— Прекрати.

Келли держит в руках сумки и подушки и смотрит на Севи.

— Где он взял этот кекс?

Я бросаю свечу в ее сторону. Келли замирает, смотрит на нее, затем опускается на колени, чтобы поднять ее с пола.

— Боже мой. Это же…

— Судя по всему, — говорю я, прерывая ее, — это от наших прекрасных соседей. Я серьезно считаю, что нам нужно переехать. Они подают ужасный пример нашим детям.

Келли хмурится.

— Зачем они дали ему кекс со свечой в виде члена? — В этот момент Оливер заходит на кухню. — Свеча, конечно, странная, но я очень рада, что сегодня у Эшлинн день рождения. Наши соседи прекрасны.

Ну, это решает проблему, но почему она дала нашим детям кексы с членами?

Возможно, мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос, потому что я не совсем уверен, что мы переживем поездку в Остин. И начинается все с того, что Келли спрашивает:

— Ты заправил машину?

— Нет. — Я смотрю на нее, готовый выезжать с подъездной дорожки. — Ты ездишь на ней каждый день. Я думал, это сделаешь ты.

Келли вздыхает, сидя на пассажирском сидении.

— Но ты сегодня утром ездил в магазин за кофе. Ты видел, что бензин на нуле?

Я пожимаю плечами.

— Нет. — Я сдаю задним ходом. — Похоже, первый пункт поездки — заправка.

Жена ухмыляется.

— Тогда купи кофе.

— Я только что принес кофейные зерна. Разве ты их еще не сварила?

— Да, но дорога дальняя. Мне нужно больше кофеина.

— Почему? — Мой взгляд скользит к ней. — Ты собираешься вести машину?

— Ни за что. Ты же знаешь, я сразу заблужусь.

— Это же легко. Просто нужно ехать по I-10.

Жена смотрит на меня. Однажды Келли умудрилась заблудиться в нашем районе. Это буквально одна петля. Почему-то у моей жены настолько большие проблемы с навигацией, что она свернула из этой петли в другой район и не смогла понять, почему в нем нет нашего дома.

— Я хочу кофе! — кричит Хейзел с третьего ряда, сидя рядом с Севи.

Мы не могли позволить ей сесть рядом с Оливером, потому что они до сих пор не в ладах, хоть его отношение к ней и становится лучше. Не следует упускать из виду, что они задушат друг друга при первой же возможности.

Могу пересказать вам в нескольких предложениях, как проходят следующие четыре часа. Они наполнены криками, плачем, лаем, и кому-то обязательно нужно в туалет, но никто ни разу не захотел отлить в одно время. То им слишком жарко, то слишком холодно, то «он трогает меня», то «она прикасается ко мне», то «он меня ударил», то «я ненавижу этот фильм», и финальное — «меня тошнит».

Что и случилось. Дважды.

Один раз вырвало Хейзел, потому что она выпила из бутылки, в которую пописал Оливер, а второй — Севи, потому что его тошнило за компанию. А затем под конец первого дня поездки, как раз в то же время, когда я хочу отрезать себе член за то, что обрюхатил Келли таким количеством детей, у Фин начинается понос, из-за которого мы останавливаем машину и проветриваем ее в течение двух часов, едва успев выехать за пределы Национального парка Месса-Верде.

Пока Келли меняет Фин подгузник и чистит ее сидение, я ничего не делаю. Просто сижу у дороги с Оливером и Севи, которые, кстати, рассматривают койота. Не волнуйтесь, все здорово. Полный порядок. Я слежу за детьми. Позвольте предупредить, что вокруг голая пустыня, и нет ни черта интересного, чем можно развлечь четверых детей. Даже мне скучно, и я бы отдал свое левое яичко ради тишины и покоя.

— Ар-р! — стонет Оливер. — Скукотища, еще и вай-фая нет.

Я выхватываю айпад из его рук.

— Тебе не нужен вай-фай на протяжении всего дня.

— Да, нужен. Быть десятилетним скучно. Ты слишком стар, чтобы играть в игры, и слишком мелкий, чтобы кого-то убивать.

Я смотрю на него, одновременно приглядывая за Севи и гребаным койотом, который сидит на камне.

— Надеюсь, ты шутишь.

— Возможно. — Он наклоняет в мою сторону уже вторую по счету газировку Маунтин Дью. — А может, и нет. Бьюсь об заклад, здесь похоронены тела.

Я едва сдерживаю смех.

— Думаю, ты прав.

Примерно через минуту он смотрит на меня серьезным взглядом.

— Сколько длится век?

Не осуждайте, но мне действительно требуется время для ответа.

— Сто лет.

— Сколько длятся десять лет?

— Десять лет, — уверенно говорю я. По крайней мере, это я знаю.

— Значит, я живу десять лет?

— Ага.

— Круто.

— Из-за тебя я чувствую себя старым, приятель.

— Ой, смотрите, щенок! — радостно кричит Хейзел, на ее плече висит сумка с подгузниками для Фин. Она бежит от машины к нам, где я и Оливер сидим на скале.

Я ловлю ее прежде, чем она успевает добежать до койота, и усаживаю себе на колени.

— Это не щенок.

— А выглядит, как он.

Оливер фыркает и бросает в него камень.

— Это койот, тупица.

Койот не двигается, даже когда Севи начинает на него рычать. Дети смотрят вниз, на свою маму.

— Спасибо за помощь, — ворчит Келли, откидывая прилипшие к лицу волосы и удерживая на руках теперь уже чистую и полуобнаженную Фин. Я улыбаюсь Фин, которая тут же дергает меня за волосы.

— Ты бы предпочла, чтобы я позволил этой штуке съесть наших детей?

— Твою мать! — Именно в этот момент она понимает, кто сидит примерно в двадцати футах от нас. Слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности, но какого хрена я в этом понимаю? — Это койот? Что он делает здесь днем? Я думала, они выходят только ночью?

Отстранив руку Фин от своих волос, я беру ее на руки и сажаю на другую ногу, рядом с Хейзел.

— Похоже, что нет. — Я пытаюсь прижать девочек к себе, но Фин отталкивает меня. — От тебя воняет, — говорю я ей шутя, и она извивается, чтобы отстраниться. Ее звонкий смех вынуждает койота отступить.

Дети начинают ее щекотать, чтобы она продолжила хохотать, потому что Фин очень редко так смеется. Улыбаясь, я смотрю на Келли. Она тоже улыбается, а закат солнца отражается в ее глазах. Моя жена чертовски красива при этом свете. Давно не видел у нее такой улыбки. Два года, если быть точным. До того момента, как Мара заболела раком, и с тех пор — ни разу.

Маленькое дикое дитя, которое отказывается говорить и пахнет дерьмом, заставляет нас всех смеяться.

* * *

После полуночи, когда дети уже спят, я ищу в пустыне отель, где мы сможем отдохнуть. Я счастлив, что они заснули, потому что, если бы услышал еще хотя бы раз песню «Детеныш акулы», то просто сбросился бы на машине со скалы, как только нашел ее.

Келли смотрит на бесплодную землю, залитую лунным светом. В ее глазах стоят слезы.

— Думаю, мы должны сводить детей на могилу Мары.

Мое сердце бешено колотится в груди, отчего хватка на руле становится сильнее. Я прислоняюсь к двери.

— Можешь отвести их.

Она смотрит на меня.

— Что?

— Я сказал, что можешь сводить их туда, — отвечаю я. Горло сдавливает от нахлынувших слез, которым я не позволю пролиться.

Свет от фонарей, стоящих вдоль шоссе, освещает ее лицо. Я чувствую, как жена прожигает меня взглядом, а затем с укором спрашивает:

— Так ты не поедешь?

— Ее там нет, Кэл. Это просто ее тело. Я не вижу в этом смысла.

— По крайней мере, хоть что-то. Детям нужно во что-то поверить и увидеть могилу.

— Детям или тебе?

— Не имеет значения, Ноа.

— Так ты сейчас еще и злишься?

— Да. Потому что ты делаешь все возможное, чтобы ее забыть.

Это правда. Но я никогда не хочу в этом признаваться. Мне так проще.

— Да.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что мне больно. Так чертовски больно, что я даже не могу слышать ее имя. Поэтому мне не нужно это гребаное напоминание.

Келли выражает полнейшее разочарование вперемешку с ужасом.

— Я не позволю, чтобы наши дети выросли, не зная о ней. Я отказываюсь ее забывать.

Я тоже не хочу ее забывать. Не хочу, но боль и вина… Я не хочу их испытывать.

Со стоном я провожу рукой по волосам, другой удерживая руль. Во рту пересохло, губы сжаты. Келли больно. Я смотрю в ее измученные голубые глаза, полные слез. Мне надоела эта пустота между нами. Я в ужасе от того, в кого мы превратились с этими фальшивыми улыбками и молчанием.