Болер хотел сказать что-то ещё, чтобы отплатить Дальгову, но так ничего и не придумал. Постепенно всё его внимание сосредоточилось на шахматах, и он всё-таки выиграл партию.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Любе Соколовой казалось, что всё в театре делается медленно, неторопливо, без должного огня. Порой это даже озадачивало её. Всем, чем могла, она помогала молодой труппе поставить новую пьесу, но, близко познакомившись с делом, Люба почувствовала, как неохотно помогает магистрат новому театру.
Больше всего неприятностей причинял труппе руководитель отдела культурных учреждений магистрата Зигфрид Горн, человек, способный хоть кого вывести из терпения. На него даже пожаловаться нельзя было: он всё обещал, отдавая нужные распоряжения, но ни одно обещание не исполнялось, ни одно не ускоряло дела.
Приближался день премьеры. Спектакль был почти готов, а некогда повреждённые механизмы сцены так и не отремонтировали. Труппа всё ещё работала в помещении кино, совершенно неприспособленном для новой постановки. Зигфрид Горн кипятился, кого-то обличал, обещал ускорить ремонт, но всё оставалось по-прежнему.
Люба посоветовалась с мужем.
На следующий день Соколов пригласил Горна к себе в комендатуру и попросил объяснений. Может быть, комендатура сумеет помочь магистрату?
Зигфрид Горн потрогал свои чёрные усики и подробно всё изложил. Если поверить ему, театр вот-вот откроется, осталось сделать лишь пустяки. Никакой помощи не требуется.
Соколов внимательно слушал, а потом неожиданно спросил:
— Скажите, господин Горн: почему тогда, на первое чтение пьесы, пригласили людей, которые ничего общего с театром не имеют?
Горн побледнел. Он был убеждён, что об этом случае все давно забыли.
— Они и сейчас считаются известными театральными деятелями в нашем городе, — объяснил Горн, прекрасно понимая смехотворность своего ответа.
Но Соколов отнёсся к его словам серьёзно и больше ни о чём не спрашивал. Это окончательно озадачило Горна. Неужели капитан поверил? Если так, то, видимо, надо придерживаться старой тактики. А может быть, капитан только делает вид, что поверил? Тогда надо немедленно изменить линию поведения.
И Горн поторопился улыбнуться, этак неуверенно, на всякий случай, чтобы можно было потом сказать, будто слова его были всего-навсего шуткой.
Они поговорили ещё несколько минут. Горн обещал закончить ремонт точно к назначенному сроку и ушёл, сохраняя на губах любезную улыбку.
Поведение Горна не понравилось Соколову. От подозрений, связанных с читкой пьесы, к сегодняшнему разговору протянулась прямая линия. Может быть, ещё одна нить попала к нему в руки?
Ответить сразу на этот вопрос капитан не мог. Надо было собрать факты, а уж потом действовать.
Но встретиться с заведующим отделом культуры магистрата Соколову больше не пришлось.
Зигфрид Горн вышел из комендатуры, охваченный паникой. Он вовсе не предполагал, что Соколов помнит о том злополучном вечере. Если это так, если каждый поступок Гориа понимают и запоминают, то комендатуре, может быть, уже известно и об указаниях Зандера? Надо немедленно удирать,
И Зигфрид Горн убежал. Глухими дорогами пробрался он на машине в Берлин и только там, в американском секторе, почувствовал себя в безопасности.
Первым долгом он попытался связаться с Зандером, и это ему удалось довольно быстро. Судя по всему, бывший штурмбанфюрер жил здесь неплохо. Во всяком случае, у подъезда дома стояла новая, дорогая машина. «Американцы, видимо, платят неплохо», — подумал Горн.
Зандер вместо приветствия выругал Горна последними словами. Горн стоял ошарашенный, а Зандер не прекращал браниться.
— Вы мне испортили всё дело! — кричал он. — Испугались? А мы не собираемся платить трусам. Вам было дано важное поручение, а вы сбежали, спасая собственную шкуру, которой ничто не угрожало! Скажите пожалуйста, — капитан Соколов! А подумали вы о том, как мы теперь сорвём этот спектакль? Нет? Ну да, теперь мне самому придётся ехать в Дорнау!
Горн понял, почему неистовствует штурмбанфюрер. Но рисковать так глупо он не собирался.
— Больше вы не получите от меня ни одной марки! — кричал Зандер. — Ни пфеннига!
— Если наше соглашение расторгается, — не растерялся Горн, — я сейчас же отправлюсь в «Телеграф» или ещё в какую-нибудь газету и предложу им статью об Эдит Гартман. Мне хорошо заплатят.
— Не смейте этого делать! — разъярился Зандер. — Тогда для Эдит Г артман будут отрезаны все пути сюда. Это значит зарезать курицу, которая несёт золотые яйца.
— В таком случае гоните деньги, — спокойно сказал Горн. — Я ещё пригожусь вам. Не сомневайтесь.
Горн перехитрил Зандера. Тому пришлось пойти на уступки. Он вытащил бумажник, произвёл очередной расчёт за истёкший месяц и приказал Горну зайти позже,
При новой встрече Зандер приказал ему написать небольшую информацию в «Телеграф» о предстоящем выступлении известной актрисы Эдит Гартман в Дорнау.
— Для чего это? — не понял Горн.
— Не ваше дело, пишите! — приказал Зандер.
Горн послушно написал.
— Эх вы, не догадываетесь! — сказал Зандер, когда статейка была готова. — Мы дадим эту информацию, ещё раз напомним читателям об актрисе, а потом поместим сообщение, что она отказалась играть в советской пьесе и тем искупила свои грехи. Это произведёт большой эффект.
— Но Эдит Гартман не отказалась, — заметил Горн.
— Святая простота! — снисходительно похлопал его по плечу штурмбанфюрер. — Она откажется. Уж я сам об этом позабочусь!
И он отпустил Горна.
Долго обдумывал Зандер детали своей поездки в Дорнау. Плохо, конечно, что приходится ехать самому. Но американский капитан одобрил его намерения: это могло и вправду неплохо прозвучать — сообщение о бегстве известной актрисы Эдит Гартман к американцам.
Курт Зандер принял все меры предосторожности. Ни один человек не мог бы узнать его, когда в день премьеры он снова появился на улицах Дорнау.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Для Эдит Гартман этот день был днём великих испытаний. Она знала: пьеса поставлена интересно, спектакль, безусловно, будет иметь успех, — и всё-таки не могла избавиться от тревожного чувства.
Бегство Зигфрида Горна, а следовательно, и признание им своих козней, показалось Эдит знаменательным. Вокруг ходило значительно больше врагов, чем ей раньше казалось. Правда, и друзей с каждым днём становилось всё больше.
Сидя в кресле, она повторяла роль, которая ей так нравилась и в то же время так пугала её. Что, если за долгие годы вынужденных скитаний по ресторанам и варьете она утратила своё сценическое обаяние и не сумеет завладеть публикой? На репетициях всё шло хорошо, — но что будет, когда зал наполнится зрителями?
Погружённая в свои думы, она не сразу заметила, что в комнату вошла мать. Какая-то женщина хочет видеть Эдит Гартман. Говорит, что старая подруга. Принять её или отказать?.. Зовут её Мария Шток.
— Мария? Пусть войдёт!
В следующую минуту дверь распахнулась. Мария Шток вбежала в комнату и бросилась в объятия Эдит.
Это была поистине неожиданная встреча. Они познакомились очень давно. Мария начинала свою театральную карьеру позднее, чем Эдит, но это не помешало им стать приятельницами. Потом их пути разошлись. Эдит выслали из Берлина, Мария осталась в столице и, кажется, тоже выступала в варьете.
Внезапное появление подруги было немного странным.
— Откуда ты? — спросила Эдит после объятий и поцелуев.
— Из Мюнхена, — сдерживая слёзы радости, ответила Мария.
— Рассказывай мне всё, — сказала Эдит, усаживая приятельницу и устраиваясь возле неё.
После того как они виделись в последний раз, Мария вскоре тоже вынуждена была покинуть Берлин. Она, правда, не подвергалась никаким притеснениям, но осталась безработной. Пришлось ехать в провинцию. Она перекочевала в Баварию, в Мюнхен, поступила в труппу, которая ездила по окрестным городкам и ежедневно ставила новую пьесу. Можно себе представить, какое это было искусство!
