— Мамка говорила, что ты не придешь, а я говорил: придешь! Здравствуй, дурачок, зачем ты сбежал?

И Сова подошел под самую грудь оленя, который казался таким громадным ночью, и почесал ему бок. Олень глубоко вздохнул и опустил голову, чтобы мальчику было легче ее погладить.

Точно стрекоза, уносимая ветром, вертолет взмыл вверх и вбок от маленького таежного аэродрома. Запрокинув голову, Кирилл долго махал вслед улетавшим ребятам парусиновой кепкой, только позавчера купленной в Москве, на улице Горького.

Итак, прошлое было отрезано. Он остался один с ценным грузом посреди мрачной тайги, откуда могут выйти и напасть дикие звери… Вертолет прилетит за ним завтра, если не будет дождя. А дождь уже начался, и шесть мешков муки, оставленных под его личную ответственность, уже намокали посреди раскисшего летного поля.

«Покрепче, парень, вяжи узлы, слышишь, ревет норд-ост…» — подумал он, поглубже натянул кепку и побежал к мешкам. Обхватив первый мешок, он попытался оторвать его от земли. В коленях что-то хрустнуло, кровь бросилась в лицо. Волевым усилием он поставил мешок, присел, взвалил на плечо.

«Атланты держат небо на каменных плечах, — подумал он и пошагал к навесу. Шатаясь, задыхаясь и бормоча: «На мокрых тропинках далеких планет останутся наши следы», — он зашел под навес. Здесь на корточках сидели двое, несомненно, аборигены: один — тощий, рыжеусый, другой — заросший, пухлый, в грязном белой шапке. Они были заняты: лысый передавал напарнику по одной карте.

— Привет, мужики! — выдохнул Кирилл, опуская мешок на землю.

— Ставь его промеж нас, — сказал пухлый, не глядя на Кирилла, и почесал висок карточной колодой. — Удобнее играть будет.

Кирилл подволок мешок и небрежно спросил:

— Прилетели или улетаем, мужики?

— Пока не знаем, — равнодушно ответил пухлый и сплюнул.

Второй мешок был тяжел как свиная туша. Кирилл подлез под него, но встать не мог. Дождь уже хлестал в лицо, смешивался с потом. Кирилл глубоко вздохнул пять раз по системе йогов, надул живот и стал мысленно слагать письмо Оле:

«Олюшка! Я начал настоящую жизнь! Как сон вспоминаю новогодний вечер в подъезде, когда мы первый раз поцеловались!.. От тебя пахло морозом и мандаринами. Здесь, в этой суровой горной стране, так радостно вспоминать твой нежный запах…»

Вдохновившись, он поднялся и решил, что стиль не тот, что надо мужественнее, проще, например, так:

«Местечко здесь клевое. Дождь типа муссон заливает паршивый аэродром… В мокрой мгле вижу лишь твое овально-прекрасное лицо…»

Когда он появился под навесом, игроки не повернулись в его сторону, только пухлый попросил:

— Ложи этот мешок на энтот.

Выбредая под дождь, Кирилл подумал: «Да, кремневые мужики, таежной закалки».

Третий мешок он взял рывком, по-борцовски, а чтобы не рухнуть, продолжал слагать письмо Оле:

«Больших дел пока нет, они впереди. Пока черновая работа».

Войдя под навес почти без сознания, чувствуя, как точно от горчицы жжет в носу, он едва не уронил мешок на рыжеусого. Когда мешок жирно плюхнулся у того за спиной, рыжеусый приподнял зад и сказал, глядя в карты:

— Подвигай ближе, я на него присяду.

Кирилл подкатил мешок, и рыжеусый сел на него, вытянув худые ноги в резиновых сапогах.

Кирилл стащил с себя мокрую штормовку, сумку и в одной ковбойке вышел из-под навеса; горячие струи текли по спине, тошнота подкатывала к горлу.

Поднимая четвертый мешок, он упал. Мешок, будто живой, навалился на него шершавой осклизлой тканью. Кирилл всхлипнул, прижимая пылающее лицо к холодному животу мешка… затем поднялся, утерся, испуганно огляделся. Из тайги ползли дымные клочья тумана.

…С шестым мешком он уже по-настоящему боролся. Волок два-три метра, садился рядом, подпирал плечом, шептал бессмысленные ругательства… Вставал и снова тащил мешок по грязи, держа его за углы, будто за упругие чудовищные уши…

Когда, перемазанный грязью и мучной слизью, он приволок мешок под навес, игроки уже бросили карты и задумчиво покуривали.

— Все, ребята! — загнанно дыша, объявил Кирилл и сел, точно подрубленный. — Малость размялся.

— Слышь, друг, — сказал рыжеусый приветливо. — А ведь я тебя проиграл.

— То есть как? — спросил Кирилл и улыбнулся. — Меня?

— Тебя. Проиграл вот ему. Пусто-одному. — Рыжеусый показал головой на своего напарника.

Только теперь Кирилл заметил, что Пусто-один смотрит на него единственным черным глазом из-под шапки четко и просто, как смотрит винтовочное дуло.

— Забавно вообще-то, то есть как это проиграл? — засмеялся Кирилл и зачем-то суетливо стал двигать мешок.

Пусто-один встал, не сводя с него единственного глаза.

— Пойдем, — сказал он деловито. — Пойдем в лесок, я тебя отправлю.

— Куда? — спросил Кирилл, не отпуская мешок, точно в нем было его спасение.

— К старику, на небо, — пояснил Пусто-один.

— Да вы что, мужики? — шутливо сказал, и вдруг руки его ослабли, вместе, с мешком он стал оседать на землю. Красные кляксы соленой крови часто закапали на мокрые руки из носа. Вид собственной крови испугал его как в детстве, когда хотелось зареветь и бежать к маме…

…Очнулся он уже на земле. Он лежал на спине, под головой была подсунута его собственная полевая сумка. Рядом на корточках сидел Пусто-один и с любопытством смотрел черным глазом. Рыжеусый бежал к навесу от деревянного домика на краю аэродрома под сплошной пеленой дождя, держа в вытянутых руках перед собой большой кусок полиэтиленовой пленки. Под этой пленкой бежала девушка в белом халатике. Когда она подбежала совсем близко, Кирилл окончательно разглядел, что она неимоверно красива. Она наклонилась над ним, и он совсем рядом увидел ее нежное бледно-смуглое лицо с приоткрытым от глубокого дыхания пухлым ртом и встревоженными жалостливыми глазами… Почему он не встретил ее раньше, где-нибудь на берегу горной реки, загорелый, обветренный, крепкий, и не такой распростертый, как червяк?

— Обморок? — спросила она и потрогала его холодный лоб узкой теплой ладонью.

Он попытался сесть, она удержала его, сжала грязную ладонь у запястья и стала считать пульс… Пусто-один с напарником озабоченно переглянулись; откуда-то появилась зеленая бутылка и граненый стаканчик.

— Ерунда, ничего страшного, — небрежно пробормотал Кирилл.

— У мальчика истощение, — тихо сказала девушка, обращаясь к Пусто-одному, будто к отцу Кирилла.

Озабоченно моргая черным глазом, Пусто-один наполнил стаканчик и протянул Кириллу.

Кирилл выпил, и Пусто-один сразу черным пальцем вдавил ему в рот конфету-подушечку, облепленную табачной крошкой.

— Вы похожи на японку, — повернувшись к девушке, пробормотал Кирилл слабым голосом. — Как вас зовут?

— Жанна, — ответила она, принимая стаканчик из рук Пусто-одного. — Но я якутка.

Пусто-один и рыжеусый тоже выпили.

— Прошу вас, садитесь, пожалуйста, — предложил Кирилл, указывая на мешки. — У меня есть пачка печенья.

Он достал из сумки печенье и протянул Жанне; она взяла, мило кивнула и улыбнулась в знак благодарности, и, боже, какие ямочки появились у нее на щеках! Они сидели на мешках и ели печенье из пачки, которую Жанна держала наготове, а дождь хлестал со всех четырех сторон навеса. Мокрая пыль обдавала их, и мелкие капельки блестели на ее сросшихся черных бровях.

— Да, грандиозный ливень, — вдруг пробасил рыжеусый. — А как там Москва, коллега?

— Вы бывали в Москве? — спросил Кирилл и сразу почувствовал неуместность вопроса.

— Бывал ли я в Москве? — высокомерно переспросил рыжеусый. — Я родился на Молчановке. А учился на Пироговке, если вам будет угодно! Я в любую секунду могу посетить столицу!

Он обиженно встал и прошелся под навесом в своих большущих резиновых сапогах, шагая точно журавль, по-донкихотски вздернув голову с рыжим пухом на затылке.

— Арсений, не заводись с полуоборота, — проворчал Пусто-один. — Зачем тебе столица? Вот мне надо в Европу!