— Нет, — смеется он. — Но я могу достать такую и тебе, если понадобится.

— Я бы предпочел оставаться в рамках закона, — бормочу, изучая машину. После недолгого осмотра понимаю, что нужна новая коробка передач.

Но это не так интересно, как то, что будет дальше. Пока мы едем по городу, я слышу какой-то царапающий звук. Когда мы возвращаемся в магазин, я проверяю, что это может быть и жалею, что сделал это.

По возвращении появляется Джейсон с шестью бутылками пива.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, недоумевая, почему он явился в магазин с пивом в полдень вторника.

— Мы празднуем торжественное открытие, — говорит он, открывая пиво.

Боннер берет у него пиво, поглядывая на багажник кадиллака, откуда доносится шум.

— Он уже месяц как работает.

— Лучше поздно, чем никогда. — Джейсон не обращает на это внимания. — Что за шум?

Я обхожу машину, и шум становится громче.

— Откуда у тебя эта машина?

Боннер усмехается.

— Она принадлежит моему приятелю. Может, нам не стоит открывать багажник. У меня такое чувство, что там может быть что-то нехорошее.

Джейсон стоит рядом и улыбается:

— Может там вибратор?

Я смотрю на Боннера, затем на багажник.

— Чувак порнозвезда?

Ухмылка Боннера превращается в усмешка. Прежде чем вы скажете, что ухмылка и усмешка — одно и то же, я осмелюсь с вами не согласиться. Потому что они отличаются.

— Он режиссер, — говорит Боннер, поднося пиво к губам.

У меня нет времени возиться с этим дерьмом, поэтому я открываю багажник и жалею, что сделал это. Угадаете, что в багажнике?

Нет?

Не напрягайтесь. Это гребаная обезьяна. В багажнике. Но это не самое худшее. Каким-то образом (и я уверен, что вы догадываетесь, кем работает владелец машины) обезьяна уплетает «Виагру» из пакета, как будто это чертовы «Скитлс».

— Неа. — Я захлопываю багажник. — Убери эту машину отсюда.

Парни ржут, и я понимаю, что они меня разыграли.

— Черт, ты подставил меня, да?

Они оба смеются до слез. Я не удивлен.

— Она и правда ест «Виагру»?

Боннер качает головой:

— Нет. Это конфетки. Клянусь.

Беру пиво из коробки.

— Спасибо, блядь.

Парни стоят и разговаривают несколько минут, прежде чем Боннер довольно непринужденно заявляет:

— Эшлинн беременна.

— От тебя? — спрашиваем я и Джейсон хором.

Боннер выглядит обиженным.

— Конечно, от меня. Почему вы так думаете?

— Твоя жена порно звезда, — поясняю я, опираясь на свой ящик с инструментами.

— И?

— Она трахается с другими мужиками, — добавляет Джейсон.

— Они используют презерватив.

Джейсону это не нравится:

— Все равно, существует вероятность, что ребенок не твой, да?

— Он мой. Я уверен в этом.

Мы смотрим на него. В конце концов он вздрагивает и закатывает глаза.

— В контракте указано, что никто не кончает в нее.

Это довольно умно с его стороны. Если бы Келли снималась в порно (а я уверен, что она не будет этого делать), я бы позаботился о том, чтобы этот пункт был частью ее контракта. И еще то, что единственный член, который она сосет — мой. О, и никто не входит в ее задницу. Или ее киску. Так что единственное, что бы осталось — это ее рука.

— Ах, чувак. Бедолаги, — смеется Джейсон. — Я бы разозлился, если бы явился, чтобы трахнуть ее, и не смог в нее кончить.

Боннер приподнимает бровь, глядя на него.

— Прекрати смотреть порно с участием моей жены.

— Ты сам виноват. Это ты сказал мне, что она там снимается.

— Тем не менее, это странно. Перестань.

Джейсон смотрит на него:

— Значит, Ноа ты позволил смотреть, а мне нет.

— Это было против моей воли, — отмечаю я. — Он практически связал меня и заставил смотреть.

Смеясь, Джейсон запрокидывает голову.

— Просто хуже не придумаешь.

Он прав, это так. Поэтому я перевожу внимание обратно на Боннера и отхожу от багажника машины, когда замечаю, что царапанье снова возобновляется.

— Так она уходит?

Боннер пожимает плечами:

— Нет. Беременные в порно очень популярны. — Никто из нас не говорит ни слова. — Я не шучу. И в большинстве случаев это двойное проникновение. — Мы продолжаем пялиться, пока он не начинает посмеиваться, поднося пиво к губам. — Она больше не играет. Устроилась на работу в качестве режиссера независимого кино.

— Ей нужны актеры? — мгновенно спрашивает Джейсон.

Теперь пялиться Боннер.

— Мне нужно вернуть обезьяну хозяину.

— Да, верни. — Я возвращаюсь к своему ящику с инструментами, поднимаю телефон, чтобы посмотреть на время. — У меня работа.

Вскоре после этого парни уезжают, и я остаюсь наедине с машинами в магазине. Должен признаться, какими бы странными они ни были, приятно, что они рядом. Не говорите им, но они мне, вроде как, нравятся.

Работать на себя — совсем другое дело. Больше не нужно заставлять парней выполнять их же работу. Только я и машины. Это как работа на ранчо. По крайней мере, машины не убегают на поле к соседям и не заставляют тебя гоняться за ними посреди ночи.

Времени чуть больше трех часов дня, когда дверь магазина открывается, и заходит Келли. Одна, без детей.

Я улыбаюсь, потому что рад ее видеть. Она сразу замечает машину, взглядом пробегаясь по черному внедорожнику.

— Это моя новая машина?

Я киваю.

— Тебе нравится?

— А мы можем себе такую позволить?

Опираясь на ящик с инструментами, я пожимаю плечами.

— Я знаю парня, который был мне должен.

Келли поджимает губы:

— Ник?

Я снова киваю.

— Куда дела отпрысков?

— Эшлинн повела их в парк после школы. — Она подходит ко мне поближе. — Я подумала, может, мы сможем вместе пообедать. Только мы вдвоем.

Надеюсь, что под обедом она имеет в виду секс, но я не прочь перекусить. Протянув руку, я обхватываю ее бедро и прижимаю к своей груди. Подняв руки, Келли обнимает меня за шею. Наклонившись вперед, я целую ее губы.

— Что скажешь, если я сначала попробую на обед тебя?

Она отстраняется, ухмыляясь:

— Я надеялась, что ты это скажешь.

Следующие пятнадцать минут мы трахаемся напротив моего ящика с инструментами. То, чего мы не делали годами. Или, может быть, никогда. Возможно, это была моя фантазия, и на самом деле в прошлом подобного не происходило. Неважно. Теперь это уже не мечта.

Застегивая мой пояс и все еще улыбаясь, Келли поправляет одежду. Как будто она настолько невообразимо счастлива, что не может не улыбнуться. Ее улыбка такая яркая, что я не могу не улыбаться в ответ.

— Что? — спрашивает она.

Я беру ее за руку и притягиваю к себе, целуя в лоб.

— Я люблю тебя.

С ее губ срывается удовлетворенный вздох:

— Я тоже тебя люблю.

Хотите верьте — хотите нет, но на днях я ходил на консультацию вместе с Келли. Знаю, звучит немыслимо, да. Но еще более безумно то, что я реально слушал то, что говорила та цыпочка. Минут пять, а потом потерял интерес. Она сказала одну вещь, которая мне запомнилась. Скорбеть о потере ребенка — все равно, что смотреть на жизнь после его смерти через стеклянную стену. Вокруг вас кипит жизнь, но вы не можете участвовать в ней, пока не будете готовы разбить стекло и идти дальше. Два года, и даже до смерти Мары, я жил за этой стеклянной стеной. Боялся чувствовать, любить и просто наслаждаться жизнью, потому что не был уверен, что смогу.

Я могу. Вполне нормально снова быть счастливым. По крайней мере, я так думаю. Будет ли справедливо по отношению к Келли, детям и мне, если я вмиг перестану что-либо чувствовать из-за страха любить кого-то? Ответ прост — это нормально. Хотя временами меня все еще это пугает. Сложно сделать нашу жизнь настолько нормальной, насколько это возможно, но мы делаем это с неприятным ощущением внутри каждый раз, когда видим маленькую белокурую девочку с кудряшками и голубыми глазами.

Этого хотела бы от нас Мара. Это не значит, что мы стали меньше ее любить. Именно потому, что мы любим ее, мы выбрали двигаться вперед и помнить ее во всех отношениях, которыми она нас изменила.