— А-а-а!
Они выбежали к обрыву.
На той стороне в ольховнике мелькнула темная фигурка.
— Володька-а! — завопил Алеша, швырнул ружье и прыгнул с обрыва, покатился в лавине снега, захлебываясь счастливыми слезами.
Алеша подбежал к брату, схватил, затормошил, заорал:
— Вот он, разбойник! Господи! Ты? Володька? Жив, жив!
Володя слабо улыбнулся усталым лицом, вытащил тонкую руку из рукавицы, неторопливо подал брату, сказал с усилием, будто разучился говорить:
— Здравствуй, здравствуй… Не знал, что ты уже приехал… Давно ли?
И вдруг у него нахмурилось лицо, он увидел Павла Федоровича — тот подходил медленно с ружьем за плечами, глядел в небо и по сторонам, как бы между прочим.
Алеша захохотал и смазал Володьку варежкой по носу. До чего они были непохожи! Володя — в мать: высокий, узколицый, с тонким носом, глаза строгие, печальные.
— Где же ты прятался, Робинзон? — спросил Алеша ликующим голосом. — Я ведь тебя по твоему сочинению нашел. — Он достал тетрадку из кармана.
— А-а, пещера… — слабо протянул Володя. — Это все детство, Алеша.
Володя едва двигал синеватыми губами, точно окоченел на всю жизнь за две морозные одинокие ночи. Что привиделось ему в пустынной ночи? О чем он думал?..
— Да где же ты прятался?
— А там… в избушке… — Володя махнул рукой в глубину ольховника. — Где летом косари ночуют. Хорошо. Сена полно… Печечка. Я дал себе срок — три дня не возвращаться.
— Да как же ты один-то? — горько спросил Алеша.
— Я не все один был… — проговорил Володя тихо. — Ко мне лоси приходили. Я с ними разговаривал. — Лицо Володи потеплело, заулыбалось.
Павел Федорович подошел к ним, снял шапку с круглой тюленьей головы, протянул Володе ладонь. Володя отвернулся и пошел обратно, ступая в свои следы, к избушке. Алеша догнал его:
— Ты, братец, его больше не бойся, не тронет. Он мужик бестолковый, но мы его в колею вставим. А я весной приеду домой насовсем, работать здесь буду. Эх, и заживем мы с тобой, Володька!
Но Володя как будто не слышал, он прикрыл голубоватые веки, протянул вперед руки и качнулся, повалился на бок. Алеша схватил его под мышки, приподнял, бормоча:
— Это пройдет, пройдет, Володя… Я тебя в обиду не дам! Не туда ты пошел: ведь у нас дом есть!
Володя выпрямился, открыл глаза и слабо выговорил:
— Мамку жалко, а то бы опять в избушку пошел. Я себе срок дал… три дня.
— У нас дом есть, — повторил Алеша. — Родной дом, Володя…
ФЕДЬКА — ВЕСЕЛЫЙ МАЛЫЙ
Рассказ
Федьке досталось пахать пар неподалеку от своей избы. Вроде хорошо: дом рядом, не то что пообедать — попить можно сбегать. А с другой стороны, очень плохо, потому что из трактора весь родной двор видно, а во дворе мелькают белые головы родных братцев Мишки, Леньки да Славки: бегают взад-вперед и очень Федьку от дела отвлекают. Вот Мишка с хворостиной погнался за поросенком, а вот клевачий черно-золотистый петух припустился за Мишкой. Ленька вон изогнулся, ведро тащит, а Славка невесть зачем залез на крышу и в небо уставился. Засмотрится Федька из грохочущей кабины, да и забудет повернуть машину, выедет из пахоты на луг…
Маета одна — работать около дома.
К обеду, когда солнце стало прямо над горячей кабиной, увидел Федька, что все трое братьев направились с лукошками к лесу. Не удержался Федька, высунулся из кабины на ходу и свистнул. Братья остановились.
— Эй, куда? — закричал Федька не потому, что не знал, куда они, а от нетерпения.
— За грибами! — звонко крикнул самый маленький из братьев Миша и помахал лукошком.
И Федька, остановив трактор, пошел с ними…
В лесу стоял зеленый, горячий сумрак. Парило после вчерашнего дождя. Грибы так и лезли под ноги. Насобирали три лукошка. Потом стали собирать только мелкие грибы.
Когда вышли из лесу, солнце уже далеко вбок ушло и тень от трактора вытянулась во всю пахоту. На кошенине напротив трактора стояла машина директора. Никого не было видно, но от открытой дверцы шел дымок: видно, курили, поджидали. Федька подошел. Рядом с директором сидел в машине незнакомый свежевыбритый человек в черном плаще.
Когда Федька вежливо поздоровался, человек этот постучал пальцем по часам на руке и сказал директору:
— Пожалуйста, три часа простоя.
— Машина исправная? — спросил директор Федьку.
— А что ей!.. — ответил Федька и хотел лезть в кабину. — Я без механизации жить не могу, мне даже во сне всякая техника снится и кибернетические машины.
Товарищ из области засмеялся.
А директор, не понимая, что Федька именно так просит простить его, разозлился еще больше:
— Разговор окончен! С трактора я тебя снимаю! — Директор тронул шофера за плечо: — Поехали!
Они уехали.
Федька уныло посмотрел им вслед, потом на свой осиротевший трактор, вздохнул и сказал опять весело, даже беззаботно: «Так вот где таилась погибель моя…»
Директор показал характер, Федька тоже, поэтому через три дня отправился он устраиваться на новую работу, в леспромхоз, за сто километров от своего села.
Федька смотрел со взгорья на окраину глухого лесного городка. Внизу, за желтыми волнами песка, двигалась живая лиловая лента реки. По реке плыли маленькие, как спички, разноцветные бревна, и вода около них плескалась и вспыхивала под солнцем. За рекой в зное дрожал и таял лесной океан. В лицо Федьке веяло могучим хвойным духом. Где-то в этом мареве лежал леспромхоз. Федька сбежал вниз, на берег, и окунулся в волну острых речных запахов: замокшего корья, прокаленного песка, смолы.
У берега на волнах плясала под шальным ветром лодка. В ней, хватаясь за борта, толкая друг друга, дружно охали женщины. Девушка в розовой косынке неумело пробовала оттолкнуть веслом лодку от берега. Это и был перевоз.
— Ей, гражданки, меня забыли! — закричал Федька и побежал, вздымая брызги, к лодке.
— Давай, милый, давай скорее! — закричали ему из лодки. — А то один мущина на всех, да и тот неполный.
Федька взгромоздился в лодку и увидел «неполного» мужчину. Это был суровый мальчишка в старой офицерской фуражке и кирзовых сапогах. Он, видимо, работал перевозчиком. Сейчас он сидел на корме с рулевым веслом и смотрел из-под козырька фуражки на охавших баб с насмешливым укором, точно на бестолковых детей.
Появление Федьки обрадовало пассажиров. Он отобрал у девушки весло и велел всем стоять на корме. Потом уперся веслом в камень и, отталкиваясь, выводя лодку на глубину, закричал:
— Давай, давай!.. Эге-ге! Выплывают расписные Стеньки Разина челны…
Лодка запрыгала на глуби между бревнами. Федька уселся за весла, с лихостью гребанул раза три.
Женщины заговорили обрадованно:
— Вот вить… что значит мущина… А мы бы одне тут полдня трепыхались.
Федька, поощренный, сдернул с себя ватник, закатал рукава и крикнул мальчишке-рулевому:
— А ну, поднажали!
Лодка ходко рванула к тому берегу, наперерез и навстречу течению, а мимо плавно и стремительно неслись сосновые стволы, покрытые прозрачной медово-розовой шелухой, шершавые еловые бревна, матовые березовые.
Все женщины в лодке одобрительно смотрели на Федьку.
А та женщина, у которой он взял весло, смеялась, глядя на его широкое веселое лицо, и при каждой новой шутке всплескивала руками. Только перевозчик на корме хранил серьезность.
А Федька, лихо откидываясь назад всем телом, разглядывал девушку. На ней были синие лыжные брюки, белая кофта и красные босоножки. Порой она наклонялась к воде, старалась достать рукой плывущие бревна и запевала вполголоса:
С голубого ручейка начинается река,
Ну а дружба начинается с улыбки…
Федька заметил, что тоненькие брови у нее подведены вверх, к вискам, простым карандашом.
Причалили к обрывистому берегу. Федька помог теткам вытащить на берег их ведра и узлы и на прощание спросил мальчишку, который так же сурово и насупленно смотрел из-под фуражки:
