Только надорвал он здоровье, превозмогая бесконечные тяготы, и умер в полной памяти, решительно сопротивляясь смерти. После его гибели с Вассы будто обручи слетели, развезло ее горе. Сильна она была мужниной твердостью, а тут сбилась, сникла. «Сошла с линии Васса», — говорил тогда бывший председатель колхоза Тимофей Бревнов.

Помнит Алеша, как просыпался ночами — от тревоги. Прямая в плечах фигура матери четко темнела перед лунным окном, и длинная тень от нее тянулась через всю избу: и сверчок не сверчал, и мать не двигалась, как каменная, и мертво стыло все в доме и, казалось — во всем мире, и Алеше становилось страшно, что не проснется все живое никогда. И только лунный свет из ледяного окна медленно, полз по печи.

Долго жила Васса как потерянная, пока не появился в селе Павел Федорович…

…В темном школьном здании горели только три окна первого этажа в учительской. Алеша остановился посреди двора. Послушай — услышишь, как в надтреснутый колокол звонит сторожиха Ефимовна, тяжело взбираясь по деревянной лестнице на второй этаж. Здесь ребята залезали на тополя прибивать скворечники. Здесь, ты маялся у доски, ожидая помощи даже от куска мела или от портрета Пушкина, а математик, любопытно разглядывая драку воробьев за окном, говорил басом, с явным удовольствием:

«Достоин прочной двойки».

И ты задавал своим учителям вопросы, которые вы записывали в специальные тетрадки, заведенные в каждом классе молодым директором:

— На чем держатся облака?

— Где ночует ночь?

— Почему не везде в избах горит электрический свет?

— Как делают пианино?

— Почему Америка нам угрожает?

— Почему не все люди живут хорошо?

— Почему в нашем районе нет гениев?

Все это припомнилось Алеше, когда он поднялся к дверям школы и прошел полутемным коридором к дверям учительской, откуда падал тонкий теплый луч света. Он осторожно приоткрыл дверь.

За столом в накинутом на плечи пальто сидела девушка, низко склонив над тетрадками светловолосую голову.

Алеша шевельнулся.

Она обернулась — юное, студенческое, чуть сонное лицо, мягкие косы; милое лицо, какое встречаешь с улыбкой, так оно добродушно и доверчиво. Алеша невольно пошел ему навстречу, сдернул шапку — стоял, хлопая глазами.

— Вам кого? — спросила девушка и потрогала нос черенком ручки.

Алеша, тщетно пытаясь не улыбаться, проговорил официально:

— Я, видите ли, учился в данной школе продолжительное время… — И сам подумал с ужасом: «Господи, что я несу!»

А у нее серые глаза, косы с медовым отливом, а лицо такое славное, приветливое… особенное какое-то… в общем, она так красива, хоть плачь от тоски!

— Ну и что? — Девушка смотрела на него с возрастающим любопытством.

— Разрешите спросить, кто вы… как вас?.. — проговорил Алеша деревянным голосом.

Девушка вдруг покраснела, будто хлынуло в нее Алешино смущение. Она вскочила, пальто упало с узеньких плеч.

— Вы родитель или кто?

— Я брат, — ответил Алеша. — Он мой брат, мы братья.

— Кто, господи? — Она вдруг рассмеялась звонко, неудержимо, как смеются только очень молодые люди.

— Володя Зелянин. Он пропал.

Девушка вытерла слезы:

— Как — пропал?

— Ушел, сбежал.

— А причина?.. Я его классный руководитель. Вы ничего не утаивайте от меня! — сказала она повелительно.

— Я расскажу охотно…

— Можете называть меня Ольгой Никифоровной.

— Володя пропал вчера вечером.

Ольга Никифоровна сжала виски пальцами и сказала трагически:

— Невероятно! Чушь какая-то!.. Он не оставил записку? Какая причина?

— Причина сложная, Ольга Никифоровна, потому что Володя сам сложный, даже странный… для некоторых… В нашем доме появился один гражданин, который чужд Володе. Они несовместимы.

Ольга Никифоровна, все сжимая виски пальцами, прошла вдоль стола.

— Знаете, это закономерная несовместимость! — заявила она решительно. — Он некоммуникабельный мальчик.

У Алеши даже дух захватило.

— Он выпал из социальных связей, — заявила Ольга Никифоровна храбро.

Алеша возмутился: такая милая женщина, а несет такую заумь и чушь.

— Вы знали, что происходило в доме у Володи?

— Я ощущала запутанность его состояний, — важно сказала Ольга Никифоровна, — ощущала какой-то нравственный вывих, выключение из среды…

Алеша вспыхнул:

— Он у вас и «выпал» и «выключился». Ерунда! Он живой, природный. Он больше нас видит и ощущает. Мы-то видим чепуху, оболочку: столы, пузырьки, птичек! А он… все… — Алеша очертил руками круг в воздухе.

Ольга Никифоровна удивленно подняла брови, но спохватилась, взяла тетрадку из стопки на столе, протянула Алеше.

— Вот его сочинение на тему: «Наш лес». Он пишет очень ярко, но с ошибками.

— Я почитаю, — сказал Алеша и спрятал тетрадку в карман.

Ольга Никифоровна открыла новенький портфель, сложила туда тетрадки, сняла с вешалки пальто.

Они вышли на улицу. В редком свете фонарей поперек дороги несло легкий снег. Ольга Никифоровна подняла воротник, поежилась и вдруг тоскливо сказала в темноту:

— Где же все-таки Володя? Ведь снег пошел… Слушайте, не может человек потеряться в нашей стране! Вы не впадайте в панику! Как вас звать?.. Алеша? — Она тронула его за плечо. — Мы его найдем! Я возьмусь сама, и ребята мне все расскажут. Мне многие люди о себе рассказывают, как на исповеди. В институте я знала тайны всех девчонок нашей группы. Вот какое доверие! А знаете, как трудно хранить тайны? Как будто тебе клад доверили! А ты ходишь с этим кладом и не можешь никому ни единой золотинки отдать!.. А здесь, в деревне, я уже узнала несколько местных тайн. Вот моя хозяйка — добрая старушка, а верит в конец света… Ну ладно, что ж мы стоим! Идемте!

Алеша посмотрел на часы.

В прочерченной снегом тьме, в мельтешении света выросли две фигурки.

— Мои мальчики! — воскликнула Ольга Никифоровна.

— Ага, мы! — подтвердил Медяшка, отдуваясь. — Мы, Алексей Матвеевич, всех ребят обошли. По двадцать домов кажный.

— Не кажный, а каждый, — поправила Ольга Никифоровна.

Медяшка вдруг захихикал, покрутил головой.

— Я у Колымагиных на гулянку угодил, насилу отбился, дядя Евстроп схватил меня и за стол поволок. Только ничего мы не узнали.

— Тогда идите спать! — велел Алеша.

— Не… мы ничего… Мы хоть в Деребаево сейчас добежим, — отважно сказал Медяшка и оглянулся на Митю.

— В Деребаево-то, однако, не добежим, — сказал Митя. — Ишо уроки надо готовить.

— Последнее задание вам вот какое, — сказал Алеша, — зайдите к нам, скажите, что я поздно домой вернусь. К Макару, мол, пошел.

— Вам все ясно? — спросила Ольга Никифоровна. — От занятий вы на завтра освобождаетесь.

Мальчики обрадовались и уже пошли было, но вдруг Медяшка вернулся и быстро сообщил:

— Павел Федорович-то пьяный бродит.

— Где бродит? — спросил Алеша настороженно.

— У моста поперек дороги похаживает, да повизгивает, да снег ест!

Медяшка расставил ноги, пошатнулся и пошел на Ольгу Никифоровну.

Она испугалась, схватилась за Алешино плечо.

Алеша дернул Медяшку за руку:

— Перестань… Не время.

Ольга Никифоровна беспокойно спросила:

— А кто этот Павел Федорович? Знакомый? Родственник?

Алеша отвернулся от летящего снега и сказал:

— Не знаю.

Они стояли у крайней избы, дорога пропадала в кипящем снеговом вихре. Поодаль, на бугре, страшно, будто костями, стучал ветками оледенелый тополь, свистел ветер в проводах. Здесь, под прикрытием избы, было потише.

— Вы никуда не пойдете, Алексей Матвеевич. — жалобно, но упрямо повторила Ольга Никифоровна. — Или я пойду с вами, как хотите!

Она часто моргала смерзшимися ресницами, того и гляди заплачет.

— Ну нельзя туда одному! — Она вздохнула, ветер подхватил облачко пара от ее губ, разорвал, унес. — Я не разрешаю вам безумствовать!

Алеша молодцевато постучал рукавицами: