— Как работаешь: с выработки или на зарплате?

— На окладе, — хрипло и важно сказал мальчишка.

— Сам из леспромхоза?

— Оттуда.

— А я туда. Найдется у вас там для меня подходящая работка?

— Смотря какая.

— Ну, какая… Лес валить!

— Вали-ить! — протянул мальчишка. — А сколько тебе лет-то? — Он насмешливо оглядел Федьку, приравнивая его этим вопросом к себе.

— Да побольше, чем тебе-то! — заносчиво ответил Федька. — Я в совхозе трактористом работал.

— Может, и возьмут, меня вот не приняли.

— Тебя! Ты еще малолеток. Но я за тебя похлопочу.

— Попробуй, — разрешил мальчишка великодушно. — Да беги вон к машине — в леспромхоз идет, а то пешком пойдешь.

Федька оглянулся.

На дороге, у леса, стояла автомашина. В кузов со всех сторон лезли, мелькая белыми платками, Федькины попутчицы. От машины шел дым.

Федька выпрыгнул на дорогу и закричал истошным голосом:

— Эй, куда же вы без меня, родимые!

Машина уже тронулась. В кузове закричали, застучали кулаками по кабине. Федька на ходу, овеваемый голубым дымом, догнал прыгающий борт и перевалился в кузов.

— Вот и я! — сказал он, отдуваясь. — С гвардейским приветом!

Все в машине засмеялись.

А девушка в красных босоножках отвернулась и снова что-то запела.

Машина, покачиваясь, медленно прошла глинистые, засохшие ухабы и выехала на деревянный настил. По обе стороны понеслось изумрудное болото. Наплывали, смешиваясь, густой настой белоголовника и летучий аромат свежего сена.

Настил кончился, машина загудела и выбралась по песчаному въезду в сосновый бор. Земля здесь была устлана иглами и отливала старой медью. Сухую дорогу пересекали корни. Справа между соснами знойно светилось небо, голубым сверкала старица, мелькнули купающиеся мальчишки. Скоро бор расступился, и сразу открылась широкая улица, устланная домами. Никогда не видел Федька таких громадных бревенчатых изб. А колодец? Навес над колодцем такой, что можно накрыть им целый дом. Около домов стояли сосны-великаны. И везде был песок. Это был песчаный оазис в тайге.

Когда машина помчалась по улице, далеко за поселком, над лесом, Федька первый заметил дым. Все стали смотреть туда, кто-то тревожно сказал:

— Неладный дым какой. Ей-богу, опять лес горит!

Улица уперлась в узкоколейную железную дорогу. Маленькие узкие рельсы убегали в тайгу. На рельсах стоял смешной паровозик, к нему были прицеплены две открытые платформы и товарный вагон. К этому составу со всех сторон бежали люди с лопатами, топорами. А какой-то мужчина, стоя посреди платформы, кричал:

— Скорее, скорее давай, ветер подымается! Поехали, поехали!

Паровозик дымил, нетерпеливо фыркал, растрепанный машинист, высунувшись, ждал, пока все влезут.

Все, кто ехал в машине, мигом оказались около состава и спрашивали беспокойно:

— Где, где горит?

— Чево мы знаем сами-то? — зло ответил мужик в шапке, торопливо залезая в вагончик.

— Семеновский горит! — крикнул человек, который стоял посреди платформы.

Федька на секунду загляделся на все это, а потом увидел, что девушка с подрисованными бровями полезла в вагончик, и дернул ее за рукав:

— Я поеду?

— Залезай, залезай! — крикнула она, и Федька мигом оказался в вагончике, его втолкнули люди, которые лезли сзади.

Не успел Федька усесться, паровоз загудел, вагончик дернулся и, покачиваясь, покатился. Проплыли мимо деревянные дома, освещенные багряным закатным солнцем, электростанция с высокой черной трубой, побежали придорожные сосенки и березки. Паровозик «Петр Иваныч», лихо раскачиваясь, распугивая коз снопами искр, мчался со скоростью километров двадцать в час. Напротив Федьки сидела она, девушка в босоножках, разговаривала и порой, как слышалось Федьке, опять напевала: «С голубого ручейка начинается река…» В вагончике курили, уже спокойнее говорили о пожаре, и Федька вдруг почувствовал радость, даже ликование оттого, что кругом были незнакомые и все-таки близкие и знакомые ему, рабочему человеку, рабочие люди; оттого, что он ехал вместе с ними тушить пожар; оттого, что сосед предложил ему закурить и стал рассказывать о том, как он ездил к братишке в отпуск.

Состав несколько раз останавливался у разъездов и пикетов. Федьке очень понравились эти названия, и он выглядывал из вагончика, чтобы рассмотреть пикеты, но ничего, кроме леса и больших бревенчатых домов, не увидел.

В вагончик на остановках влезали все новые и новые люди. На трехсотом пикете к дверям подошел, играя на гармони, подвыпивший парень и стал кричать:

— Это вы куда? Это вы што?!

А потом, продолжая играть, полез в вагончик и там стал выбивать ногами дробь, подыгрывая себе.

Скоро в двери снаружи потянуло гарью. Вагончик остановился, Федька выскочил из него. Лес стоял в плывущем белом дыму. Впереди, куда побежали все, что-то трещало, и дым был красным.

Посреди языков пламени Федька увидел ель, она дымилась.

Вдруг пламя прыгнуло на нее с горячей земли и лохматой молнией помчалось кверху, заглушая гудение пожара стреляющим треском.

Федька побежал вместе со всеми в обход, наперерез огню. На голову, на плечи сыпались искры, обдавали жаром.

На берегах маленькой лесной речушки валили деревья и перекапывали почву, чтобы остановить огонь.

По черной сказочно-бездонной воде плыли опаленные ветки, хвоя, пепел, кружась, проплыла обгорелая рукавица. На этом берегу срубили уже все деревья, осталась только одна березка, которая стояла близко к огню. Федька взглянул на березку, и сердце у него сжалось: белая береза стала черной от копоти, жутко трещали на горячем ветру задымленные, готовые вот-вот вспыхнуть листья.

Федьке кто-то сунул в руки лопату, и он, задыхаясь, копал вместе со всеми. Чем труднее было копать и дышать, чем жарче воздух обжигал лицо, тем радостнее стучало Федькино сердце.

Когда бешеная стена пламени прижала рабочих к реке, Федька вместе со всеми пошел вброд через алую воду: шли, держа топоры, бензопилы и лопаты над головой, точно десантники, и Федька подумал: «Как на фронте».

Девушку-попутчицу Федька то видел рядом с собой, то слышал ее тонкий, высокий голос за пеленой дыма:

— Ой-е-ей, глаза ест!

Всей работой у реки распоряжался смуглый длиннолицый парень в белой косынке, туго повязанной на голове, похожий на египтянина. Сам он бензопилой валил деревья.

Река преградила путь огню. Наступил вечер: густо засинел воздух над языками пламени. Ветер, затихая, подхватывал хлопья огня, снопы искр и швырял их через реку. Здесь люди забрасывали их землей, затаптывали ногами. Наконец огонь пропал, и все увидели звезды. И отсюда, с черной горячей гари, обожженным, продымленным людям звезды показались холоднее и прекраснее, чем всегда.

Возвращаясь к вагончикам, Федька столкнулся с девушкой. Держа в одной руке фонарь, она разглядывала свое лицо в маленьком зеркальце. Федька увидел, как перемазаны ее щеки и лоб, и весело засмеялся. Она посмотрела на него, указала рукой на его лицо и тоже залилась смехом. Они еще хохотали, по-приятельски разглядывая друг друга, когда из темноты возникло лицо смуглого парня в белой косынке.

— Ты с кем это тут любезничаешь? — крикнул он нарочито грубо и, дернув Федьку за плечо, повернул к себе. — Ну-ка, кто это? Что за черт!.. Ты с какого участка? Что-то не узнаю. Или вымазался так? Кто это, Олька?

— Заброшен к вам по воле рока! — сказал Федька. — На работу хочу поступать.

Оля и парень в косынке засмеялись.

— Пашка, возьми его, — сказала девушка. — Он веселый!

— Могу взять тебя в свою бригаду сучкорубом.

— А трактористом?

— Больно скорый… Трактористов-то хватает.

Обратной дорогой опять ехали в тесноте. От всех едко пахло дымом, опять играла гармошка, а Оля (она сидела между Федькой и Павлом), засыпая, наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.

Парень в косынке тоже уснул, положив голову Оле на плечо и держа в своих руках ее тонкую ладонь.