— А какое впечатление произвел на вас Лур, президент Мозгового Центра?

— С этого чего и взять? Ведь раздваивается по-страшному — в лоскуты. Стянешь его ремнем, тогда ему сразу цены нет. Как зачнет проблемы решать, так молотит — не подходи! Все проблемы перерешает — и в слезы. Возьми, просит, меня, Ефим, к себе на ферму, цивилизация эта, химия проклятая заела!

— Скажите, что вас больше всего поразило на Рюме?

— Нету у них никаких знаков или там вывесок ни на улицах, ни внутри; где лево, где право или как в кассу пройти — неизвестно. Поэтому ихняя цивилизация то и дело заезжает в тупик. Но рядовые рюмяки проявляют жадный интерес. Я с ними поделился планами нашей бригады, не утаил и свои производственные секреты.

— Как вы расцениваете искусство и литературу Рюма?

— С этим не густо. Нет покуда у них своего Магомаева, своей Пугачевой. Поделился я с рядовыми рюмянками и в этом плане. Молодые рюмянки охотно разучили с моего голоса песенку про короля.

— Вам довелось включиться в движение бывших женщин Рюма, возглавляемое Эйлурией. Как протекали ваши с ней беседы?

— Протекали в порядке контакта. Я познакомил товарища Эйлурию с постановкой ясельного дела в Верхних Тишках. Затронули мы и другие вопросы, но об этом после.

В эту секунду Дарья Матвеевна, о которой словами поэта можно сказать, что «сидит, как на стуле, двухлетний ребенок у ней на груди», демонстративно встает и выразительно гремит ухватом у печи. Поспешно задаю следующий вопрос:

— Что вам известно о таинственной судьбе Глоуса? Ведь он не долетел до Рюма. Не затерялся ли он в межгалактических просторах?

— Да куда он затеряется? — в сердцах возражает Ефим Петрович. — Поглядите-ка в окошко.

Я гляжу в окошко, Ефим Петрович объясняет:

— Видите, вон телега стоит? А у ней пятое колесо. Это он и есть! Замаскировался.

Ефим Петрович высовывается в окно и строгим голосом кричит:

— Глоус, не балуй!

Телега трогается с места и поспешно катится в поле.

— Вот так с ним и маемся, с шельмой, — вздыхает Ефим Петрович.

Глубокая, содержательная беседа завершается. Дарья Матвеевна неторопко накрывает на стол. И вот уже заводит свою мирную песню самовар.

И вдруг сам собой в углу избы вспыхивает экран телевизора. Из косых сверкающих линий возникает голубое женское лицо. Спутанные волосы, громадные отчаянные глаза. Протягивая тонкие руки, Эйлурия точно борется с каким-то страшным ветром и кричит:

— О покинувший нас землянин, где ты? Слышишь ли ты меня? Над Рюмом опять веют ледяные вихри… Марзук снова довел Лура до раздвоения.

Стремительная белая кипящая мгла стирает Эйлурию с экрана, и кажется, что ледяной ветер Рюма проносится по избе.

Ефим Петрович резко встает из-за самовара, и в его глазах вспыхивают знакомые дерзкие огоньки.

— Извините, товарищ корреспондент, сейчас не до чаев. Надо Глоуса добыть к утру — хоть живого, хоть мертвого. Пора ему лететь!

Взволнованный, следом за Ефимом Петровичем я выхожу на улицу.

— Не дадим Рюму пропасть, — просто говорит он и крепко, как-то по-земному жмет мою руку, а затем раздумчиво заканчивает свою мысль: — Жизнь рази остановишь, а эволюцию и подавно…

Наутро Тишкин косил на лугу в хитоне. Одежда эта очень подходила для полевых работ: ни рукавов, ни воротника и продувает.

Ефим не поспевал за Дашей, которая уже устрочила к речке, и с горечью чувствовал, что поотвык он от привычного дела.

Вдруг сзади послышалось суетливое ширканье косы и упорное сопение. Ефим оглянулся, так и есть — Глоус. В старом Ефимовом пиджачке он возник, как всегда, из пространства и сейчас виновато улыбался зеленым ртом, топтался на стерне.

— Все балуешь… — сердито сказал Ефим, доставая брусок из-под хитона. — Не надоело?

— Петрович, а Петрович, — пробормотал Глоус, прижимая косу к тощей груди. — Можно я на шоферские права сдам?

Тишкин покрутил головой:

— А полетит кто за тебя? Ребята там так а тебе нуждаются, уж так тоскуют об тебе…

— Я даже на списанной бортовой машине ездить согласный! — заверил Глоус, и нос его вспотел от волнения. — Запчастей мне не надо. И без карбюратора смогу. Горючего не попрошу.

— Белыми нитками все у тебя шито, — возразил Тишкин. — Ведь, поди, Дашке на ферму возить корма нацелился?

— Нацелился… — сознался Глоус и потупился.

Ефим показал головой в сторону широкой Дашиной спины, шумно вздохнул:

— Ты для ее пустое место, ну… ровно коровья лепешка. Нету у тебя гордости перед бабой.

— Есть! — возразил Глоус тонким голосом. — Гляди, я сейчас в три секунды весь луг Скошу вместе с кустами!

Он отбросил косу и крикнул:

— Дарья Матвеевна, отойдите, пожалуйста, в сторонку!

Даша даже не обернулась, только равнодушно махнула рукой.

— Чё ты выступаешь? — сердито спросил Тишкин. — Ну скосишь, а наряд кто выпишет? Ты давай не суетись зря, а вылетай подобру-поздорову!

Ефим вдруг достал из-под хитона часы и беспокойно сказал:

— Ты давай коси натурально, а я сщас домой сгоняю, враз обернусь.

Он быстро скрылся в ольшанике.

Даша тут же обернулась. Насупилась и пошла к Глоусу, медленно вытирая травяную сукровицу с косы. У Глоуса от страха пот градом покатил с лилового носа.

— Куда это он завилял? — подозрительно спросила Даша.

Глоус тихо лязгнул зубами:

— В правление… вроде…

— Ты на Земле врать наловчился? — грозно спросила Даша. — Или там уже умел? — она показала загорелой рукой в небо и ходко пошла в ольшаник.

…Ефим накинул крючок в сенцах, быстро прошел в избу. Осторожно выглянул в окно, задернул занавеску. Сел перед телевизором, опять глянул на часы… Ровно в девять экран вспыхнул слепящим светом, от которого озарилась вся изба. На экране возникло прекрасное лицо Эйлурии. Голубые ее волосы развевал ветер, глаза сияли.

— Я несказанно счастлива видеть тебя! — воскликнула она певуче и так громко, на весь двор, что Ефим поспешно привернул звук.

— Ясно, — сказал он хриплым шепотом. — Докладывай обстановку, Лукерья. Почему Лур Ионыч не вышел на связь?

— Обстановка тревожная… — начала Эйлурия.

Вдруг грохнула входная дверь в сенях, и Даша разъяренно метнулась к телевизору.

Ефим попятился, свалил табуретку, едва спросил оторопело:

— Ты откуда вошла-то?

Даша схватила табуретку, телевизор хрустнул, будто арбуз, и развалился.

— А теперь лети к своей синей! — закричала Даша и всхлипнула.

— Эх ты, чурка! — в сердцах сказал Тишкин. — Это же информация к размышлению.

В избу бочком вошел Глоус — от изумления челюсть у него сразу отвалилась.

— Чего зря рот разинул? — с досадой сказал Тишкин. — Собирай агрегат-то.

— Если позволите, то я могу заменить… — застенчиво сказал Глоус. Он сильно заскрипел зубами и вдруг… превратился в довольно новый телевизор на ножках. На экране его вместо Эйлурии возник заиндевелый робот Вася. Повернулся. На спине у него вспыхнула надпись:

«Лур совсем раздвоился, в лоскуты. Марзук опять без передыху вгоняет планету в анабиоз. Железная бригада имени Тишкина борется с оледенением. Надо подмогнуть, ребята».

Экран погас, а на месте телевизора снова стал Глоус; волосы его торчали дыбом, голова дымилась.

— Слыхал? — сурово сказал Тишкин. — Принимай неожиданное решение, увольняйся и вылетай вечером!

Тихим вечером Глоус заглянул в окно из палисадника.

— Прощайте, Даша, — тоскливо прошептал он, комкая обходной лист. — Уюту нет, Дарья Матвеевна, покоя тоже нету…

На заднем дворе Тишкиных у бани лежала старая проржавевшая труба. Остатками воли Глоус синтезировал ее в космоплан и без особого ущерба для колхоза пропал в бесконечной Вселенной. Светящиеся газы, точно огромный белый цветок орхидеи, растаяли в звездной черноте ночного неба над окнами дома Дарьи Матвеевны.

А по селу от избы к избе уже катилась забористая частушка: