Сказал и отвернулся от нее.

Она стояла там, на карнизе, молча, очевидно, обиженная. А может, она альпинистка? Альпинисты вызывают у нас добродушную усмешку. Почти каждый божий день весь сезон мы совершаем восхождения, ради которых они едут из Москвы и Ленинграда со специальными рюкзаками и ботинками, с ледорубами и таблетками. В дороге поют свои гитарные грустно-мужественные песни про догорающий костер. Держатся они небрежно, деловито, точно всю жизнь ходят в горы и горы им порядком надоели.

Я снова посмотрел вверх — Лиля все стояла и любовалась «видом».

— Спускайтесь, нечего, — сказал я.

Она стала спускаться легко, точно по институтской лестнице. Посыпались камни.

— Не торопитесь, — сказал я, чувствуя вдруг холодок в спине.

— Ничего, — ответила она, прыгнула на осыпь, и ее понесло.

Я выскочил навстречу, и она ударила меня острым плечом в грудь, а ее волосы плеснули мне в лицо.

Она, видно, здорово ушиблась, но только засмеялась и сказала «спасибо» таким тоном, точно я помог ей сесть в троллейбус.

День наш обычно проходил так. Вставали мы до солнца и, дрожа, отвернувшись друг от друга, одевались. Геройски чистили зубы ледяной водой и запевали-французскую песенку:

Садились на лошадей: я — на своего спокойного коротенького Серого, Лиля — на черного горбоносого Жука. Перед восхождением оставляли лошадей у воды, закрутив веревку за камень покрупнее, и лезли вверх. В маршруте мы разговаривали как-то порывами: то я вдруг начну расписывать, допустим, охоту на архара и во время рассказа для вящей убедительности изображаю сцену в лицах, так что получается нечто вроде индейского ритуального танца; то она расскажет о том, как плакала, когда ей в школьном драмкружке не дали играть Марину Мнишек, и как она дома изображала сцену у фонтана перед своей бабушкой — назло всем…

Возвращаясь в лагерь в сумерках, мы напевали обрывок из какой-то альпинистской песенки:

Вечерами при свече, согнувшись в палатке, мы сортировали образцы и спорили о том, кто лучше пишет: Ремарк или Шолохов, или о том, найдут ли Атлантиду. Часто на сон грядущий играли в домино: я на пару с Пайшамбе против Лили и Памира. Еще мы читали единственную книгу «Улица Ангела». Я прочел начало раньше, потом мы разделили книжку пополам. Лиля стала читать начало, а я дочитывал вторую часть. Герои этой книги — жалкие обиженные человечки, и нам в этом великолепном горном просторе не верилось, что люди могут быть так унизительно несчастны.

Так проходили наши дни, и я позабыл, что Лиле надо будет уезжать. А приближалась пора похода на ледник!

Еще в школе, мальчишкой, я мечтал о походе на этот ледник. Отец всех наших горных ледников, сверкающая река изо льда. Я верил, что ледник ждет меня. И знаете, я и тогда еще мечтал пойти на этот ледник с верным другом, который у меня обязательно будет! Я представлял, как мы будем подниматься по голубому льду, прыгать через трещины, подавая друг другу руку. И там, в ледяном царстве, поднятом над миром, мы до конца проверим силу нашей дружбы… Мечта о леднике привела меня в геологический институт. Там я познакомился с отличными ребятами. У меня появился друг Сашка Табуретов, по прозвищу Саня-практик. Он был очень ловкий, мастер на все руки — занимался боксом, играл на пианино, показывал фокусы, в десять лет он собирался прочитать всего Ромена Роллана. Я здорово подружился с Сашкой, рассказал ему о своей мечте пойти на ледник и предложил пойти вместе со мной. Получив дипломы, мы вместе поехали на Памир. Нам повезло. Сашка скоро стал начальником партии, я — старшим геологом. Нашей партии поручили важнейшую работу — определить основу для геологической карты Памира, так называемую «легенду». Нам предстояло определить возраст и строение многих «нерешенных» районов. Одним из таких районов оказался и ледник Федченко. Район этот небольшой, но самый трудный и путаный. На «легенду» нам дали три года, и мы взялись за Памир. Мы бились с этими «белыми пятнами», пытаясь заставить «говорить» немые толщи. Мне достался Восточный Памир, дикая и мертвая высокогорная пустыня, жуткое место, которое мы окрестили «куском Луны». Сашка работал на западе, в пятистах километрах от меня…

Четыре года уже мы бьемся над «легендой», и все четыре года я мечтаю о походе на ледник Федченко. Там тоже одна из нераскрытых тайн нашей «легенды». Горы поддавались нам с трудом, и мы не успевали сделать карту к сроку. И Сашка, наш Саня-практик, вдруг предложил занести район ледника на карту без похода туда, потому что уже, мол, поздно. Я спросил его, что ему дороже: формальная сдача карты к сроку или настоящее знание? Форма или истина? Сашка отверг такую постановку вопроса.

Я предложил отсрочить сдачу «легенды», пока мы не изучим район ледника.

— Шут с ним, с ледником, — сказал Сашка. — Столкнем карту, а потом иди на свой ледник.

Я сказал, что дельцам не место на Памире.

Если бы Сашка в ответ заорал на меня! Нет, он вдруг с полным спокойствием сказал, что как начальник партии запрещает мне идти на ледник и что он сам нанесет этот район на карту, поскольку познакомился с с этим районом во время облета на самолете.

Я сказал:

— Поздравляю тебя с верхоглядством.

И пошел к нашему добрейшему Прохору Ивановичу и потребовал десять дней для похода на ледник. Я сказал, что меня ведет геологический долг. Но я не сказал, что еще меня ведет неистовая мечта моего детства — подняться по этой ледяной реке. Я верю, ледник ждет меня. Он ждет меня десять лет! И я не оставил мечту пройти по леднику с верным товарищем. Идти, прыгать через трещины, подавая друг другу руку… А теперь у меня появился новый друг, и притом девушка. Если бы мы могли пройти с Лилей эту дорогу! Но распоряжение геологоуправления предписывает мне освободить практикантку Лилю Артамонову от работы.

Каждый день с утра я приказывал себе объявить Лиле, что она не пойдет на ледник, и не выполнял приказ. Но вот три дня назад случилось такое, что я заставил себя сказать ей об этом.

Мы возвращались на лошадях из маршрута берегом реки. Лиля покачивалась впереди и не отводила ветвей, когда ее Жук заходил под дерево, и пригибалась низко к гриве, и казалось, что она кладет усталые поклоны усталому вечернему солнцу. За день южный ветер наполнил воздух желтой мутью. Пахло теплым камнем и мокрым песком.

Грязная, взмыленная вода во многих местах вышла из берегов. Мы подъехали к месту брода и не узнали его: вода неслась под кустами, и ветви дрожали от напористого течения.

Я велел Лиле остановиться и толкнул Серого. Он пошел по мелкой, вышедшей воде и сразу ухнул по грудь. Я держал его головой против течения, белесая кофейная вода уже плескала мне по коленям. Я оглянулся крикнуть Лиле, чтобы она подождала, пока я перееду, — тут же Серый провалился, и вода охватила меня до пояса. Жеребец вздернул голову и поплыл; обернувшись, я крикнул ей: «Стой! Назад!» — и с тоскливым ужасом видел, как ее Жук торопится за мной и, высоко вытягивая вперед горбоносую голову, уходит в воду… Вот он тоже ухнул, Лиля по локти ушла в воду и река потащила их вниз с чудовищной быстротой, потащила на поворот, где обычно торчали два камня, а сейчас в том месте буграми вздымалась грязная вода. Мой Серый уже вылез на берег, я повернул его и пустил через кусты вниз, замечая только красное пятно Лилиного колпака. Она зачем-то придерживала его рукой.

Кусты сорвали с меня кепку. За кустами Серый налетел на завал, и, пока я объезжал громадные камни, которые скрыли и реку, и красное пятно, прошли самые жуткие секунды в моей жизни. Бешеный рев невидимой реки словно бил мне в сердце, и мне казалось, что Лиля уже могла утонуть. Когда Серый выбрался из завала, их уже пронесло мимо бурлящей воды над камнями и Жук подворачивал к берегу. Вытянувшись в струну, он ошалело выкарабкался на обрыв но трещавшему сушняку. Я скатился с седла и бросился к Лиле, схватил ее за холодные руки и стащил на землю. Я ничего не мог сказать, она дрожала и все же пробовала улыбнуться; вода струилась с нее, точно с русалки.