К и р и л э. Из моего дома?
К а р а м а н. Из вашего, отец.
К и р и л э. Это тебе почудилось. Ты веришь в существование черта?
К а р а м а н. Мир переполнен чертями. Только они не часто видимы. Некоторые черти даже в святой храм пробираются. И кто, кроме них, мог поднять руку на божий храм, сообразите, батюшка. Бывают, оказывается, маленькие и большие черти. Маленького черта человеку иногда удается поймать, а вот большие всегда ускользают.
К и р и л э. Кто тебе это сказал?
К а р а м а н. В народе говорят, батюшка. Но бог сильнее черта. Ведь ночью нашу церковь бог спас.
К и р и л э. Это истинная правда, сын мой. Хм! Ты не прелюбодействовал ли?
К а р а м а н. Нет, батюшка. Я просто люблю одну девушку.
К и р и л э. Это хорошо. Богом сказано: любите друг друга.
К а р а м а н. Ведь мы одному богу молимся, отец?
К и р и л э. Конечно, сын мой.
К а р а м а н. А что, если сделать так: вы, святой человек, будете молиться своему богу, а я, грешник, своему ангелу?
К и р и л э. Что ж, умно.
К а р а м а н. Этого ангела зовут Гульчино.
К и р и л э (гневно). Ах вот на кого ты метишь, мальчишка! Не смей и думать о ней!
К а р а м а н. Но вы же сказали, что бог велел нам любить…
К и р и л э. Тебе не понять этого, болван. Иди домой, дурак, не то прокляну. Видно, и вправду при твоем крещении присутствовал не бог, а бес.
К а р а м а н. Отец, при моем крещении присутствовал ты. Помню, твоя борода так напугала меня, что я не хотел снимать штаны. Тогда мне сунули пригоршню медяков и сказали, чтобы я купил себе леденцов. Я зажал деньги в кулак, да тут-то и попался — ты мигом стянул с меня штаны. Оказывается, когда руки полны денег, с тебя легко штаны стащить и совесть не трудно потерять.
К и р и л э. Нашел что вспоминать, дурак. Бог прощает все твои прошлые грехи. Иди и семь дней молись.
К а р а м а н (целует его руку). Семь лет буду молиться, отец. На твою дочь.
К и р и л э. Пошел, пошел, болван! Эй, Кечо, иди-ка сюда, негодник! У тебя грехов небось столько, что, если их сложить, можно новую церковь построить.
К е ч о. Но это будет храм греха, отец. Он рухнет.
К а р а м а н. Не бойся, Кечо, теперь я буду подпирать своды.
К е ч о. Ты покрепче подпирай.
К а р а м а н. Не беспокойся! Ах, если бы эти своды свалились на твою голову, паршивый поп! (Выходит из церкви.) По-видимому, поп даже ложь прощает, если она ему лично не вредит. Что же получается? Мы его обманываем, а он бога?
Навстречу Караману идут А м б р о л а и Е л и з а в е т а, у нее в руках мотыги.
Е л и з а в е т а. Исповедался, сынок?
К а р а м а н. А как же.
Е л и з а в е т а. Теперь ты мужчина, сынок, настоящий мужчина.
К а р а м а н. Неужели после исповеди я так вырос?
А м б р о л а. Все зубы скалишь! Хватит тебе слоняться без дела и безобразничать на пару с этим сорвиголовой Кечо.
К а р а м а н. Не дома же мне сидеть.
А м б р о л а. Ты был теленком. Стал бычком.
К а р а м а н. Вот чудеса! И часа не прошло! Ах, если бы все наши телята росли так быстро!
А м б р о л а. Ты начинаешь новую жизнь, сын мой.
Е л и з а в е т а. И носить тебе отныне ярмо, как и всем, сынок. Ну, я пошла. Амброла, не бей его сегодня.
К а р а м а н. Спасибо, мама. Не ровен час выбьешь из меня божье благословение.
Е л и з а в е т а (покачала головой). Вот озорник! (Уходит.)
К а р а м а н. Ярмо! Свинья ненавидит ярмо, почему его должен любить человек?
А м б р о л а. Потому что он человек. Самим богом предписано нам, сынок, носить ярмо до скончания века. Мать принесла нам мотыги. Бери вот эту, теперь она навечно — твоя. Бери, бери, не бойся, она не кусается. Солнце уже высоко, пора полоть кукурузу. И вот тебе мешок с едой. С этого дня ты будешь таскать его на своей спине.
К а р а м а н. Мать родная! Вот так праздник, исповедался — и суй шею в ярмо! (Берет мотыгу.) Смерть кузнецу, сделавшему тебя, проклятая!
А м б р о л а. Иди, иди, лодырь. Плетешься, словно у тебя ноги соломенные. Небось если бы с нами был Кечо, бежал бы быстрее зайца. Сам черт тебя не догонит, когда ты выкинешь какую-нибудь штуку вместе с этим беспутным малым. Распрями колени, прибавь шагу! Кто это плачет, идучи на работу? (Запевает.) Подпевай! Клянусь памятью твоего деда, ты получишь от меня добрую затрещину, если не запоешь. (Делает круги по сцене.)
К а р а м а н подтягивает ему, но так, словно это не веселая песня, а плач по былому счастью. Отстал от отца и спрятался.
Гей, Караман, куда тебя унесло?
Г о л о с К а р а м а н а. Я у родника. Хочу прочистить желоб.
А м б р о л а. Вчера смотрел, все было в порядке. А-а, бездельник, тебе лишь бы отлынивать от работы.
К а р а м а н появляется.
Видишь эту палку?
К а р а м а н (отскакивает от отца). Я не слепой.
А м б р о л а. От этой палки проку больше, чем от тебя. Я на нее опираюсь… А на тебя смогу ли опереться? Я вешаю на нее мешок с едой… Смогу ли я повесить на тебя мою старость? Ты что же, всю жизнь хочешь сидеть на моей шее, дылда эдакая. Если честному работнику положить на ладони горячие угли, то он и не почувствует. У тебя такие руки? Нет! Люди смеются: одного вырастили, и тот непутевый. Вы с Кечо своими проделками все село взбаламутили. Срамишь ты меня, сынок, понимаешь, срамишь.
К а р а м а н. Перестал понимать. Что тебе от меня нужно?
А м б р о л а. Немного. Я хотел бы сказать всем: и у меня есть сын. Но из тебя мужчины не получится.
К а р а м а н. А женщина?
А м б р о л а. Смеется над отцом! Вырос в длину, скоро головой небо пробьешь, а в голове у тебя что? Нет, не сын ты мне.
К а р а м а н. Коли не твой сын, уйду от тебя. Насовсем.
А м б р о л а. Куда, ненормальный?
К а р а м а н. В город. Не цепями прикован к этой земле. Многие уходят, чем я хуже? Пойду в город, разбогатею.
А м б р о л а. Бывал и я в городе, только счастья там не нашел. Нет, сынок, мы должны жить на этой земле, на нашей кормилице.
К а р а м а н. Как будто она наша.
А м б р о л а. Чья бы она ни была, она требует нашего ухода. Есть ли бог на небе — кто знает? Но что земля наш бог — всякий скажет. Мы ведь крестьяне.
К а р а м а н. Пристал с этой землей! Дед на ней работал рук не покладая, а умер от чего? Не с голоду ли? Больше половины урожая в рот дармоедам пихаем… Хо-хо! Кормилица-земля… Мы работаем, другие едят. Ой, мамочка, и ты хочешь заставить меня полюбить эту землю?! Нет, в город!
А м б р о л а. Будто там народ не грабят! Ведь если ты захочешь — гору свернешь.
К а р а м а н (про себя). Сдвинуть бы мне с места гору, на которой тот поп живет! Но кто позволит! Эх, жизнь! (Бросает мотыгу на землю.)
А м б р о л а. Рукоятку отломал, ах, нет на тебя божьего страха! Сиди здесь, я поменяю рукоятку. (Уходит.)
Караман сидит на камне пригорюнившись. Появляется Г у л ь ч и н о, в руке у нее ветка. Касается веткой Карамана. Тот, думая, что это муха, отмахивается. Гульчино повторяет свою шутку.
К а р а м а н. Брось, Кечо, мне не до тебя!
Гульчино смеется, Караман вскакивает. Он ошеломлен.
Г у л ь ч и н о. У тебя язык отнялся, что ли?
К а р а м а н (в замешательстве). Я так… ничего. Потерял здесь одну вещь, вот сижу, ищу… ее… Ох, какое на тебе красивое платье! Ты похожа в нем на майскую бабочку.
Г у л ь ч и н о (иронически). Но бабочка так недолго живет!
К а р а м а н. Да… это… Ты к родственникам?
