- Точно.

- И решила наказать тем, что дашь себя убить?

- Я пришла не наказывать, тупая задница.

- Так произносишь, будто это мое имя.

- Не оно? - Отфильтрованный облаками свет луны заставил ведовской глаз мерцать снежным опалом. - Но тебе нравится?

Он потряс головой, качая сломанную руку. - И всё это время я не мог избавиться от мыслей, как хочу увидеть тебя, а теперь не понимаю, зачем...

- Я могла бы подсказать...

- Но я тебе не поверил бы. Да, помню. Хотя это не так. Совсем наоборот.

- Я хочу сказать, - промурлыкала она, - что ты не желаешь знать.

И едва он открыл рот, чтобы напомнить - в самых цветистых и преувеличенных из доступных ему выражений - сколь невероятно утомительной она умеет быть, последнее облако разошлось, огибая луну и он смог увидеть ее улыбку, лукавый взгляд искоса, "помнишь-сколько-радостей-мы-пережили-вместе", и какой-то затвор внутри него наконец-то сломался, чуть-чуть, и часть привычной блеклой ярости начала вытекать. Как будто ее можно было просто выжать и вылить подальше.

Как будто она не была вечно ему присуща.

И, поскольку такого никогда раньше не случалось, он понял, что не знает, что делать. Он только понимал, что происходящее вовсе не плохо.

Лишь это он и смог подумать, пока луна светила в глаза. А может, выдумал позже. Когда не смотрел на нее.

- Так ладно, эх... - Он закашлялся. - Эх, привет.

- Привет.

- Рад видеть.

- Спасибо. Сказала бы еще что-то приятное, но еще зла.

- Ладно. Хм, слушай... если бы ты не злилась на меня, знала бы... Хм, может, ты расскажешь, что такое приятное хотела сказать? А? Если бы не злилась.

- Я сказала бы, что со дня нашей встречи каждый день без тебя похож на тысячу лет, а каждая ночь без тебя тянется вечно.

Он раззявил рот так надолго, что решил закрыть рукой, пока не потекла слюна. - Ух. Мм. Ну...

Он пожала плечами. - Если не хочешь знать...

- Ага, ага. Да. Мне следовало бы записать.

- Не пугайся. Начало всегда трудно.

- Кажется, ты справилась.

- Это не мое начало. И не наше начало. Только твое.

- Я, э... Я, э...

- Шшш. - Она коснулась его губ пальцем. - Поговорим потом. Сейчас работа.

- Работа? Лошадиное ведовство или еще какая хрень?

Она коснулась своего лица двумя пальцами, указав на глаза. И он понял.

"Прощение. Позволение"

- Я так и не догнал.

Он передала ему мех с водой, висевший на плече. - Вино. Прополощи рот.

Он едва сдержал мгновенное удивительное побуждение сказать, как любит ее - ибо не был уверен, верно ли это. - Хм, когда ты уже перестанешь злиться...

Она прошла мимо, не уделив ему взгляда. - Дам знать.

Он вытащил пробку и влил вино в рот. Оно было терпким и смолистым, оно разбудило поразительное множество порезов и ссадин внутри, дико заболевших, и оно было чертовски великолепным. Он сплюнул, прополоскал и еще плюнул, и продолжил, но уже не плюясь, ведь не пил почти десять дней и вполне заслужил.

Она вынула из-под туники неполную пригоршню вялых, сырых на вид листьев. В другой руке оказался кисет какого-то порошка. Она отмерила дозу, всыпав в листья, и спрятала кисет в тот же несуществующий карман, из которого достала. Вероятно, рядом были и кармашки для ножей. Покатала листья в ладонях, пока не получился темный липкий шарик. Когда шарик начал издавать мерзкий запашок, она прилепила его к скале шлепком ладони, так высоко, как могла дотянуться. - Не смотри на него прямо.

Он прикрыл глаза здоровой рукой, а вонючая лепешка заискрилась, плюясь магниево-белым пламенем. Даже сквозь ладонь глаза жгло. Когда зрение вернулось, он увидел лошадиную ведьму над Таннером, глядящим на рваную одежду и арбалет и всю кровь, ими пролитую.

Она произнесла: - Теперь веришь мне?

- Насчет чего?

- Что проще было бы дать ему убить себя.

Весь месяц разлуки Джонатан Кулак повторял себе: если встретишь ее снова, остановись и подумай секунду-другую, прежде чем раскрыть дурацкий проклятый рот.

- Я верю, что ты так думаешь, - сказал он медленно, - и думаю, что понимаю причину. Но я не согласен. Резко возражаю. И всегда буду.

- Знаю, - сказала она сурово. - Я чувствую то же к тебе. Вот почему я была так зла.

- Была? То есть так ты говоришь, что уже не злишься?

- Нет, злюсь. Но уже по иной причине. - Она присела рядом на корточки, осматривая раны. - Хочу, чтобы ты лучше следил за собой.

- Попробую, - ответил он. - Так и будет.

- Верю тебе. - Она прогладила шишки на лбу, оставленные прикладом арбалета, нахмурилась и кивнула себе. - Ты говоришь по-другому.

- Вся вина на одной случайной встречной.

Пальцы надавили на опухоль вокруг запястья, так сильно, что лоб его покрылся бусинами пота. - Нужно поправить кость. Будет больно.

- Пусть.

- Могу дать кое-что от боли. Будет больно, но ты как бы не заметишь.

- А в сон впаду?

- Обычно так бывает.

- Тогда не сейчас.

- Ух, - сказал Таннер, кашляя, будто застарелый курильщик посреди ночи. - Будет слишком невежливо напомнить, что он не умирает? А я вот умираю?

- Вовсе нет, - отозвалась она, даже не бросив взгляд в его сторону. - Думал, я не знаю? Теперь вижу, что ты склонен к ошибкам. Думаешь, я не знаю и мне есть дело до тебя. Совсем наоборот.

- Очаровательна, как всегда.

- Не обязана быть вежливой с теми, кто меня убивает.

- Ну, если ты так считаешь... - Он вздохнул и снова кашлянул. - Полагаю, лучше отойти ко сну. Разбудите или похороните. Вам решать.

Она оставалась подле Джонатана Кулака, прямо глядя ему в глаза, чуть склонив голову набок, удерживая взором сине-серого льда. Он сказал: - Чего?

- Будет жить?

Кулак пожал плечами. - Ты скажи.

- Нет. Ты решай.

Он понял. - Ага. Прости. Ночка выдалась тяжелая.

- Знаю. Но решать надо.

- Ага. Ага, погоди, минутку. - Он закрыл глаза. - Он хочет знать, кто ты. Люди, на которых он работает, хотят знать.

- Я лошадиная ведьма.

- Думаю, - произнес он с расстановкой, - настоящий вопрос в том, почему тут есть лошадиная ведьма. Вообще.

- Ее нет. Мы лишь прикидываемся.

- Окей.

- Тебя смущают имена, - сказала она. - Как большинство людей.

- Эм...

- Люди зовут меня лошадиной ведьмой, - продолжала она терпеливо, - потому что находят странной. Волшебной. И находят среди лошадей. Но я среди лошадей потому, что люблю лошадей, и они любят меня. Мы понимаем друг друга. Мы делимся силой. Большинство лошадей достойны меня. Большинство людей - нет.

- Думаю, имя Ведьма-Прощающая-и-Позволяющая лениво выговорить.

- Некоторые вещи трудно объяснить, ибо они сложны. Другие объяснить еще труднее, настолько они просты. Прощение и позволение - абстракции. То, что я делаю - конкретно и специфично.

- Ага. Может, сможешь объяснить мне? Словами попроще.

- Я умею пользоваться словами, если нужно. Кажется, тебе они нужны.

Ледяное око открылось перед ним, словно цветок, и в глубине он узрел ужасы, которые было трудно вообразить. - Все живое понимает наказание: боль за неправильные поступки. Мы рождаемся, познавая ее. Для того и создана боль. Шлепок по ладони за кражу сахара. Ожог за касание каленого железа. Пощечина за то, что коснулся женщины неподобающим образом, и побои за то, что коснулся не той женщины. Но глубоко внутри, там, куда мы не можем заглянуть, наказание стало истоком любой боли. Когда нас порабощают, когда нас секут и пытают, насилуют и убивают - в темном месте внутри души мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.

- Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...

- Но ты так и не веришь до конца.

- Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...

- Ты не слушаешь. - Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное. - Я сказала, ты не веришь до конца.