Об этом и вспомнил Иван, когда взял курс на усадьбу Торбы. Он бывал тут уже не раз, и потому его появление никого не удивило. Сегодня, в день получки, вся большая семья собралась вместе, в такие дни всегда бывал весёлый ужин, и Железняка встретили с радостью.

Он несколько минут посидел и поговорил с отцом Михаила, потом с дедом, потом с прадедом и на этом древнем старце сосредоточил самое пристальное внимание. Старик с удовольствием повёл гостя в сад показать свои цветы. А в саду и вправду было на что посмотреть. Там цвели розы всех оттенков, от мраморно-белого до красно-чёрного, и ими старик Торба гордился больше всего. Он долго и подробно рассказывал, и Железняк терпеливо выслушивал родословную каждой розы.

Старик стоял перед юношей, приземистый, крепкий, как дуб, в клетчатой ковбойке, которыми недавно наводнили всю Калиновку, в штанах из чёртовой кожи. Его грубые руки с большими, как тарелки, ладонями, привыкшие к тросам и канатам, теперь с удивительной нежностью касались роз. Белая подстриженная борода прямоугольником выделялась на фоне красной ковбойки.

— Дедушка, — сказал Иван, когда они углубились в сад. — я хочу попросить у вас несколько роз — они такие красивые.

Старик Торба остановился, словно вцепился в тёплую землю босыми ногами с сухими, искривлёнными пальцами. и лукаво спросил:

— Девке?

— Да. — признался Иван, и отсвет ярко-красной розы лёг на его щёки.

— А разве им и теперь цветы дарят? — насмешливо спросил старик.

— Дарят.

— А она красивая? — продолжал допрашивать дед Торба. — А то подаришь, а люди начнут говорить: «Вон какому чучелу Торбины розы достались!»

— Она лучше всех на свете! — вырвалось у Железняка.

— Ну, если лучше всех на свете, тогда уж ничего не поделаешь, придётся дать, — засмеялся старик, показывая жёлтые от табака и времени, но ещё целые зубы. — Надо дать. Жениться собираешься?

— Не знаю… — растерялся Железняк. Этот вопрос он как-то не ставил перед собой.

— Ага, значит, только улещаешь? — многозначительно сказал дед. — Ну, против моих роз ни одна не устоит. Потом мне магарыч принесёшь. — Он вытащил из кармана кривой садовый нож с острым, как бритва, лезвием и быстро, выбирая самые красивые цветы, нарезал огромный букет.

— Хоть в Москву на выставку! — сказал он, любуясь творением своих рук. — Пойдём нашим девчатам покажем, понравится ли?

— Не надо, дедушка! — воскликнул Железняк. Он представил себе вопросы и шутки, когда он появится около крыльца, где собралось всё семейство Торб.

— Боишься предстать перед судом общественности? — опять засмеялся старик. — Ну, тогда прыгай прямо через забор и лети к своей крале. А я скажу, что тебя Пуанкаре вызвал, и передам им от тебя привет. И смотри мне, чтобы эта девица долго не прыгала, раз-два — и в дамки!

Дед заговорщицки подмигнул Ивану и весело засмеялся. Иван перелез через забор, а Торба подал ему букет.

— Спасибо, дедушка! — только крикнул Железняк и заспешил домой.

А дед Торба, весьма довольный собой, пошёл к многочисленным родственникам — рассказывать, как влюбился Иван Железняк, цветы девчатам носит… Вот раньше, когда дед ещё парнем был, никаких цветов не носили. Раз глянул — и готово!..

В это время Иван уже подходил к своему дому. Наступал вечер, аромат роз усилился, и все встречные невольно оглядывались на юношу с чудесным букетом.

— Жених! — послышался сзади чей-то весёлый знакомый голос. — Совсем жених!

Железняк остановился. Саня Громенко, улыбаясь, смотрела на него.

— Кому такой букет несёшь? Не на свадьбу ли?

— Нет, не на свадьбу.

— А кому?

— К сожалению, не тебе, Санька.

— Это я знаю, даже очень хорошо знаю, — сказала девушка уже серьёзно. — Дай мне одну.

— Выбирай. — Он протянул девушке весь букет.

— Нет, мне не надо, — неожиданно изменила намерение Саня. — Неси уж своей наречённой.

Она повернулась и быстро пошла, стуча высокими каблучками. Железняк недоуменно пожал плечами: вот уж действительно семь пятниц на неделе…

А через минуту, взбегая по лестнице, он уже совсем забыл о Сане. Провёл рукой, приглаживая непослушные волосы, и несмело постучал в дверь Матюшиной. Она уже должна быть дома.

Послышалось шлёпанье старых тапочек, дверь раскрылась, и Любовь Максимовна появилась на пороге. Она взглянула на Железняка, на чудесный букет роз, и лицо её сразу стало замкнутым, отчуждённым.

— Здравствуйте, — растерявшись, сказал Железняк.

— Здравствуйте, — холодно ответила Матюшина.

— Я хотел вам подарить… — Иван совсем потерялся, глядя на это чужое, почти враждебное лицо. — Я хотел это вам…

Он протянул ей свои чудесные розы. Любовь Максимовна внимательно взглянула на него и ответила:

— Подари их лучше своей девушке, а мне не надо.

Железняк ничего не мог понять. Словно вот тут, на его глазах, подменили Любовь Максимовну.

— Но вчера… — прошептал он.

— Вчера ничего не было. Запомни: ничего! — жёстко сказала Матюшина. — Ничего не было и никогда больше не будет. Ясно?

Ивану не было ясно. Он сделал шаг вперёд, но дверь закрылась. Иван остался на площадке с букетом в руках. Долго стоял он так, ничего не понимая. Потом вошёл к себе, бросил букет на стол, лёг на диван.

Что случилось? Почему такая перемена? Может, кто оговорил его, оклеветал и потому так рассердилась его любимая? Он сейчас же пойдёт к ней, всё выяснит, скажет, как любит её… Нет, она не рассердилась, ни тени гнева не было на её лице. Ей просто нет дела до него, никакого дела! Но ведь был же вчерашний вечер? Он был, он был, что бы она ни говорила! Нет, наверное, никогда не сможет он понять, какими путями идут желания женщин.

Иван встал с дивана, взглянул на букет и горько рассмеялся. Дурак, на Красногорку ходил, столько шуму наделал! Он вышел на балкон и бросил букет на соседскую половину: раз он предназначался для Матюшиной, пусть там и лежит. Потом крепко закрыл дверь и принялся наводить порядок в комнате… Он забудет Любовь Максимовну, забудет навсегда, он выбросит из сердца эту любовь, как выбросил сейчас букет. Силы на это хватит.

Но сделать это оказалось значительно труднее, чем решить. Он не спал всю ночь: вчерашний вечер минута за минутой проходил в его памяти, и сердце болело от чувства незаслуженной обиды.

На работу он пришёл бледный после бессонной ночи, но сосредоточенный и подтянутый. Что бы там ни творилось на белом свете, какие бы измены и подлости ни существовали, а Железняк не позволил себе раскиснуть. Он работал, весь отдаваясь работе, как будто забываясь в ней.

Но прошли восемь часов работы. Отгудели гудки, пришлось идти домой. Иван мужественно пошёл. Он заранее решил, как будет вести себя, если встретит Матюшину: сдержанно поклонится — и всё. Но, к счастью, в следующие несколько дней им не пришлось встретиться.

Железняку нестерпимо хотелось пойти в кафе, хоть одним глазком взглянуть на свою любимую, но он не мог себе этого позволить и не позволил. Он выходил на балкон, смотрел направо — двери всегда были закрыты, и увядший букет роз лежал всё на том же месте, словно его никто не заметил.

Однажды утром они столкнулись на площадке, и, встретив вопрошающий, молящий взгляд Железняка, Матюшина резко сказала:

— Я запрещаю тебе, понимаешь, даже думать запрещаю о встрече со мной. Мы останемся друзьями, знакомыми или навсегда поссоримся, как хочешь. Но это больше никогда не повторится.

Матюшина круто повернулась и сбежала вниз по лестнице, не дав сказать Железняку ни слова, и снизу крикнула:

— Запомни это навсегда!

У входа в парк Пушкина появилась огромная афиша: «Бокс — первенство добровольного спортивного общества «Авангард». Соревнования продлятся пять дней. Финал в субботу, 24 июля. Начало в 7 часов».

Железняк прочитал и отвернулся. Раньше эти соревнования наверняка заинтересовали бы его, а сейчас он остался равнодушным. Сердце его болело, и невозможно было успокоить эту боль. Только работа помогала ему забыться. Иван даже жалел, что смена коротка, что она не заполняет его дня целиком. Тогда он, приходя домой, сразу падал бы на кровать, засыпал мёртвым сном и не думал бы о Любови Максимовне, не вспоминал холодного, равнодушного взгляда, каким окидывает она его при случайных встречах.