А на другой день офицеры собрались у полковника Чайки попрощаться с Соколовыми. Майор Савченко пришёл немного смущённый, даже более обычного молчаливый. Валю он осторожно держал под руку, так осторожно, будто она была из фарфора.

Они подошли к Соколову, и Савченко сказал:

— Жаль, свадьба без вас будет.

— Чья свадьба? — изумился Соколов.

— Да вот наша. Мы уже расписались. Праздновать через несколько дней собираемся.

Люба улыбнулась.

— Я уж давно это предчувствовала, — сказала она.

Савченко посмотрел на изумлённого Соколова, подкрутил опущенный ус и отошёл, всё так же осторожно ведя Валю.

— Ай да Савченко! — тихо проговорил Соколов, но больше ничего не успел добавить: полковник пригласил всех к столу.

Прощальный ужин затянулся.

— Вот так, — говорил Чайка, — завтра уедут Соколовы, потом ещё кто-нибудь, и всё меньше и меньше народу будет собираться на проводы. А там, смотришь, и я сам, уже последним, окину взглядом эти стены и скажу: «Прости-прощай, город Дорнау! Мы своё дело тут сделали».

Он поцеловал Соколова и поднёс к губам руку Любы.

Поезд на Брест отходил вечером.

Люба стоит рядом с мужем у широкого окна купе. Друзья смотрят на них с перрона. Может, ещё и придётся встретиться: офицеры ведь не знают, куда их забросит судьба.

Поезд тихо трогается. Провожающие идут рядом с вагоном, и каждый думает о той минуте, когда и он вот так же поедет на Родину.

Поезд всё ускоряет ход. Уже пропали из виду товарищи, уже скрылись из глаз кружевные переплёты Силезского вокзала, уже знакомятся в коридоре случайные попутчики.

Вот он стоит у окна вагона, майор Соколов, испытанный войной и борьбой за мир советский офицер…

Кто знает, куда ещё занесёт его судьба?..

Берлин — Киев — Ирпень

1945–1949–1963 гг.

ОБЫКНОВЕННАЯ ЖИЗНЬ

Это было в один из жарких августовских дней, неподалёку от Святогорска, над быстрым Донцом, там, где высятся отвесные белые скалы. Четверо юношей и девушка сидели на траве, поглядывая на зеленоватую воду Донца, на желтоватый, местами потемневший известняк, на мохнатые ветви вековых сосен. Они устали, проходив целый день по лесу, и теперь отдыхали перед последним переходом к станции железной дороги.

Кирилл Сидоренко взял камень, размахнулся и швырнул в скалу. Полетели мелкие белые брызги известняка, и камень шлёпнулся в воду, будто у самого берега плеснулась крупная рыба.

— Давненько я не ходил по этой скале! — весело сказал Кирилл, поглядывая то на своих товарищей, то на девушку. — А хочется пройтись.

— Ну и пройдись, если давно не купался, — лениво ответил Михаил Торба, спокойный, на редкость медлительный в движениях парень лет семнадцати.

Чёрные, острые, словно буравчики, глаза Петра Макова вспыхнули любопытством.

— Как это — по скале? — спросил он, впиваясь своими буравчиками в лицо Кирилла.

— Никогда не видел? — удивлённо спросил тот. — Вся Калиновка знает, как же ты отстал?

Бросалось в глаза, что в компании Кирилл самый сильный, и все слушаются его беспрекословно. Он был на два года старше товарищей, и это давало ему право относиться к ним дружелюбно и в то же время снисходительно. Едва заметные, ещё не бритые светлые усики пробивались на его верхней губе и придавали лицу выражение весёлой, дерзкой удали. Разговаривая, он всё время невольно косился в сторону Сани Громенко.

Девушка слушала Кирилла, а думала совсем о другом. Она смотрела на Ивана Железняка и удивлялась, как могла природа создать такое нескладное существо. Иван и в самом деле казался составленным из одних острых углов. Он сидел, опершись подбородком на острые колени, напоминая складной метр, сломанный в нескольких местах. Вытянутое лицо его с прямым носом и упрямым подбородком было умным, но красивым назвать его никто не отважился бы. Запоминались только глаза, широко раскрытые, зеленоватые, цветом похожие на волны Донца. Он сидел неподвижно и, казалось, совсем не слушал Кирилла.

— Эх, пройдусь для развлечения, — сказал Кирилл, — а то так и закиснуть можно.

— Оставь, — лениво запротестовал Торба.

— А чего «оставь»? — воскликнул Маков. — Пускай идёт!

Кирилл поднялся, взглянул на Саню и направился к скале.

В глазах девушки загорелся огонёк. Она уже когда-то видела это и всё-таки не могла сдержать волнения, глядя, как, цепляясь за невидимые выступы и трещинки, Кирилл обходит скалу над водой. Он двигался, прижимаясь всем телом к тёплому, нагретому солнцем известняку, а внизу, метрах в трёх, набегали одна на другую волны Донца. Юноша хорошо слышал, как шумит внизу вода, разбиваясь о камень, знал, что больше никто не решится на такой смелый поступок, и сердце его было полно гордости. Этот путь вокруг скалы был ему хорошо знаком, Кирилл, вероятно, мог бы пройти его с закрытыми глазами — и всё-таки каждый раз чувствовал под сердцем холодок. Но именно это чувство риска, дерзания, опасности больше всего в жизни любил Кирилл.

Чёрными, похожими на сливы глазами следила Саня за каждым движением парня. Сердце её как будто остановилось, руки крепко сжались. Ничего на свете не существовало для неё сейчас, кроме Кирилла, который словно прилип к белому камню. Вот он осторожно переставляет ногу на незаметный выступ, руками нащупывает совсем невидимую трещинку, ещё раз переставляет ногу, делает последний шаг и победоносно оглядывается, будто сам удивляется, что ему удалось пройти такой неимоверно трудный путь.

— Ура! — закричал Маков. — Ура!

Саня опустила крепко сжатые руки. Торба весело захлопал в ладоши. Кирилл развёл руками и театрально поклонился.

— Вот молодец так молодец! — восхищался Маков. — Да тебя в цирке показывать можно.

— Правда, здорово? — спросил Кирилл Саню.

— Здорово! — искренне ответила девушка. — Сколько раз я это видела, а всегда сердце замирает,

— Смертельный номер! — весело сказал Кирилл.—

Если бы посадить кассиршу, можно бы кучу денег собрать.

— Факт! — солидно подтвердил Торба.

— Нет. — Железняк сказал это слово тихим, спокойным голосом, не изменяя своей позы, не отрывая подбородка от колен, но услыхали его все.

Кирилл поморщился:

— Ты что-то обнародовал?

— Да. Тебе не надоело сто раз на одном месте пузом елозить?

— Ты просто завидуешь, — проговорила Саня, надув пухлые губы. — Для этого надо быть смелым.

— А ты покажи что-нибудь другое, — пренебрежительно сказал Торба.

— Пусть попробует! — насмешливо воскликнул Сидоренко. — Только ты сначала домой сбегай, возьми запасные трусы.

— И попробую! — Иван быстро поднялся; оказалось, что он очень высокий.

Саня засмеялась: уж очень нескладным он выглядел.

Юноша глянул на неё исподлобья. Короткая морщинка залегла у него между бровями. Он сказал:

— И попробую. Только не по твоему следу. Выше.

— Мало каши ел! — улыбнулся Торба.

— А пусть лезет, погляжу, как со скалы в воду падают, — подхватил Маков.

Кирилл махнул рукою.

— Пошли на станцию! — сказал он. — Потрепались, и хватит. Уже пора.

— Нет, подожди. — Глаза Железняка сузились, стали злыми.

— Чего ждать?

— Я хочу попробовать.

Если бы Железняка спросили, почему именно сейчас он решился лезть на скалу, он не смог бы ответить. Может, самоуверенная хвастливость Сидоренко толкнула его на это, а может, желание испробовать собственные силы, самому себе доказать, что на смелые поступки способен не только Кирилл.

А впрочем, сейчас обдумывать или отступать было явно поздно — четыре пары глаз неотступно смотрели на него. Одни насмешливо, другие сочувственно, но все заинтересованно.

— Подержи, Санька! — Железняк вытащил из кармана комсомольский билет и протянул девушке.