— Надо искать обязательно, — подтвердила Наташа.

— Надо.

— Конечно, а то не будет счастья! — сказала Наташа.

Вдруг печально, по-вечернему затрещал кузнечик в холодеющей траве.

— Пойдемте, — сказала Наташа.

Они прошли вдоль берега и остановились у старых ворот, на перекладине их был прибит рыжий жестяной кружок с надписью: «В обществе «Россия» застраховано».

— Здесь я живу, — объяснила Наташа. — До свидания.

— До завтра, — ответил Сашка.

Дома Сашка вдруг почувствовал страшную усталость. За ужином клевал носом и чуть не выронил стакан с молоком. Мать улыбалась и все просила его поесть, а Сашка уже видел и мать и отчима как в тумане, и руки, ставшие вдруг ватными, не слушались его. Блаженно упал Сашка в постель, и сразу навалилось забытье, но вдруг… загремело железо, посыпались искры, и Сашка проснулся… Сон опять сморил его, но и во сне все падало на землю железо, грохотали поезда и белело то близко, то далеко Наташино платье…

Утром Сашка проснулся оттого, что мать трясла его за плечо и говорила с ласковой усмешкой:

— Вставай, Шурик, ну, вставай. Сам просил разбудить утром. Ай не пойдешь? Тогда спи. Спи, коли так.

Сашка с трудом поднялся. Все тело болело, точно вчера Сашку колотили весь день. Шея ныла так, что голову нельзя было повернуть, ноги не сгибались. Сашка понял, что энергия исчезла бесследно и, видимо, навсегда. Он откинулся на спину и закрыл глаза: «Спать, спать».

— Ну, спи тогда, — сказал где-то голос матери. — Спи.

Сашка открыл глаза и сел снова.

— Или пойдешь? — спросила мать, глядя на него с улыбкой. — Да уж спи, и все! — вдруг засмеялась она.

Сашка вспомнил все, что было вчера, — дымный зной, поезд, запах горячих рельсов, бригаду, Наташу — и поднялся с кровати.

После умывания часть энергии вернулась. День начинался хмурый, и на улице свежая сырость словно бы прибавила силы. Сашка зашел за Помидориной. Витька сидел на скамеечке у дома, никуда не торопился, преспокойно привязывая грузик к деревянным чучелам уток. Рядом на скамеечке сидел голубоватый кролик и грыз лист капусты, который торчал у Витьки из кармана.

— Привет. Пошли, Витька, — сказал Сашка. — Чего сидишь?

— Да я вот чучела налаживаю, на охоту едем.

— А на работу?

— Больно нужно организм надрывать. Еду на охоту с одним человеком. Из Ярославля приехал на своей машине. Начальник. По пятерке в день будет платить. Корзину жратвы привез.

— Брось, Помидорина, за выгодой гнаться. Ты и так уж стал мелким буржуа. Пойдем на работу.

— Не-ет, — ответил Витька. — Начхать мне на такой коленкор. Охота одежду рвать.

— Пошли! — вдруг зло сказал Сашка. — Ты же обещал.

— А иди ты! — сказал Витька хмуро и ветел. Кролик прыгнул в сторону, сердито стукнул задними лапами.

— Ну, ладно. Оставайся, наживайся, торгаш несчастный. — Сашка повернулся и быстро зашагал.

Кое-как дошел Сашка до работы. По пути раза два поворачивал обратно, останавливался, но все же пришел. За путями уже плыл дым, и в дыму, казалось, шел бой — так грохотало и лязгало.

Сашка опоздал. Первым его увидел Матушкин, заулыбался во весь рот и закричал радостно:

— Пришел, пришел!

И все обрадовались Сашкиному приходу. Сашка понял, что его ждали. Странно прошел этот день. Усталость накатывала волнами и точно связывала руки и ноги. Тогда все кругом начинало качаться, хотелось свалиться прямо на железо и спать, спать…

И все-таки Сашка поднимался и работал, не отставая от всех.

Он молчал и точно оглох — иногда разговаривали с ним рядом, а он не слышал. Подошел обеденный перерыв, есть не хотелось совсем. Когда все ушли в столовую, Сашка лег под навесом, около станка-крокодила, и заснул как мертвый, коротким сном. Разбудил его Матушкин. Он сел рядом на землю, вытянул ногу в порванных брюках и достал из кармана бутылку лимонада и кулек с рыжими пряниками.

— Проглоти! — сказал он, снял шляпу и хлестнул ею себя по колену.

По утрам Сашке никак не хотелось вставать, все тело ныло с головы до пяток. Но Сашка поднимался и снова шел в тот адский грохот и зной. И удивительное дело: там, среди дыма, под солнцем, сонливость исчезала. Лешка Матушкин все чаще дружески подмигивал ему. Женщина с певучим голосом зашила ему порвавшиеся брюки и по-матерински наставительно наказала:

— Оборвешься здесь, страсть. Надевай чего поплоше сюда.

Возвращаясь с работы, Сашка чувствовал сладкую счастливую усталость. Они шли домой вместе с Наташей…

Рано утром дымящийся металлический шар опустился на росистый выгон. Из шара с трудом выкарабкалось существо с голубым неземным лицом… Пришелец остервенело стащил с себя скафандр и швырнул его в люк, внутрь шара. Затем он спрыгнул на траву и, прихрамывая, шибко побежал к деревне, провожаемый удивленными взглядами коров… Через несколько секунд за спиной у него мягко ахнул взрыв…

На рассвете Даша проснулась, разбуженная гулким взрывом, от которого тоненько задребезжали пустые ведра в кухне. Скоро кто-то загремел железной щеколдой у ворот. Даша накинула платок и вышла. У калитки топтался полуодетый гражданин с голубым изможденным лицом. Торчащие волосы и брови его были подпалены, глаза лихорадочно горели. Он едва выговорил дрожащими губами:

— Может ли усталый путник рассчитывать на вашу доброту, о прекраснейшая из колхозниц?

Даша ошарашенно смотрела на гостя: хоть и синий, он разительно был похож на ее мужа Ефима Тишкина, который полгода как бросил семью и скрылся в городе областного подчинения, где поступил в военизированную охрану на мыловаренный завод.

— Туманно выражаетесь, товарищ, — сказала Даша. — Откуда вы взялись-то? Да проходи давай, не стой босиком.

Пришелец следом за Дашей пошел к избе, бормоча еще туманнее:

— Я благодарен провидению, которое даровало мне мучительное счастье видеть вас ночами…

— Насчет ночей вы бросьте, — строго сказала Даша, отворяя дверь в избу.

Пришелец, радостно оглядывая кухню, воскликнул:

— Как прекрасно здесь, под вашим кровом!

— Ты как с неба упал, — сказала Даша насмешливо. — Садись уж.

Глоус сел на ведро, поскольку не догадывался о его прямом назначении, сказал:

— Мне кажется, что я пришел к себе домой.

— Зря такое говоришь, — возразила Даша. — У меня ребенок и с мужем неразведенные!

Глоус поспешно сказал:

— Я не посягну на ваш семейный очаг, о круглолицая! Но отныне моя жалкая судьба в ваших руках, я сам сжег свое прошлое.

Даша грустно вздохнула:

— Так вы погорелец, что ли?

— Я погорелец, — охотно подтвердил Глоус.

— То-то ты такой закопченный. А семья где?

Глоус развел руками:

— Сгорело все, включая обувь.

— Пожар — хуже вора, ясное дело, — сказала Даша, пригорюнясь. — Куда ж думаешь податься?

Глоус робко улыбнулся:

— Я бы хотел остаться под вашим кровом и работать в зеленом поле. Например, пасти этих прелестных животных с рогами.

Даша деловито сказала:

— В колхоз тебе надо вступать, вот что. Нарежут тебе участок, избу поставишь. Надевай-ка пиджак и обувку, сведу тебя к бригадиру.

Даша сняла с гвоздя старый пиджак мужа, из-под печки достала Ефимовы сапоги, которые регулярно чистила, и все это подала гостю. Он вскочил, принял вещи с поклоном и виновато проговорил:

— Столь прекрасный дар равен лишь щедрости вашего сердца.

— Одевайся уж, не лопочи, — сказала Даша и прошла за перегородку, где рядом с ее постелью стояла детская кроватка.

Она сняла платок, расчесала свои медно-красные волосы, надела самую яркую синюю кофту и вдруг обругала себя: «Перед кем выряжаешься, дура!» — и в зеркало погрозила себе кулаком. Она вышла к гостю и всплеснула руками от удивления — в пиджаке и сапогах это был чистый Тишкин, только малость закопченный. Даша протянула ему расческу и сказала: