— Чего раскричался? — буркнул Акрам. — Мы же незаметно, как разведчики. — И он тут же поставил вопрос ребром: — Кто не со мной, тот трус!

Трусом быть никто не хотел.

И мы втроем разом ушли под воду. Осторожно, стараясь лишний раз не плеснуть, выплыли у другого берега.

— Не поднимайте головы, ползите за мной, — шептал Акрам, добровольно возложив на себя командирские обязанности.

— Ой, живот проколол колючкой, — застонал Рахмат.

— Отстань, уйди в укрытие. — Акрам указал на выемку в откосе. Бедняга Рахмат, однако, не пожелал «уходить с поля боя» и терпеливо полз за нами.

Показалась первая пушка с огромным стволом, нацеленным в небо. Рядом с ней аккуратно сложены какие-то зеленые ящики с черными номерами. Ноздри щекотала пыль. Очень хотелось чихнуть. И тут перед нашими шмыгающими носами неожиданно выросли сапоги. Кирзовые. Густо пахнущие ваксой.

В тишине, словно гром, прогрохотал бас:

— Ага, поймались, бесенята! А ну встать…

Мы поднялись. Коленки так и дрожали от страха. Что теперь будет с нами? Руки почему-то сами потянулись вверх, очевидно, «сработали» кино и книжки.

— Отставить, — голос солдата странно дрогнул. — Марш вперед!

Мы побрели цепочкой — Акрам, Рахмат и я. Конвоир сзади.

Пушки (нам было уже не до них) остались слева. Впереди — приземистое одноэтажное здание с крохотными окошечками. К нему нас и вели.

По пути встретился другой солдат. В галифе и в белой куртке. На голове белоснежный колпак. В руках таз, полный капусты. Видимо, повар.

— Амельченко! — толстые губы его растянулись в широченную улыбку. — Никак шпиёнов поймал?

— Их самых, — ответил Амельченко. — В комендатуру веду. На допрос.

На крыльце одноэтажного здания внушительно возвышался дядька с пышными пшеничными усами. На ремне его висела кобура с пистолетом. Погоны перечеркнуты продольными желтыми полосками.

— Товарищ старшина! — обратился к нему Амельченко. — Докладываю, что в районе поста номер пять мной обнаружены и задержаны неизвестные лица.

Старшина, щеголевато раскачиваясь на носках, сурово посмотрел сверху вниз на трех голопузых шкетов в одних трусиках и протрубил:

— Благодарю за бдительность, рядовой Амельченко. Запереть нарушителей в каптерке до выяснения обстоятельств!

— Есть!

Амельченко повел нас длинным и узким, как пенал, полутемным коридором. Завел в какую-то комнату и вышел, щелкнув замком.

Долго слышалось, как по коридору удалялись его бухающие шаги…

Что такое «выяснение обстоятельств» и сколько оно будет длиться? И что означает таинственное и страшноватое слово «каптерка»?

Мы с опаской огляделись по сторонам. Единственное крохотное окошечко зарешечено. Сквозь него струились дымчатые лучи, высвечивая бесчисленные шинели, аккуратно висевшие на вешалках.

Стол, чернильница. Пара табуреток.

— Склад, наверное, — не очень уверенно, но с облегчением заметил я.

— Ну и что? Все равно… Это все Акрам виноват, — захныкал Рахмат. — Приведут родителей и влепят на всю катушку…

— Не влепят, — взъерошился Акрам. — Откуда им знать, где мы живем?

— Верно, откуда? — поддержал я. — А сами не скажем.

— Не скажем — не выпустят, — резонно заметил Рахмат.

— Ну, соврем что-нибудь, — возразил я. Но врать военным почему-то совсем не хотелось.

Неизвестность омрачала наше настроение. Лучи уже не заглядывали в каптерку. В окно прощально смотрелось оранжевое пятно заката. Со стороны поля до нас донеслась бодрая и одновременно задушевная солдатская песня:

— С учений идут, — пояснил Акрам.

— Сейчас за нас возьмутся, только поужинают, — совсем упавшим голосом заметил я.

— Эх, что-то в животе урчит, — горестно вздохнул Рахмат. — Мать сегодня обещала плов приготовить…

— Нашел о чем напоминать! — вспылил Акрам.

В другое время не миновать схватки, но сейчас нам всем было не до того.

Коридор между тем наполнился гулом сильных солдатских голосов. Раздавалось звонкое пощелкивание металлических сосков в умывальниках, плеск, смех, беготня.

— Рота, строиться на ужин! — раздался зычный приказ дневального.

Краткий топот — и снова тишина окутала нас.

Вдруг в замочной скважине заскрежетал ключ — дверь распахнулась. На пороге стоял усатый старшина. Глаза прищурены.

— Ну, что будем с вами делать, граждане-шпионы?

— Никакие мы не шпионы! — возмутился Акрам.

— Отпустите нас домой, — хныкнул Рахмат.

— Отпустите, — поддержал я. — Мы ж ничего такого не сделали.

— Ишь вы как, — хмыкнул старшина. — А зачем пробрались на военную территорию? Знаете, что объект охраняется.

— Ничего мы не знали, дяденька, — соврал Акрам.

— Не дяденька, а товарищ старшина, — строго поправил усатый военный.

— Да, мы не знали, товарищ старшина, — попробовал убедить и я. — Просто пушки хотели поглядеть.

— Вот как, поглядеть!.. Ну, ладно, хватит! — отрезал старшина. — В пионеры давно приняты?

— Давно.

— Дайте клятву, что никогда впредь не повторите подобных нарушений.

Мы втроем, не сговариваясь, дружно, в один голос, гаркнули:

— Честное пионерское, не будем нарушать!

Старшина улыбнулся.

— Ничего, бойцы, получается. А теперь… шаго-ом марш домой!

Рахмат первым кинулся в дверь, но споткнулся о выступ и упал.

— Отставить, — строго сказал старшина. — В шеренгу по росту стройсь!

Построились. Акрам, я, Рахмат.

— Напра-аво! Ша-а-гом арш!

Мы затопали во двор. Оттуда повернули к железным воротам с огромными красными звездами, но старшина остановил:

— Левое плечо, ша-а-гом арш в столовую, — и мы пошагали к светлому зданию, укрывшемуся под густыми деревьями.

В столовой нас посадили за отдельный стол.

Отужинавшие солдаты с любопытством разглядывали незнакомых пацанов.

Повар в белом колпаке, которого мы видели еще днем, поставил перед нами котелок с гречневой кашей, Добродушно подковырнул:

— Небось проголодались, друзья-шпионы!

Ух, что это была за каша! Просто объеденье. В другой раз мы бы не одолели по полтарелки, а тут на дне котелка осталось лишь масляное пятнышко.

Потом усатый дежурный по части повел нас к орудиям и показал их вблизи, не разрешил только ничего трогать руками.

За воротами старшина подарил нам по звездочке, «На память», — сказал.

Теперь эта облупившаяся звездочка вместе с реликвиями моей армейской службы перешла во владение сына.

Ну какое же детство или рассказ о нем без клада, верно?..

— Кисля-пресня маляко-о! — вместе с утренним ветерком в открытые окна домов врывался хриплый голос Юнуса-глухого. — Кому кисля-пресня маляко-о?

Из калиток выглядывали смуглые и румяные хозяйки в атласных и ситцевых платьях, подростки, малыши. С кастрюлями, банками, чашками-косами…

Торопились навстречу. Иногда за хозяевами семенили псы. Лохматые и гладкие, разношерстные, с ушами острыми, обрубленными и длинными.

Для них Юнус-глухой был «свой». Они никогда не гавкали на него. Подходили, обнюхивали — здоровались.

Глухоманной жил неподалеку от кожевенного завода в саманном домике. Держал огромную лобастую корову и продавал молоко и простоквашу.

Руки Юнуса-глухого пахли молоком и сеном.

На вечно небритом подбородке молочника торчали пучками волосы, точно колючки. А глаза были похожи на коровьи. Темные, влажные и грустные.

Мы, мальчишки, считали Юнуса-глухого личностью загадочной, таинственной. И для того имелись основания.

Жил он сам по себе, замкнуто. Ни родичей, ни друзей-приятелей. А тут еще кто-то пустил слух: этот Юнус-глухой, мол, только притворяется бедным да несчастным. На самом же деле он скряга. И во дворе у него зарыт сундук с золотом, дорогими вещами. Называлось даже точное местонахождение скрываемых ценностей: под старым грушевым деревом.