Ясутене не находила себе места, тревожась за сына, и поэтому решила отправиться в город. Десять километров вдова почти пробежала бегом. К собственному удивлению, она храбро, не обращая внимания на запреты, пробивалась к разного рода начальникам, допытываясь о судьбе сына. Наконец женщина обратилась к какому-то чину, который предложил ей стул, уселся напротив и рассказал, как ее сын, Клявис Ясутис, сам пришел к ним и предложил отправить его на работу в Германию. Ну а поскольку юноша не хотел огорчать мать, то он и не попрощался с ней, но это ничего, вот заработает кучу денег, поглядит на мир и через полгодика вернется.

Ясутене вскочила и невольно стиснула кулаки — первым ее желанием было дать затрещину гнусному обманщику, но силы вдруг оставили ее, и женщина, бессильно осев на пол, разразилась рыданиями. Домой она шла, не разбирая дороги. Горе когтями разрывало грудь, и эта боль не отпускала ни на минуту. Порой бедной матери хотелось броситься на землю и больше не вставать.

Солнце уже скрылось на горизонте, когда Ясутене добралась до родной усадьбы. На пороге, перед запертой дверью сидела, подперев голову, Тересе. Она вскочила, бросилась навстречу матери Клявиса, уткнулась лицом ей под мышку и залилась слезами.

— Перестань, дочка. Успокойся, — Ясутене гладила вздрагивающие плечики девочки, и по щеке ее медленно катилась слеза.

Горе сблизило их. Боль за сына и любимого стала общей для обеих.

Тересе пробыла в доме Ясутене допоздна. Она бы и ночевать осталась, да услышала во дворе рассерженный голос. Это явилась за ней Жвингилене. Как ошпаренная девушка вынеслась за дверь, промчалась мимо матери и устремилась по дорожке к дому.

Лето было в разгаре, а несчастную Ясутене постоянно знобило, она никак не могла согреться. Ноги ее были как чугунные, когда она бесцельно бродила по дому, по двору, все у нее валилось из рук. Вдова то и дело выглядывала в окно, подолгу не спускала глаз с извилистой дорожки, соединяющей их усадьбу с деревней. В сердце матери теплилась надежда, что сын рано или поздно все-таки вернется, что его отпустят.

Так прошло несколько тяжелых, томительных дней. Однажды утром кто-то отчаянно забарабанил в дверь. В избу с шумом влетела Тересе. Ее глаза радостно блестели, на щеках яблочками горел румянец.

— Клявис сбежал! — выпалила она. — И еще трое с ним! Убили охранника и сбежали! Моему отцу уже сообщили.

Ясутене поначалу просияла, но, выслушав девушку до конца, приуныла: уж слишком страшно прозвучало это слово «убили».

Тересе сказала чистую правду. Как-то ночью в дверь забарабанили, и в избу ввалилась группа полицейских. Они перевернули все вверх дном не только в доме, но и в хлеву, сарае. Не найдя того, кого хотели, полицейские направились к выходу, а старший над ними, вне себя от злости, рявкнул:

— Увидишь сына, скажи, чтобы сам сдался! Иначе худо будет.

Ясутене заметно ожила, к ней заново вернулись силы. Снова она проворно крутилась по дому, трудилась в огороде, а в свободную минуту присаживалась и к прялке. Все чаще она бегала к корове, которая паслась возле леса. Поглаживая животное и ласково разговаривая с ним, женщина то и дело поглядывала на лес. Материнское чутье подсказывало ей, что именно оттуда может прийти ее Клявис.

Однако проходили дни, а сын не давал о себе знать. Мать всполошилась: никак снова попался? А вдруг его в лесу подстрелили? Ведь и в деревне болтают, что слышали в лесах выстрелы.

Сон не шел, и по ночам Ясутене часто подходила к окну, подолгу всматривалась в темноту. Однажды она увидела, как над лесом взвились в небо два зеленых огонька. В деревне их называли ракетами. Кто их выпустил? Что делают люди в лесу в такую темень? И вообще о чем и кого предупреждали эти зеленые огоньки?

Когда наступила пора копать картофель, вдова отыскала тяпку, пару лукошек, кинула в них два мешка и отправилась в поле. Трудилась она, не разгибая спины, и все время думала о сыне. С этой заботой она вставала утром и ложилась в постель вечером. Даже сны ей снились о том же.

Неожиданно за ее спиной раздался шелест ботвы. Кто-то подошел совсем близко, и родной голос, будто долетевший из ее снов, спросил:

— Картошка добрая уродилась, мама?

В нескольких шагах от нее, широко расставив ноги над бороздой, стоял Клявис.

Ясутене обомлела, хотела распрямиться, встать, но побоялась упасть и осталась на месте, возле развороченной земли, где белело несколько клубней.

— Слава богу, — пролепетала она, не слыша собственного голоса. Непонятно было, за что вдова благодарила всевышнего: за картошку или за сына.

Сделав шаг к матери, Клявис нагнулся и поцеловал ее. Она тяжело поднялась на отекшие ноги и уцепилась за руку сына, будто опасаясь, как бы он снова не исчез. В это время Ясутене заметила какого-то человека — он стоял, прислонившись к толстому стволу сосны, — и смутилась.

— Ты не один? — коротко бросила она.

Клявис повернул голову в ту сторону и успокоил мать:

— Это мой товарищ. Домой я не пойду. Принеси нам чего-нибудь поесть.

Первое оцепенение прошло, Ясутене оживилась и, отшвырнув тяпку, вытерла о передник испачканные руки.

— Я живо сбегаю, сынок. Подождите.

И она помчалась домой. Полы ее короткого жакетика взметались на ветру, как два утиных крылышка. Очутившись в избе, Ясутене принялась лихорадочно набивать белый холщовый мешочек всем, что, по ее разумению, могло пригодиться сыну: запихала туда шмат сала, буханку хлеба, сыр, кружку топленого жира, шерстяные носки, фуфайку… А когда в мешочке не осталось свободного места, сунула холщовую рубашку прямо под мышку. Низко пригибаясь и воровато озираясь, женщина добежала огородами до леса.

Клявис и незнакомец стояли у той же сосны. Мать бегло оглядела приятеля сына. Конопатый, с выгоревшими, почти бесцветными бровями и мясистыми губами… Он приветливо улыбнулся ей. Видно, добрый, открытый человек, только зачем ему это черное ружье за спиной? Совсем такое, как у солдат. А у сына при себе никакого оружия не было. Уж не от матери ли он его прячет? Ясутене внимательно изучала Клявиса и даже в траве глазами пошарила.

Клявис поблагодарил мать, поспешно распрощался и углубился с другом в чащу.

Ясутене же вернулась к прерванной работе, но долго еще не могла взять в руки тяпку… Сердце ее было переполнено любовью к единственному сыну и в то же время в нем поселились тревога за него, недобрые предчувствия. Копая картошку, Ясутене невольно поднимала голову и задерживала взгляд на том месте, где она в последний раз видела сына. На следующий день с ней повторилась та же история. Лес притягивал ее, как бездонная пучина, в которой она тщетно пыталась разглядеть свою судьбу и надежду.

Осень третьего года была тревожной. Небо по ночам ощетинивалось тяжелыми самолетами, тишина взрывалась от их рокота, от грохота падающих вдалеке бомб, и тогда дрожали стекла в окнах, от беспорядочных выстрелов в стороне леса, а непроглядная темнота озарялась вспышками красных и зеленых огоньков, которые, взлетев над черной бездной, рассыпались в стороны, напоминая цветок, и гасли в воздухе.

Ясутене, не зажигая огня, расхаживала от одного окна к другому, прислушивалась к ночным звукам, а в голове роились все те же мучительные мысли. У матери болело сердце за сына, которого выгнали в этот тревожный, враждебный, кишащий опасностями мир. В своем разгоряченном воображении она видела Клявиса бредущим по полю — вокруг рвутся снаряды, трещат выстрелы, лают собаки, а он идет и идет…

Страда в деревне подходила к концу, землю сковало первыми заморозками. Темнело на дворе рано, а рассветало поздно. Устилали землю золотыми монетками увядающие березы. И только зеленый сиреневый куст за окном с вызовом тряс на ветру зелеными листьями.

В то утро Ясутене не спешила вставать — ночь выдалась тревожная, и женщина почти не спала. Когда в окнах забрезжил бледный рассвет, она вскочила, растопила печь. Нужно было наполнить котел водой, но ее в ведре не оказалось. Женщина накинула на плечи тулуп и отправилась во двор. Заиндевелая трава была похожа на курчавую овечью шерсть. Неожиданно Ясутене обратила внимание на отпечаток, протянувшийся от угла сарая. Судя по всему, по двору проволокли какой-то тяжелый предмет — иней в том месте был стерт, и трава там была не седой, а зеленой. Женщина проследила глазами, куда ведет длинная полоса, и увидела под кустом сирени человека. Он лежал на траве вверх лицом. Ясутене так испугалась, что выронила ведра, которые со звоном упали на землю. Поначалу она разглядывала человека издалека. На нем был знакомый полосатый пиджак и такие же штаны. Женщина рванулась вперед, но что-то удержало ее. Жутким было лицо человека, представлявшее собой сплошное кровавое месиво. Мать все еще не хотела верить, что перед ней — ее сын. Округлившимися от ужаса глазами она уставилась на правую руку юноши, которая лежала на белом инее, как на одре. На большом пальце она увидела шрам — когда-то, затачивая косу, Клявис порезался. Мать дико закричала и рухнула наземь. Обхватив сына за ноги, она громко причитала, билась головой о мерзлую землю и под конец лишилась чувств.