Бревнов снял фуражку и вышел в середину зала. Зрители притихли, кто-то в заднем ряду крикнул:

— Кино отменяется!

— Товарищи, призываю к вниманию! — произнес Бревнов громко и строго. — Есть объявление. Пропал из дома житель села Володя Зелянин, школьник. Прошу припомнить, если кто где его видел.

Тут же маленькая девочка в платке до коленей подняла руку, встала и сказала:

— Я его видела.

Все повернулись к ней. Девочка испуганно вздохнула и добавила:

— Он заходил в магазин.

— Когда? — спросил Бревнов.

— Когда было темно, вчера, вот, а больше я его не видела.

— Садись, — велел Бревнов. — Хорошо. Полезное сообщение. Если кто заметит следы в лесу или еще что надлежащее, сообщите в сельсовет.

На крыльце Бревнов крепко взял Алешу за локоть.

— Не теряй духу, оперативно стремись в магазин. Информируй меня регулярно.

Тяжелые красноватые сумерки сгустились над селом, когда Алеша подходил к длинному зеленому зданию магазина. Ему показалось еще издалека, что человек в коротком пальто, как у Павла Федоровича, быстро завернул за угол магазина. У Алеши заколотилось сердце, он глянул за угол — никого.

Алеша открыл обитую клеенкой дверь магазина. Пахло туалетным мылом и керосином. Продавщица в плюшевом жакете, в пятнистом переднике, высоко поднимая локти, сыпала сахар в мешочек на весах. Старуха в пегой бекеше вытягивала шею, заглядывая в мешок. Выпуклое глазастое лицо продавщицы с зачесанными на уши черными кренделями волос сразу напомнило — это сестра Павла Федоровича.

— Скажите, к вам сюда не заходил вчера мальчик, мой брат? — обратился Алеша к продавщице.

— Мальчик, ваш брат?. — переспросила продавщица и начала оглушительно щелкать на счетах. — А вы же чей будете? Что-то я вас здесь не видала. Вы приезжий, что ли?

Алеша смущенно сказал:

— Я сын Вассы Егоровны, Зелянин.

Продавщица перестала щелкать, удивленно подняла брови и уставилась на Алешу.

— Это вы студент, в Ярославле учитесь?

— Да, учусь, но дело не в этом, — быстро сказал Алеша.

— У вас еще и сестренка маленькая есть? — участливо спросила продавщица. — И бабушка совсем слабая. Тяжело Павлу с вашей семьей. Это ж такая обуза, прямо хомут! Вы уж извините, но я Павлику говорила: что ж ты делаешь? Вошел в дом, где женщина с тремя самоварами, как говорится, с тремя детями то есть. Чи он кривой или убогий? Мужчина видный, специалист, да любая будет счастлива за него пойти. Вот ему Лида пишет с Харькова…

Алеша вдруг густо покраснел:

— Мне это неинтересно. Дело в том, что Володя пропал, брат мой!

Продавщица смолкла, изумленно спросила:

— Как — пропал?

— А вот так. Павел Федорович его за дверь выставил, а он убежал и дома не ночевал.

Продавщица заморгала, черные глаза ее повлажнели.

— Куда ж он подевался, бедный мальчик? Ведь мороз такой на дворе!

— Да, мороз, — жестко сказал Алеша. — А вот говорят, что он вчера вечером к вам забегал.

Продавщица всплеснула руками:

— О господи! Да разве ж… Да если б я знала, разве ж я его не отвела бы к матери? — Она суетливо вытерла глаза концом рукава. — У меня у самой двое! А тут такой мороз, страшно подумать. Да какой же он с виду, мальчик-то? Сколько ему лет?

— Одиннадцать, — сумрачно ответил Алеша. — На меня непохож, у него совсем волосы белые. В пальто он, но без шарфа — шарф дома остался.

В это время дверь открылась, и в магазин вошли Бревнов и Васса Егоровна. Она метнулась к прилавку.

— Вы видели Володю? — спросила измученным голосом, лицо у нее было темное, измаянное.

— Вспомнила, забегал вчера мальчик, ваш Володечка! Спички купил! Заскочил в такое же время или трошки попозже. Такой встрепанный, расстегнутый…

При этих словах мать ойкнула, сжала руки на груди.

— Заскочил и кричит: дайте спичек коробок!.. А я и не знала, что это ваш ребенок! Куда он побежал, не видела…

Мать уронила руки и пошла к выходу.

Алеша с матерью поднялись от магазина вверх по вечерней улице. Справа сходили к реке темнеющие избы, а за рекой в пронзительном сиреневом снегу рдели леса: туда опустилось солнце, и бирюзовое небо перечеркивали длинные перья облаков. Алеша залюбовался алым простором — вот оно, знакомое и невиданное раньше так остро! Это были Володины красные леса; сейчас они меркли, остывали на закатном горизонте.

«Володя первым рассмотрел это чудо, — радостно подумал Алеша. — И как он увидел такое? Вот он, лес — сиреневый! И красный бывает! Был только что!..»

Пепельно-оранжевые дымы от изб столбами тянулись в вишневое, гаснущее небо. Где же в этих стынущих сумерках пропал Володя?

— Ты нас пойми, Алеша! — вдруг сказала мать. — Без злости пойми. Павел Федорович хотел к хорошему приучить Володю. Ты его расспроси. Надо нам всем примириться.

— Не могу, — возразил Алеша глухим, упрямым голосом.

— Ты пойми нас, пойми! — твердила она, глядя на закат невидящими глазами.

Нет, не различала она этих красок! Володя был ее горькой отрадой и неизбывной заботой, болью, а Павел Федорович — последняя ее надежда на счастье. Мать заглянула Алеше в лицо:

— Володя ему перечит, что ни слово — обида, неуважение. Хоть ты нас пойми сердцем-то!

Алеша силился понять материнскую правду всем разумом, но разум не подчинялся… Чужд и неприятен был Павел Федорович, не допускало сердце почувствовать его отцом… Оно томилось от этого лилово-красного Володиного заката.

— Пожалей, Алеша, и меня и его пойми. Обида все у тебя, а ты по-доброму, миром…

Красное и золотое свечение неба у горизонта затягивали длинные угольные облака. Избы загорались внизу маслянистыми огоньками окон.

Мать стояла, задумавшись, сжав опущенные руки. Может, думала о том, как примирить в сердце Володю и Павла Федоровича…

— Я не могу с ним по-доброму, — хрипло проговорил Алеша. — С ним нельзя.

Мать отвернулась, всхлипнула.

— Нельзя, и все! — упрямо сказал Алеша. — Дурной он!

Резко повернулась мать, блеснули глаза, зубы.

— Нелюдь ты! Окостенел! Гордый! Зло разжигаешь! Мать говорит тебе, так слушайся! Не трави нашу жизнь!

Она разомкнула руки, качнулась, побежала обратно по дороге. Алеша удержался, потерянно глядя ей вслед. И вдруг сорвало его с места, побежал за нею вниз, и поплыли от детских горючих слез холодные краски: снег и небо, — и хоть кричи, как мальчишкой кричал: «Мамка-а!»

Он сбежал вниз — дорога была пуста. Где же она? А мать уже стояла у магазина в желтом кругу света под столбом, и рядом стоял Павел Федорович.

Алеша попятился, осекся. Он нахлобучил шапку, судорожно, стыдливо отер мокрые щеки и пошел обратно, в гору… Надо собрать силы — идти искать, крепиться надо. «Не трави нашу жизнь!» — крикнула мать. «Нашу» — это ее жизнь с Павлом Федоровичем. Не с тобой, Володей, Манькой и бабушкой… А какая у нее была жизнь? Думал ли ты про нее? Четвертый год живешь особняком, мечтаешь в городе закрепиться, учишься на материнскую помощь, хоть и мала она — двадцатка в месяц. В ней вся материнская бессонница, работа и одиночество. И посылки получал, носки, бабушкой связанные, и письма… Чаще всего написанные Володей, а проглядывались в них мамкины слова: «У нас все по-доброму, Алеша, учись спокойно!» А оказалось не по-доброму, терзается мать, своей жизнью жить хочет! Не отошла ее жизнь в прошлое вместе с Алешиным отцом… Алеша вспомнил, что матери едва сорок лет исполнилось. Сильная она — на покосе, когда сено гребут, мужицкий ворох на вилах подымает. Когда Алешин будущий отец вернулся с войны, мамка почти девчонкой делала всякую колхозную работу — куда пошлют. Отец прошел войну сапером, был дважды ранен, но каждый раз возвращался на фронт. Домой он писал об этом. «После надлежащего лечения держу путь в часть действующей армии». Так он и держал путь до самой Победы. Вернулся с медалями. Раньше они висели на картонке в углу, а теперь мать прибрала их в сундучок. А отец умер от старых ран да новых болезней. Работал бригадиром в животноводстве. Бывало, в трудные дни — а их было бессчетно много — у него так же вот, как у Алеши, полосами краснели скулы, он тер сухим кулаком подбородок и говорил: «Так. Ясно. Надо это превозмочь и решить».