Федька ночевал в общежитии. Снился ему пожар, и когда проснулся, увидел на бревенчатой стене огненные квадраты рассветного солнца. Было очень рано, и все кругом спало, только где-то на улице раздавался время от времени жалобный, скрипучий вскрик, точно голос незнакомой птицы.

Огненные квадраты сползли то стене и осветили картину над кроватью: зеленый пруд, за́мок и розовые русалки. Под картиной спал лицом кверху здоровенный парень и улыбался во сне. Потом за окном заиграл рожок, замычали коровы, и жалобный вскрик стал повторяться все чаще и чаще. Вот и лицо парня осветило солнце. Улыбка исчезла, толстые брови нахмурились, парень замычал, повернулся и сел. Зевнув, он открыл маленькие глаза, увидел Федьку.

— Ты откуда взялся? — спросил он дружелюбно.

— Работать буду. Вот в его бригаде, — Федька указал на Павла.

— Значит, в нашей. Это братуха мой, Пашка. А меня зовут Мишуха.

— А кто это кричит на улице? — спросил Федька. — Какая-то птица, что ли?

— Никто не кричит.

— А вот послушай. Помолчали, прислушиваясь.

— Это колодец скрипит, во́рот немазаный.

Мишуха спрыгнул на пол, достал из-под кровати гирю и стал выжимать левой, потом правой рукой.

— Здоровый ты, — сказал Федька.

— Ничего, — согласился Мишуха и предложил: — Хочешь, тебя вместе с кроватью подыму?

И, подойдя к Федькиной кровати, взялся за нее поперек и оторвал от пола.

— Ты здешний? — спросил Федька.

— Нет. Мы здесь с Пашкой восьмой месяц всего. Мы с Волги, из деревни Дивные Горы. Слыхал?

— Нет, не слыхал.

— У нас там знаменитые сады, и старик один сто девять лет живет. Дедушка Федор. Известное село. Я осенью из армии пришел, хотел трактористом в колхозе работать, а Пашка с отцом наладили: в лес да в лес, деньгу зашибать. Ну и приехали на год. Не нравится мне здесь: песок, да сосны, да болота. А в деревне сейчас урожай убирают, на бахчах, в садах. Здесь только небо и видишь. А в деревне у нас обзор. Село на взгорье, на горной стороне, поля к Волге сбегают, а там, за Волгой, лугам конца-краю не видать. Ландшафты! А здесь торчат и торчат эти сосны…

Пашка сел на кровати. Свесив ноги, сказал хрипло, сквозь зевоту:

— Ты чего это разболтался спозаранку?

— А то, что уйду я домой после получки.

— Ну, опять завел старую песню. Сказано было, уговорились: осенью уйдем. А сейчас самый заработок, чудак!

— На черта мне твой заработок! Я по земле тоскую! Вон сегодня во сне опять сад наш видел и ульи.

— Ладно, потерпишь три месяца. Собирайся на работу. Да брось ты свою гирю, и так, будто слон, силу девать некуда.

— Вот то-то что и некуда, — пробормотал Мишуха, легко пряча гирю под кровать.

Ехали опять в вагончике.

Проехали места вчерашнего пожара, где торчали черные пни, и остановились около стены строительного леса. Лишь несколько деревьев были повалены и лежали вдоль дороги. Бригада Павла получила новый участок и только начинала врубаться в массив.

Выпрыгнули на росистый песок все четверо: Пашка, Оля, Мишуха и Федька. А паровозик «Петр Иваныч» свистнул и потащил состав с рабочими дальше, покачиваясь, как на волнах. Пахло мокрой гарью, влажные рельсы ртутно блестели под солнцем, под деревьями стоял, накренясь, трелевочный трактор, и крыша кабины его тоже сверкала росой. Мишуха пошел к трактору, лениво перешагивая через стволы. Федька с завистью посмотрел ему вслед.

— А ну, Оля, принеси ему топор! — велел Павел девушке.

Оля, размахивая косынкой, сбегала в зеленый вагончик, который стоял на ржавых рельсах сбоку от дороги, и вернулась с топором. Это был не такой топор, каким рубят дрова. Он был тяжелее, отточен, как бритва, и насажен на длинную, метровую рукоятку.

Павел, сдвинув фуражку на затылок, по-хозяйски оглядел сияющий от росы лес и сказал Федьке:

— Слушай внимательно. Вот в руках у меня бензопила. Этой штукой я валю деревья. Олька мне помощница, и когда я… А, чего объяснять! — вдруг воскликнул он весело. — Ну-ка, Оля, покажем свою работу!

Они вдвоем быстро подошли к высокой гладкоствольной сосне. Павел включил моторчик, и пила в руках у него взвыла и запрыгала. Павел подошел к дереву со стороны леса, широко расставил ноги, нагнулся, и пила, сотрясая его плечи и руки, с захлебывающимся ревом врезалась в ствол.

— Хорош! — сказал Павел, вытащил пилу и зашел с другой стороны.

Оля быстро подняла длинный еловый шест (Федька удивился, как ловко она орудовала им своими тонкими руками) и уперла в ствол верхним концом, а нижним — в землю. И налегла на шест всей силой. Пашка снова подвел пилу, уже с другой стороны, и опять, захлебываясь, выбрасывая янтарные опилки, пила врезалась в сосну, точно в мягкий хлеб. Федька, удивленный, пошел к дереву, чтобы разглядеть, но Павел повернул покрасневшее от усилия лицо, крикнул:

— Куда?! Назад, бегом!

Федька остановился.

В эту секунду сосна вдруг дрогнула, точно от порыва ветра. Павел отскочил в сторону, бросил пилу и вместе с Олей налег на шест. Сосна дрогнула снова, крона ее качнулась и тихо поплыла по небу. Ствол сначала плавно, как маятник, а потом стремительно, рассекая воздух зашумевшими ветвями, пошел к земле и с гулким хрустом рухнул в кусты. Отпиленный конец ствола прыгнул и замер. В лесу ахнуло.

— А теперь идем-ка!

Оля взяла у Федьки топор и по стволу легко побежала к верхушке.

— Вот так будешь рубить сучки, только ногу себе не оттяпай.

Быстро, вроде между прочим, одним ударом она стала отсекать толстые ветки.

Федьке это тоже здорово понравилось. Раз, раз — и готово.

— Дай-ка я!

Федька побежал к Оле по росистому стволу, оскользнулся и провалился в холодную хвою.

Оля засмеялась, протянула ему руку. Федька выбрался на скользкий ствол и чтобы удержаться, невольно обнял девушку, ощутив пальцами под кофточкой ложбинку на спине. Рядом увидел ее глаза. Они теперь были веселые, зеленые… Оба невесть отчего захохотали. Федька хотел отпустить Олю и опять свалился, пролетел между ветками, да так, что рыжий сапог снялся с ноги и повис на сучке.

Подошел Павел, прикусил папироску, сказал грубо:

— Хватит!

Федька вылез, натянул сапог.

— Вот что! — сказал Павел. — Когда пилят, не суйся близко: ветром мотнет дерево в сторону — пришибет, как котенка. Я за тебя под суд идти не хочу. И вообще знай свое — сучки рубай в стороне. Если надо, позову. Получать будешь хорошо. Раз ко мне в бригаду попал, с набитым карманом уедешь, только исполняй все в точности. А теперь работай! Ну, пошли, Олька? — Он по-хозяйски положил ей руку на плечо, обнял за шею и дурашливо закричал: — Не супротивься своему бригадиру: вишь, приустал!

Паша сам работал свирепо и бригаде не давал покоя. Дело далось ему легко с первых дней, и теперь он был уже мастером. Федьке Пашка нравился все больше, особенно когда, работая, он склонялся к стволу своей ладной фигурой и бугристые руки его и плечи сотрясались от напряжения. Когда дерево падало, Пашка стоял, закинув сверкающее от пота лицо, и, очарованно, точно впервые видел, следил за полетом ствола.

Федьке хотелось стоять так же, расставив ноги, с папироской в зубах и в заломленной фуражке, шутливо обнимать Олю и кричать: «Не супротивься своему бригадиру!»

Пашка всегда был ровно веселым, любил и умел показать работу. Однажды приехал корреспондент из местной газеты. Паша специально для него показал свое мастерство точной валки деревьев. На пень поставили бутылку, Пашка подрезал соседнюю березу так ловко, что она упала прямо на бутылку. Восхищенный корреспондент сфотографировал Пашку одного.

Бригадир умел ладить с мастером и получал лучшие, самые густые участки. Зарабатывали хорошо, потому что дело было организовано, никто не стоял ни минуты, и Пашка сам, если требовалось расчистить завал, брался за топор. Но как-то раз после спора о том, кому какой дать участок, Федька услышал, как об их бригаде кто-то сказал озлобленно: «Кулаки». Павла не любили, но боялись, уступали ему. Соседом у Павла была бригада Митяева. У того вечно приключались всякие неполадки: то лопнул трос у трактора, то дерево, падая, веткой ушибло работницу бригады бестолковую Надьку. Сам Митяев, с виду степенный, молчаливый, неопределенного возраста мужчина в кожаной фуражке, был тоже, по мнению Федьки, довольно бестолков. Он иногда по десять минут стоял, разглядывая дерево, раздумывая с унылым и глубокомысленным видом, как его валить, и все-таки подпиливал неудачно. Хотя бригада Митяева работала по соседству, Павел никогда не помогал ему при неудаче, только посмеивался и говорил презрительно: