Лиля счастливо смеется.

Он прыгает в одних трусах.

— Вот это жизнь! Это я люблю! Знаешь, Лилька, будто я в живой воде выкупался, ни черта теперь не страшно! Великолепно! — кричит Мика бодро, но в его близоруких глазах я вижу растерянность.

Знаю по себе: когда хочешь спрятать страх, начинаешь шуметь и петушиться.

— Ничего здесь нет великолепного, — говорю я. — Надо держаться за лошадь, соображать надо!

— Брось ты, пожалуйста, ворчать! Человек чуть не погиб! — вдруг вспыхнула Лиля.

Когда мы трогаемся дальше, Лиля идет рядом с Микой. Я ругаю себя. И верно: за что придрался к парню, ведь он первый раз в горах. Но мне не нравятся эти выкрики. Подумаешь, свалился в воду по глупости!

Впереди в грязно-оранжевом свете заката среди хаоса камней что-то сверкнуло, заголубело. В бинокль видна гряда торосов, вылезающая белой пилой из-за каменной гряды… Ледник!

Танымас становится все грязнее и бешенее, где-то близко он выходит из-под ледника. В сизой мгле, уже оставленные солнцем, мы подошли к языку ледника, к громадной стене черного льда с белыми торосами вверху. В этой стене зияла круглая дыра — тоннель; из него выхлестывала с ревом вода; здесь зарождался Танымас. Внизу, окаймляя черный лед, громоздились друг на друга мокрые глыбы. С обеих сторон долину сжимали километровые стены. Ни куста, ни травинки… По дну Танымаса с гулким грохотом, сотрясая землю, катились камни… Быстро темнела грохочущая долина, сиреневым холодом наливалось небо. Что-то древнее, дочеловеческое было в этом мраке и в этом грохоте. Если бы над торосами вдруг поднялась голова динозавра, она бы только завершила картину.

Когда мы, спотыкаясь от усталости, поставили палатку, над ледником поднялась багровая луна, точно глаз циклопа.

Наутро никакой чудовищности вокруг! Горы, ледник и олеографическая голубизна неба.

Мы двинулись вверх вдоль ледника, выискивая место, где можно взобраться на его спину. Камни, камни, камни… Надо перебраться через эту гряду камней, которую ледник, двигаясь вниз, как бульдозер, воздвиг вокруг себя.

Неожиданно выходим на круглую травянистую полянку у подножия этой гряды. Озеро и палатки! Зеленый котлован налит солнцем. Мы спускаемся к озеру. Знойно, мирно… Перед палатками лежат спирально закрученные архарьи рога.

Из самой большой палатки навстречу нам вышли два полуголых старика, удивленные не менее нас. Один, гладко выбритый, с унылым канцелярским лицом, в пижамных брюках, выглядел обычным курортником. У второго разлохмаченная и бородатая голова посажена прямо на квадратные загорелые плечи.

Мы все поздоровались за руки.

— Вот уж никого не ждали! — произнес с волжским распевом бритый и заулыбался добродушно. — Во-от уж не ждали.

— Откуда вы, путники? — спросил второй и снял темные очки. — Уж не на поиски ли снежного человека?

Под космами седеющих бровей один глаз у него с косинкой, и кажется, что человек этот смотрит на двух людей сразу.

— Мы-то геологи, — говорю я. — А вот вы здесь по какому поводу?

— Мы по поводу восхождения на пик Революции! — задорно отвечает косматый. — Альпинисты университета. Сегодня по леднику ушла вверх последняя группа.

— А вы что же? — спросила Лиля. — Сторожить палатки остались?

— Мы начальство. Общее руководство, — сказал косматый. — Андрей Егорыч вот — начальник сбора.

— А вы, разумеется, тренер по боксу? — определил Мика, одобрительно разглядывая бугристую грудь косматого.

— Не совсем.

— А кто же вы?

— Ректор.

— То есть как? Университета? — изумился Мика.

— Ага, — простодушно ответил ректор и повернулся к товарищу. — Что ж, Андрюша, пока ребята будут ставить палатки, вскипятим для них чайку.

Когда мы начали ставить палатки, я сообщил Мике и Лиле:

— Братцы, а знаете ли вы, что Константинов, ректор-то, самый мощный у нас специалист по теории относительности. Шутка ли, академик!

— Гигантский старик! — подтвердил Мика и вдруг хлопнул себя по коленям. — У меня идея! Давайте вечером подобьем его на лекцию о теории относительности!

— Железно! — подхватила Лиля. — Я начну… вроде нечаянно, а вы поддержите меня!

Заговор состоялся, и за чаем в присутствии академика мы переглядывались и перемигивались, точно организаторы покушения.

Академик и Андрей Егорыч пригласили нас вечером отужинать совместно и послушать приемник.

Перед вечером опять подрались наши лошади. Заслышав визгливое ржание и храп, мы выскочили из палатки.

На берегу озера, встав на дыбы, как кентавры, сцепились Киргиз и Жук. Мы дико заорали и помчались к ним все — даже академик с ледорубом и Андрей Егорыч.

Жук отпрянул и кинулся удирать. Киргиз догнал его, ударил грудью, и они вместе рухнули наземь. Взметнувшейся пылью закрыло их обоих. В эту пыль первым вбежал Мика, и сразу же оттуда вылетел Киргиз и понесся вверх, на осыпь. Он взвился метров на двести, остановился уже под скалами, оглянулся и победно, ликующе заржал. Пыль рассеялась, и мы увидели Мику: он держал за уздечку встающего на дыбы Жука. Вид у Мики был грозный, он махал кулаком перед мордой жеребца и кричал. Жук пятился и рвал узду, он ошалел от нападения, его следовало отпустить. Но Мика свирепо дергал его и вдруг ударил кулаком по носу. Удар по носу взбешивает лошадь. Жук рванулся, свалил Мику и поволок его по земле, потому что тот намотал повод на кисть. Выхватывая нож, я услышал крик Лили и краем глаза успел заметить, что она закрыла лицо ладонью.

Я перерезал струной натянутый повод, и Мика остался лежать ничком. Мы помогли ему сесть. На запыленную грудь расширяющейся лентой хлынула из носа кровь. Правая рука торчала в сторону. Мы подвели его к воде.

Лиля, обмывая его лицо, бормотала:

— Что с рукой, что с рукой?

— Положите на спину его! — приказал академик, швыряя ледоруб.

— Кажется, вывих, — морщась, выговорил Мика.

— Вы ничего не понимаете в лошадях, — сердито говорил академик. — Аркадий, держите его за плечи, — приказал он мне. — А вы крепитесь, мистер укротитель.

Академик со свирепым видом дернул ему руку. Мика ойкнул и сел.

— Лягте, у вас еще идет кровь из носа, — посоветовал академик и дернул еще раз. — Теперь пошевелите пальцами, согните в локте. Ага, получается! Теперь мокрую тряпку на нос, и никаких больше укрощений!

До ужина Мика лежал в палатке. Лиля сидела около него, смачивала ему лоб и не позволяла подняться, а он возмущенно кричал нам (в то время мы подковывали Серого.):

— Братцы, что это за карантин!

На ужин мы явились с арбузом. Это был один из первых арбузов сезона. Он проделал громадный путь, пока добрался до нашей поляны: вызрел в Ошской долине, был куплен на базаре шофером нашей базы за пятерку у киргиза, затем в машине проехал пятьсот километров и преодолел пять перевалов. Лежал на базе в Мургабе, вызывая общее искушение, потом пересел в другую машину и был доставлен самим главным геологом экспедиции в наш отряд. Мы решили продлить его путешествие до ледника. Арбуз был запрятан во вьюк и, покачиваясь на лошадиной спине, десятки раз переправлялся через Танымас.

Я думаю, что вряд ли какой-либо из арбузов поднимался на такую высоту.

Еще не стемнело, но в палатке уже горела свеча. Академик в телогрейке из козлиного меха заваривал чай. Андрей Егорыч возился у приемника. Приемник пищал, гудел, трещал, но не говорил. Когда мы садились за длинный стол из ящиков, пламя свечи заволновалось и призрачные тени от наших фигур заплясали на брезентовых стенах.

Я торжественно водрузил арбуз на стол. Академик прослезился от изумления. Андрей Егорыч засмеялся как ребенок: старики неделю сидели на одних сухарях. Мы молниеносно покончили с арбузом. Вспомнив наш заговор, я под столом подтолкнул ногу Лили. Она обернулась к Мике и что-то ему пошептала. При свете свечи перевязанная голова, курчавая бородка, расстегнутая рубаха делали его похожим на кубинского революционера. Мика согласно кивнул Лиле, тогда она помешала ложечкой в стакане и как бы невзначай тоненьким голоском сказала: