— Сказано вам: собирайте манатки — и с богом.

Она стоит и ждет. Не говорит больше ни слова, просто подбоченилась и ждет.

Бородач складывает брезент палатки, женщины залезают в открытые дверцы.

— Ну и баба! — цедит мужчина с топориком.

Мама не слышит. Мама ждет.

Когда легковушка уезжает, она опускает руки и, сгорбившись, плетется домой. Опускается в изнеможении на лавочку у забора.

— Господи, вот времена настали — на голову садятся. И ничего им не скажи…

Дышит тяжело, смотрит под ноги на серый песок. Платок опустился на глаза, кончик носа торчит.

— Отец-то где? — поправляет она платок.

— Не видела, — отвечает Шаруне.

— Ни о чем не печется, совсем уж… Если б не я…

Помолчав, покачавшись на лавке, вздыхает:

— Господи, после войны покоя не знали, и теперь его нету…

Тракимас яростно швыряет трубку на аппарат, словно прихлопывая назойливую мысль — именно сейчас всплыла, когда ему надо сосредоточиться и хорошенько все взвесить.

Наваливается грудью на стол, подпирает кулаком лоб, крепко зажмуривается. Как тут и работать. Вслух не захохочут, усмехнуться тоже не посмеют, но он так и видит их хитрые и самодовольные лица. «Передовик, видите ли, обязательства принял!.. Бери косу и маши»… — вот что они думают, хоть говорят другое: «Беда, конечно, если комбайн вышел из строя. А помочь ничем не могу». Это расфрантившийся, наодеколонившийся Карпавичюс — Тракимас даже по телефону аромат чует. В «Рассвете» агроном ответил: «Да нет у нас, нет…» И в Пакальнишкяй то же самое — покряхтел председатель: «Не знаю точно, товарищ Тракимас… — и тут же «вспомнил»: — Нету. Были, да вышли. За милую душу бы помог, да…» А в объединении, где должны бы болеть за технику, сказали: «В ближайшее время не предвидится, так что не надейтесь».

Тракимас снова кладет ладонь на телефонную трубку. Пчелы… Пчелы перемерли… Почему лезут в голову пчелы, когда ему позарез нужна… Крейвенас смотрел жалобно, осуждающе, а я растерялся как маленький. Пчелы… Ему-то начхать на колхозную капусту, которую блошка жрет.

Для него главное десяток пчел из трухлявой колоды. Пчелы его, а огород — колхозный, вот в чем суть. Я-то всегда знал, что он… Знал… знал… Что же я знал? Ах, с ума с ними сойдешь. Или у меня дела нет, раз этой чепухой голову забиваю?

Тракимас закуривает, глубоко затягивается дымом. В открытое окно струится вечерняя свежесть, слышны крики детей во дворе. Кому еще позвонить? Тамашаускасу? В эту уборку возьмет с гектара центнеров на пять больше других, но ведь не скажет при всех: «А ведь район выделил мне куда больше удобрений…» Почему? За что?

Набирает номер.

А что я ему скажу? Упаси бог сразу быка за рога, культурно надо, исподволь. Ух, и ненавижу же эту галантерейность!..

— Да, — отзывается женский голос.

— Тамашаускаса дайте.

— Кажется…

— Позарез нужен…

— Погляжу.

Тракимас ждет, ладонь, сжимающая трубку, потеет, сердце частит. Вот так-так, будто девушке звоню… С чего же начать, а? Этот Тамашаускас такой, шут его знает…

— Слушаю, — раздается спокойный голос, и Тракимас впопыхах глотает слюну. — Слушаю!

— Тракимас беспокоит, — удается-таки заговорить.

— Кто-кто?

Узнавать не хочет?

— Тракимас.

— А, Тракимас… Здорово, Тракимас. Как дела?

— Раз уж в страду звоню, — значит, дрянь дело, прямо тебе говорю.

— Да что ты, что ты. Знаем мы вас, плакальщиков. Оглянуться не успел, а они уже наверху сводки.

— Я серьезно, Тамашаускас. Тебе-то легко, у тебя все как по маслу. Наверно, центнеров тридцать…

— Еще три прибавь. По предварительным.

— Ого! Поздравляю. — У Тракимаса пересохло во рту; выпил бы воды, да в графине, как на грех, ни капли. — Поздравляю, Тамашаускас, жму руку… У тебя учиться надо.

— Ну, ну, Тракимас, твое хозяйство тоже…

— Да куда уж там… — Тракимаса тошнит от собственного подхалимства, но Тамашаускас на другом конце провода вроде отмяк. — Послушай, Тамашаускас, я уже говорил — дело дрянь.

— Ну? — Голос Тамашаускаса сразу остывает.

— Комбайн вышел из строя. Мелкая чепуховина нужна, а не достать. Понимаешь — пружина в клапане полетела. И сам клапан тоже.

Тамашаускас молчит.

— Весь день простоял, а вдруг и завтра?..

— На то объединение.

— Шиш от них получишь. Может, у тебя найдется, Тамашаускас, одолжил бы. Из-под земли достану, отдам.

Тамашаускас цокает зубом, и Тракимаса осеняет: ничего не выйдет. «Нету», — скажет. А я скажу: «Что ж, пока».

— Подожди на проводе, инженера наберу в мастерской.

Тракимас тешит себя надеждой — а вдруг? Подпирает плечом трубку, зажигает потухшую сигарету и жадно затягивается. Смотрит в окно на улицу — по ней плетется какой-то старик. Крейвенас?.. («Химию сыплете…») Не он, другой старикан… Почему не выходит из головы этот Крейвенас? Вечно путается под ногами. И он и его… Ах, я опять шут знает что… Мне ведь нужна пружина клапана. Ни о чем больше знать не хочу, мне нужна только…

— Тракимас, а другие хозяйства обзвонил? — вдруг спрашивает Тамашаускас.

— В «Передовик» звонил, в «Рассвет»… и в Пакальнишкяй.

— И ничего?

— Ничего. Ну как, Тамашаускас? Выручишь? Отдам, будь спокоен.

— Не догадываешься, почему они не хотят выручать? А вдруг им самим эта пружинка понадобится? Не сегодня, так завтра. Не знаешь ведь ни дня, ни часа.

Тракимас берет трубку в другую руку, влажной ладонью вытирает вспотевший лоб. Он издевается! В лицо смеется…

— Но ты-то ведь, Тамашаускас, можешь мне поверить?

— Верю. Правда, верю. Но инженер сказал: есть тяги, есть поршни, а вот клапанных пружин — нету.

Издевается!

— Этими своими поршнями пускай он…

И швыряет трубку.

Мечется в кабинете. Иди куда хочешь, приказывай кому хочешь, и все тебя выслушают, исполнят, что ни скажи. А кому ты прикажешь достать эту чертову пружинку? Ты силен в больших делах и начисто бессилен перед копеечными мелочами, до которых тебе и дела не должно бы быть, но вот ты уже потратил полдня, и механики тоже… Спасибо, хоть Гуделюнас к комбайну пришел. Тоже хорош гусь! «Ладно, Дайнюсу цены нет, золотые руки у парня, на него не могу обижаться. У него собачий нюх, чует, что и где не в порядке. Не комбайном ему управлять — электронной машиной!.. Но где возьмешь эту мелкую чепуховину? Кто чем разжился, держит в кулаке. Будто ты сам другой… Весной тебе позвонили из «Рассвета», попросили картофелесажалку. Мол, вы завтра-послезавтра не сажаете, дайте-ка нам машину, а когда начнете, мы вам свою пришлем, и в расчете. Что же ты ответил? Нету, мол, в ремонте. А что подумал? Еще поломаете, и когда нам надо-будет сажать, полетит непременно то, чего у тебя в запасе нет.

Вот так и живем, горько усмехается Тракимас. А грубить Тамашаускасу все же не стоило… Ты всегда легко теряешь равновесие и можешь черт те что наговорить. Нервы издерганы, позарез нужен отпуск, ведь ни разу еще не удавалось на все двадцать четыре рабочих дня оторваться от колхоза. Недели две, не больше, и снова носишься как угорелый по полям да фермам — все, что сделано без тебя, кажется никудышным. Дурацкий характер, работа на износ, конечно. И никто ведь не войдет в положение… А чуть что не так… И все-таки… Что ж, твоя работа всем нужна… ты закрома колхоза наполнил, района… закрома всей страны…

Со скрипом открывается дверь.

— Чего тебе, Регина? — сухо спрашивает Тракимас.

— Из района звонили, председатель. — Регина подходит к нему; стоит так близко, что Тракимас прямо-таки чувствует, как под белой блузкой вздымается ее крутая грудь.

Садится за стол, придвигает к себе папку с бумагами.

— Чего им?

— Сводку по жатве просили.

— Передала?

— Передала, председатель.

— Еще чего?

— Сводку по молоку.

В дочери мне годится, думает Тракимас, а ведь только пальцем помани…

— Почему раньше не говорила?

— Только сейчас пришла, председатель. — Покраснев, она теребит свой янтарный медальон. — Работа-то ведь давно кончилась.