Было так интересно, что Рахмат первый не выдержал, подошел к одному из рабочих. Тот мусолил самокрутку, опершись на кувалду.

Рахмат оценивающе оглядел великанский молоток и робко попросил:

— Можно я… это… попробую забить?

— Валяй, — усмехнулся парняга.

Рахмат с трудом приподнял кувалду… Кувалда всей своей тяжестью потянула его в сторону и… уткнулась в землю, хорошенько встряхнув незадачливого «забойщика».

Мы рассмеялись.

Рабочий, однако, осуждающе посмотрел на нас и пояснил Рахмату:

— Кто же так обращается с инструментом? Вот как надо держать. — Он, словно перышко, поднял над собой кувалду — бац! — и огромный костыль-гвоздь «утонул» в дереве.

Рахмат снова поднял кувалду — на этот раз она подчинилась спружиненной мальчишеской силе — тюкнул по костылю и тот наполовину вошел в шпалу. Второй удар поставил гвоздь на место.

— С почином! — поздравил рабочий. — Молоток!

— Еще бы ударить, — вдохновился удачей Рахмат.

— Я тоже хочу попробовать, — сказал Акрам.

— Дайте и мне, — подвинулся я к кувалде.

— Э, так дело не пойдет, — развел нас в стороны рабочий. — Где дисциплина? Надо по порядку.

Ух, с какой радостью мы вбили по костылю! Сначала Акрам, потом я. Рельсы еще на несколько метров продвинулись вперед. Была в этом и частичка нашего труда. Как тут не гордиться!

Через несколько дней две стальные ленты протянулись так далеко, что осталось гадать: куда они приведут? Одни говорили — к будущему заводу, другие — в соседний колхоз…

Гадать можно долго, но лучше самим посмотреть. Акрам первым отправился на велосипеде в разведку. Даже не захватил никого с собой. Вернулся и сообщил:

— Рельсы уложены, кольцо у колхоза. Первый трамвай пустят вот-вот…

Мы каждое утро бегали к линии, уходящей за горизонт, за низенькие домики, утопающие в садах, — не покажутся ли долгожданные вагоны? Наклонялись ухом к холодному еще рельсу — не послышится ли стук колес? Вглядывались в чуть провисающие медные провода — не подрагивают ли? Но пока повсюду дремала тишина.

И вдруг… — а это случилось в субботу, — Рахмат первым отпрянул от рельса.

— Что, едет? — насторожился Акрам.

Но спрашивать было не нужно.

Рассеянно-счастливое лицо друга выдавало долгожданный праздник.

— Еде-е-е-ет! — закричал Рахмат.

— Еде-е-е-ет, ур-ра! — закричали мы на всю махаллю.

Из-за поворота вынырнул трамвай. Солнце ослепительно полоснуло по чистым его стеклам.

Трамвай приближался, стуча колесами: та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум! Словно невидимый музыкант бил по звонкой коже дойры.

— Та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум! — Рахмат, щелкая пальцами, пустился в пляс.

Мы — за ним.

Трамвай отчаянно зазвонил. Мы прыснули в стороны. Из открытого окна высунулся вагоновожатый — и кто бы вы думали? — наш сосед Сали-арбакеш! — Он погрозил увесистым кулаком: мол, не бегайте рядом с рельсами.

Вот тебе и Сали-арбакеш. Всю жизнь развозил на арбе уголь, саксаул, сено, а тут — вагоновожатым!

Когда только выучился? Мы-то и не подозревали, но были рады за него. Кулак — не в счет, ведь Сали добрый человек, это он шутит. Теперь у нас не только свой трамвай, но и свой вожатый.

Наши ожидания подтвердились: не зря мы зачем-то остались дожидаться трамвая… И точно, на обратном пути трамвай остановился.

На подножке показался Сали.

— Садитесь, соседи, — пригласил он, весело подмигнув. — Платить не надо. Сегодня пробная обкатка.

Мы козлятами запрыгнули в трамвай, не дожидаясь повторного приглашения. Пустые вагоны качнулись, и колеса под нами весело запели: та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум.

Мы толкались за спиной Сали-арбакеша и радостно вопили:

— Но-о! Еще давай!

Будто это вовсе был не трамвай, а пегий конь Сали.

Сали не обращал внимания на наши разудалые возгласы. Он явно был доволен своей новой профессией. И держался собранно, с достоинством, лишь изредка поправлял на голове тюбетейку-ферганку да степенно оглаживал ус.

Свистел за окнами утренний ветерок. Мелькали ветви деревьев, дома́, лица прохожих.

— Но-о! Быстрее! — орали мы.

— Быстрее нельзя, — серьезно отвечал Сали-арбакеш, виноват, Сали-вожатый… Впрочем, первоначальное прозвище так за ним и осталось, хотя и приобрело теперь смешной оттенок…

На другой день трамвай заполнили шумные пассажиры — с сумками, ведрами, мешками, портфелями. Управлял им по-прежнему Сали. Только у дверей сидела хмурая тетка-кондуктор в очках и с кожаной сумкой. И праздник кончился. Не потому, что нужно было покупать билеты. Просто это был уже не вчерашний, первый трамвай. Но разве, если бы любой праздник длился бесконечно, мы бы радовались ему?..

После продажи коня, арбы, упряжи и остатков сена, облаком сидевшим на саманной крыше, дворик Сали-ака с деревянными скрипучими воротами будто осиротел.

Не ржал конь. Не хрумкал овсом и арбузными корками. У бывшей коновязи, на утрамбованной пыли не появлялись больше малыши — хозяйские и соседские, лучшие друзья и почитатели трудяги коня… Мы помнили его еще жеребенком.

Ничто теперь не напоминало о прошлой жизни Сали-ака, его работе. Разве что два гигантских деревянных колеса с железными ободами, прислоненные к дувалу со стороны улицы, словно на обозрение всей махалле.

Колеса были действительно такими большими, что я еле доставал макушкой до их оси.

«Зачем нужны такие колеса?» — думал я и никак не мог догадаться, пока не объяснил отец. Дело в том, что реки в нашем краю, особенно весной в предгорьях, бурные, коварные. Да и бездорожье между кишлаками — выбоины, камни, валуны. А с такими колесами арба — вездеход. И поток ей по «колено», и разбитые дороги не так страшны.

По весне и пользовался этими колесами Сали-ака, когда развозил свой груз на окраинах и когда ездил в гости к родственникам в какой-то далекий горный кишлак. Но это было давным-давно. Теперь и там проложили асфальт…

Вот и стоят колеса неприкаянными у дувала. Сали-ака возил их на базар — пробовал продать. Приводил покупателей на дом. Но те, непонятно шевеля губами, что-то про себя взвешивали, просили дать время подумать — и навсегда исчезали.

— Ай-яй-яй! — сокрушался Сали-ака. — А я такие деньги ухлопал когда-то за колеса на Саман-базаре…

Но кому они сейчас нужны?

Везде — хорошие дороги.

Разве только в музей предложить?

Но есть на свете такой народ — мальчишки, которым все интересно: и самое новое, и самое старое.

Проходя мимо колес, я всегда останавливался, задрав голову и в восхищении открыв рот.

Какой умелец смастерил их? Как ему удалось сделать такой гигантский круг? И вообще, кто был изобретатель колеса? Кто предок умельцев из современной телепередачи «Это вы можете»?

Масса вопросов! А найти ответ на них я не мог…

Отныне Сали-ака ни свет ни заря спешил в свой трамвайный парк. И пятнышки масла на его новом темно-синем кителе, сверкавшем металлическими пуговицами с эмблемами — ключом и молотом, ярко подчеркивали принадлежность Сали-арбакеша славному рабочему классу.

Но однажды перед самым рассветом возле ворот вагоновожатого раздалось такое знакомое осторожное ржание.

Сали-ака спросонья соскочил с айвана — спал он летом во дворе — и сердце его часто-часто забилось от предчувствия.

Ну да! У ворот стоял его отставной конь. Светло-пегой масти. Нервно «тикал» острыми ушками. В больших глазах усталость и грусть, слезы… Конь плакал, совсем как человек.

Сали-ака тревожно посмотрел по сторонам: где же новый хозяин? Улица была пустынна.

«Ах, да! — мелькнула мысль. — Как же я не догадался сразу… Эх, дурья голова… Ведь он убежал».

Сали-ака распахнул ворота и, обняв коня за вздрагивающую холку, вошел вместе с ним во двор.

В этот день его трамвай впервые вышел в рейс с небольшим опозданием.

Вечером к Сали-ака явился владелец коня. Это был седой человек, похоже, многое повидавший в жизни и совсем не злой. Он все сокрушался, как это конь ушел через весь город — хорошо не попал под машину и не перехватил кто! — и нашел дом своего прежнего хозяина.