Я встал из своего «скрадка» под огромной орешиной и направился к дому. Нужно было собрать белье. Ведь мать еще с утра затопила баню.

Весенний воздух над рекой, как туго натянутые струны. Звенит-поет на все птичьи голоса.

Кого только нет в этом оркестре!

Острый, опытный слух отличит и крик белокрылой чайки, и малого зуйка, и круглоносого плавунчика, и береговых ласточек, и желтых трясогузок и еще многих-многих других птиц, названия которых сразу и не упомнить…

Воздух словно крошится от мельканья крыльев.

В глазах рябит от воды, птиц и солнца.

Устав бродить с удочкой, я прилег под выдранным корневищем лоха, смытого недавним паводком.

Хорошо. Прохладно. Ноги после долгой ходьбы приятно гудят…

Вдруг в шагах десяти прямо на отмель спланировала небольшая птица.

Пригляделся. Ну, да! Это ходулочник-кулик. Голова и грудь белые, а спинка и крылья темные. Тельце невелико, зато ноги длинные, заметные, вишневого цвета. Очень похожи на ходули. И ходит птица высоко их поднимая. Не поэтому ли кулика назвали ходулочником?

Сделает несколько шажков по самому берегу, остановится — и тюк! — острым клювом-шильцем в ил.

И ведь никогда не промахнется. Обязательно вытащит то крохотного моллюска, то личинку, то червяка…

Откуда же такое чутье? Ведь добычи не видать ни под илом, ни под водой… Для меня, да и для науки, это остается загадкой. И приходится только завидовать таинственному умению ходулочника-кулика. Ведь сколько тяжелых и скользких камней приходится перевернуть иной раз рыболову, чтобы вытащить два-три ручейника-червя, прежде чем устроиться с удочкой на берегу!

Рыбачил я как-то на Аччик-куле. Занималось раннее летнее утро. Клев был в самом разгаре. Караси, как очумелые, топили поплавок. Успевай только подсекать.

Хорошая зорька, удачная. И прохладный ветерок со стороны степи. Ни комаров тебе, ни зноя.

И тут вдруг с шумом-плеском на середину озера спланировали утки-лысухи. Три-четыре пары. Целый табунок! Плавают, ныряют под воду, перекликаются меж собой. Меня не замечают. Ведь я для них невидим, скрытый сеткой тростника.

Зато что делается на воде — мне отлично видно.

Одним глазом наблюдаю за удочкой, другим — слежу за утками. Интересно!

Но что такое?

Утки вдруг насторожились…

Кто их мог напугать? Лисица, шакал, камышовый кот?..

Ага, вот она, разгадка!

Над озером показался сокол. Он делал неширокие круги, рассекая клиновидными крыльями синеву неба.

Птицы оставались начеку. Еще бы! Над ними страшный враг.

«Что же он предпримет дальше?» — подумал я. Решив, видимо, что время настало, сокол пошел на стремительный таран.

Но не тут-то было! Утки, образовав кольцо, крыльями и лапками подняли каскад брызг. Прямо фонтан!

Пернатый разбойник прошел на бреющем полете и не солоно хлебавши взмыл в небо.

Он еще несколько раз пробовал атаковать уток, но все напрасно. Они были неуязвимы для хищника. Птицы, как по команде, взбивали крыльями и лапками воду.

В конце концов соколу надоела бессмысленная охота, и он с досадой покинул неудачное для него озеро.

А я, забыв про поплавок, думал о добром инстинкте уток-лысух. О том, что миром и смекалкой можно победить любого врага.

Дачный домик к весне был выстроен. Настелили полы, оштукатурили стены, покрасили крышу, но тут выяснилось, что забыли в рамы вставить стекла.

На другой день их привезли. Первой в комнату вошла мама и всплеснула руками:

— Ну и ну!

— Что такое? — забеспокоился папа.

— А у нас уже новоселы!

Я стал озираться по сторонам: где они?

И тут под самым потолком на шнуре, где висела лампочка, мы увидели ласточкино гнездо.

Не гнездо, а глиняная варежка. Маленькая такая, уютная.

Из окошечка гнезда показалась сама хозяйка. Головка гладкая, черная. Зырк, зырк! — смородиновыми глазками по углам: что, мол, люди тут делают? Защебетала даже.

— Пойдемте отсюда, — сказала мама. — Напугаем еще…

Мы вышли на крыльцо. И все-таки рамы застеклили. Только форточку в одном месте трогать не стали. Пусть остается незастекленной! Должна же ласточка попадать в свой домик.

Летом мы жили на даче. Рядом с ласточками. Вставали на рассвете и ложились спать под их звонкий щебет.

А вскоре появилось потомство. Шесть желтоклювых птенцов. Пищат, есть просят. Родителям хлопот поприбавилось. Носятся над садом в поисках пищи, ловят насекомых — и тут же к беспокойным чадам…

Мы даже привыкли к веселому щебету, писку.

А однажды на воскресенье мы уехали в город.

Когда же вернулись на дачу, комната показалась непривычно тихой.

Я поставил раздвижную лестницу и заглянул в гнездо-варежку. Ни самой ласточки, ни ее птенцов там не было…

Стало грустно.

Я вышел в сад.

Над черешнями и грушами чертили небо ласточки. Наверное, среди них были и наши птенцы… Попробуй узнай!

А ласточкино гнездо так и осталось висеть над лампочкой.

Мы его не стали разрушать: вдруг птицы на будущий год снова прилетят к нам?

К тому же гнездо похоже на маленькую люстру.

Кто еще может похвастать такой? Необычной. Ласточкиной…

В июле начала поспевать слива. Она росла в конце сада — за вишенками и яблонями. Плоды, очень похожие формой на маленькие груши, стали покрываться сизо-голубой дымкой.

Как-то утром я отправился за дровами растопить баню — они были сложены в конце сада — и невольно остановился возле сливы: под ней на выгоревшей траве валялось несколько плодов. Я поднял одну сливу. Она была крупная, сочная, но посередине проклевана птицей. И другие плоды оказались с таким же «браком».

«Надо же, — усмехнулся я. — Дрозды или майнушки прежде хозяев успели полакомиться плодами».

Подумал я так и ошибся.

На рассвете мне понадобилось удилище, спрятанное за поленницей. И еще издалека на старой корявой сливе я увидел необычную птицу. С белой тюбетейкой на голове. Это был наш среднеазиатский дятел-желна. Зажав в расщелине коры сливу, он аппетитно долбил ее острым клювом.

Раз — клевок, два — клевок — и плод плюхнулся на землю. А дятел принялся за другую сливу. Я не мешал ему. Наблюдал. Так повторилось три или четыре раза. Затем пернатый зыркнул в мою сторону и сорвался с места — полетел в сторону гор.

Я подошел к дереву. Поднял сливу. Она также была проклевана. И мне стало все ясно: дятел трогал только червивые плоды. Но как он угадывал их среди здоровых, для меня это осталось загадкой.

Вот умная птица!

Если подниматься по утоптанной тропе в горы, оставляя внизу кишлак Шанибек из десяти-двенадцати домишек, можно попасть в ореховую рощу. Разрослась она по берегу сая — бурного и пенистого весной и тихого — видать на дне каждый камушек — летом.

Шумят огромные деревья на ветру, лопочут широкими листьями, перекликаясь со звоном воды.

Прячутся в кронах бронзовые плоды — пока еще в зеленых оболочках. Ждут кишлачные мальчишки с нетерпением, когда орехи созреют, чтобы полакомиться ими вволю. Можно орехами и поиграть.

А ну-ка, у кого ловкая рука и меткий глаз?

Но не только мальчишки предвкушают «ореховую» пору.

Ждут созревания плодов и дикие кабаны из заповедника, находящегося по соседству. Для них орехи тоже любимое лакомство. И прочная скорлупа под крепкими клыками рассыпается в стороны, как шелуха от семечек.

Не прочь попробовать орехов и вороны, откочевавшие на лето ближе к Северу. Но осенью они прилетят в самый раз — плоды созреют и от ветра сами будут падать в пожухлую траву.

Все это, конечно, будет.

Но кто, интересно, посадил ореховую рощу высоко в горах?