Глаза Эйни всё еще испытывали боль, и вскоре под моими руками стало мокро от ее слёз. Она скрежетала зубами, из ее горла вырывались сдавленные и протяжные стоны, временами напоминавшие волчий вой. Постепенно я расшифровал цикл заклинания. Тот колдун, что накладывал его, был тоже ранен, испытывал боль и страх, но не за себя, а за кого-то еще, кто был так похож на беспомощного заложника ситуации, чья душа еще не успела нагрешить настолько, чтобы быть сожранной в планетарной жатве. Поэтому глаза Эйни и не поддались лечению даже Странником. Гель Тиир боялся за других и в этом бою, возможно, сам того не зная, использовал принцип жертвы.

Я невольно улыбнулся, испытывая некое уважение к этому невзрачному на вид кастеру и к тому, как он сплел этот цикл. Так не колдуют. Так прыгают на гранату, закрывая товарищей от разящих осколков; так остаются прикрывать отступающее отделение с одним лишь потоковым ружьём; так вызывают огонь на себя.

«Чак, Чак!.. — мелькнула мысль. — Конечно, ты поймешь со временем символьную магию, эту сложную науку, но сейчас ключ от этого заклинания, прости, не у тебя». Ключ на нашем языке трактовался как жертва, безвозвратная потеря ради высшей цели.

Оно затаилось под моими руками, терзая глаза девушки и готовясь отразить всё, что я ему противопоставлю, до тех пор, пока ему не докажут, что лечащий готов жертвовать. И я показал ему, как «шагнул» к людям, как, уже будучи Странником Спирита, сдался на суд не Тирипсу, а людям, желая понести наказание за все наши и их злодеяния на Терре. Да, это была установка тёмного Странника. Да, это была эмпатия, но ничего в этой вселенной не происходит в обход сознательной воли. Атакующий цикл принял мой ключ и, в последний раз опалив болью девушку, аннигилировался, растворившись в пространстве мира магии и маны.

Убрав руки, я снова увидел зеленую радужку её глаз. Эйни улыбнулась сквозь слёзы, приподнялась и, потянувшись, обняла меня. Голова закружилась — то ли от магического успеха, то ли от потери сил, съеденных в совокупности трансформой и лечением. В глазах потемнело, правда, на одно мгновение, но придя в себя, я почувствовал, что всем телом навалился на её хрупкое тело, так что ощущал под упруго стянутой синтетической тканью костюма частое биение сердца кемономими. Повисшая пауза была слишком долгой, пока мы смотрели друг на друга на расстоянии, слишком уж близком для боевых товарищей.

Я рывком приподнялся и посмотрел на закрытую шлюзовую дверь, словно желая убедиться, что в нее никто не вошел. Дверь оставалась закрытой.

— Я разобрался в заклинании, но декативация потребовала слишком много сил. Пойду в свою каюту. Тебе бы тоже еще поспать, — произнёс я, не глядя на девушку, и, шатаясь, шагнул к двери.

Теперь Эйни могла видеть своими глазами, а Хелл Клаус, чёрный маг, майор АF, убийца мирных фурри и интриган, на поверку оказался моральней и правильней её самой, Странницы Спирита.

Они находились так близко, что пожелай он сам или помедли ещё мгновение, их души уже сплетались бы в долгом и таком редком со времен этой вылазки на Терру сексе.

Девушка даже хотела «шагнуть» к нему в каюту, когда он «сбежал», и уже тогда ничего бы не сдерживало их от неминуемого. Однако здравый смысл и предвидение рисовало ей картины вероятных исходов такого действия, и кемономими лежала на своей кушетке в гостиной Странников, внимательно пересматривая моменты этой не произошедшей близости.

Вот она переносится к нему в комнату, уже обнаженная, и он, не задавая никаких вопросов, жёстко и где-то даже жестко берет её, поначалу придерживая за бедра и впиваясь губами в грудь, потом переносит на кровать, где продолжает с силой даже не входить, а вталкивать себя в неё…

Он был прекрасен в облике человека и великолепно сложен, Чак зачем-то отменил ему цикл смерти, и теперь тело крабового пророка само собой молодело и даже росло. Эйни видела в предвидении и то, как давно у Клауса никого не было, и как он сейчас в своей каюте сворачивается от боли, вызванной спешно подавленным желанием.

Вряд ли Чак понял бы правильно такой поступок лисодевочки, хотя в земном обществе всё было более чем просто и распущено. Везде царил фрилав, свободная любовь с кем угодно и когда угодно, но Вульфен был консервативен, хотя и принял её идею переспать с Суппи. А Хелл Клаус как раз воевал за то, чтобы этой фурри- и кемономими-развращённости не было никогда.

Эйни хмыкнула. Складывалось так, что единственная шлюха в команде Странников — это она. Однако почему некоторые мужчины позволяют себе гаремы, а женщины — нет? В её уме тонкая грань сексизма и неравенства натыкалась на выбор «или-или»: или шлюхи все, кто заводят гаремы, независимо от пола и расы, или никто. Поупражнявшись в измышлениях на эту тему, чисто по этике Эйни выбирала для себя лозунг: "Никто не шлюхи, и всё дозволено!'

Но здравый смысл был прав. Случись у неё сексуальный контакт с бывшим магом Тирипса, Хелл стал бы избегать лишнего общения с Чаком, что согласно предвидению плохо влияло бы на всю команду. Да, эмпатию потерять можно, а вот мораль и нравственность — нельзя, пускай ты даже жуткий антифурри-нацист.

«Милый, милый Хелл… — подумала Эйни, заглядывая предвидением в его каюту. — Умел бы ты переступать через свою этику и работать с Чаком несмотря на мнимое предательство, которое по меркам современной Земли и предательством-то не считается, сделала бы тебе подарок, а так… Какой же ты молодец, хоть и дурак, что в первую очередь думаешь о общем деле и работе в команде, зная, что тебя лично это погубит, и не идёшь на поводу своей плоти и похоти! Жалко только, наверное, что во всех обитаемых мирах не найдёшь ты себе подобную тебе, сколько не ищи.»

На этом лисодевочка оставила свои размышления и фантазии и с удовольствием переключилась на здоровый сон без боли и рези в глазах, который мог вырвать её из этого мира, полного средневековой грязи, магии и смердящих трупов.

Это чуть не случилось. Я точно помнил, как она обняла меня и как всё вокруг поплыло. Я еле удержался на ногах… Или нет? Мы были слишком близко, и я слышал, как бьётся её сердце, как приподнимается от вдыхаемого воздуха грудь, как искрятся её глаза, а подбородок еле-еле подается мне навстречу.

Слишком много сигналов для простых дружеских объятий. Или снова нет? Или Чак Вульфен, сняв с меня цикл старения и, как следствие, смерти, сам того не зная, чуть было не сделал себя рогоносным фурри?

Я не помнил, как уходил из гостиной. Возможно, я просто сбежал от единственной девушки в нашей команде. К чёрту мнимую дружбу с Чаком, к чёрту внутренний запрет на служебные романы — в своей жизни при работе на Тирипс я делал и более скверные вещи, чем спать с женщинами коллег и с коллегами-женщинами. Отмена цикла смерти давила, сводила с ума, заставляла принимать желаемое за правду и желать желаемое. Эйни — Странник, и пожелай она меня, просто шагнула бы ко мне в каюту, и я бы точно не сдержался. А раз её тут нет, значит, всё, что я сейчас себе навыдумывал — лишь гормоны. Я хмыкнул. А вдруг люди-великаны, нарисованные в египетских храмах, и вправду выросли до таких размеров за многие сотни лет?

Пространство поплыло так, словно передо мной раскалился воздух и, поднимаясь, исказил холодный блекло-синий цвет стен в моей комнате. Она шагнула ко мне! На лицо Эйни упала тень, подчёркивая её обнаженную фигуру и особенно голову с лисьими ушками.

Я не мог пошевелиться. Это было и неправильно, и закономерно.

Гостья сделала ещё шаг.

Я закрыл глаза, давая себе последний шанс ошибиться, открыть и не увидеть в каюте никого, но открыв их, я обомлел ещё больше. Черные волосы ниспадали на её плечи, острые уши были больше, чем у Эйни, а хвост был не лисий, а свободный от шерсти с кистью лишь на самом конце.

Грудь кемономими была хоть и высокой, но несколько меньше, чем у Странницы, хотя, может, Эйни носила пуш-ап. Однако та, что пришла ко мне, лишь отчасти её копировала.