихо, но глубоко вздохнула.

— В очень давние времена, оказывается, наши предки все время жили в пещерах, — пошутил Хатам, — и пробавлялись охотой… А что у тебя в узелке, такой он тяжелый, уж не золото ли?

— Золото, — серьезно ответила девушка. — Я, наверное, дура, неправильно поступила… Когда состоялось это проклятое бракосочетание, Халпашша навешала на меня полпуда золотых и серебряных украшений, повела на салом к Додхудаю. Ну, а я поставила ему условие, что стану его женой только после настоящей свадьбы и большого плова для всех людей. Перехитрила его. А когда бабушка и Додхудай заснули, я сняла все украшения и сложила их в узелок.

Турсунташ видела, что Хатам нахмурился.

— Или лучше мне было ждать тебя в этих украшениях?

— То, что ты провела Додхудая, это хорошо. А вот украшения… Ну да, что произошло, то произошло. Назад их теперь не понесешь. Значит, говоришь, там серебро и золото?

— Если бы ты увидел, рот бы раскрыл.

— Увижу, наверное. Ты сама наденешь их все и покажешься мне, как невеста. Пещера будет для нас как ичкари. Ты нарядишься там и выйдешь на площадку перед пещерой во всей красе ко мне на салом. Хорошо?