Думавшая о детях в перспективе неопределённого будущего, разумеется, я хотела их. Жить в большой семье лучше, чем быть одной. Даже если не хватает денег и порой приходится себе отказывать в маленьких радостях. Но лумеры не создают браки рано без особой на то необходимости, ведь большинство стремится сначала встать на ноги и преодолеть бедность.

Например, моя матушка вышла замуж за отца, когда ей было двадцать пять, а ему — тридцать. Старшая сестра (ей в этом году исполняется двадцать шесть), возможно, скоро создаст брак с парнем, который начал за ней ухаживать в Лапешской эколь.

Вторая старшая сестра (которая изображала Ану в Лапешской Академии) тоже успела найти себе единомышленника, и, сдаётся мне, её брак будет более удачным, ведь в Академии, даже лумерской, учатся отпрыски более состоятельных лумеров, чем в эколь.

И третья сестра, моя погодка, успела покорить чьё-то сердце. Имея то же увлечение, что и я — рукоделие, — но более утончённый вкус, она всегда привлекала к себе внимание на лумерских посиделках своими искусно перешитыми старыми платьями, а золотые руки всегда были в почёте у трудяг, знающих цену аккуратно заштопанным дыркам.

Но о детях мы особо никогда с сёстрами не говорили. В первую очередь нам хотелось вырваться из ставшего тесноватым домика и увидеть мир, простирающийся дальше лапешского рынка.

И вдруг — условие Владычицы! Я очень скоро поняла, что мне не просто нравится эта идея. Одержимость Тибо родить от любимого человека — в этом что-то было. Моя эмпатоморфия, если не исчезла окончательно, то, как минимум, не вмешивалась в мои новые ощущения от знакомств с другими. Теперь я испытывала целую гамму эмоций, подобно всем нормальным людям, и они были моими, личными, а не чужими. Поэтому я была твёрдо уверена, что Генрих и Райан мне не просто нравятся и не просто хорошие партнёры в постели, — после них мне будет сложно строить отношения с другими мужчинами, ибо вытравить прошлое из сердца сразу не получится. И более того — чем я дольше думала о детях, тем прочнее укоренялась моя уверенность, что я посвящу свою жизнь им и вовсе не выйду замуж.

Прошло больше трёх месяцев с того дня, когда я побывала у Лабасского Ирминсуля. На прошлой неделе я достигла полного совершеннолетия, отпраздновала скоромно, по сравнению с прошлым годом, без приглашения гостей: ни к чему им было видеть, как я периодически подпрыгиваю и кусаю губы. Генрих и Райан поздравили по очереди, остальные — Эдрихамы и Тибо — прислали поздравительные письма и подарки. Тибо отличилась: хорошо выделанная белоснежная шкурка молодого арсвена от их семейства удивила даже Райана. Животное было жаль, но вернуть его к жизни не смог бы сам Роланд Третий. Я убрала подарок, решив когда-нибудь приспособить его для детского плаща.

Весной, как я уже говорила, Генрих снял новые апартаменты для меня и теперь я жила в новой квартире с видом на зацветающие сады Владычицы. В воздухе уже разливался тонкий аромат, а от лёгкого дуновения ветра небо становилось розовым, и даже в квартирке можно было найти залетевшие через открытое окно лепестки королевских вишен. Эта картина настраивала на романтический лад, и мы подолгу стояли с Райаном или Генрихом в сгустившихся сумерках на балкончике и наблюдали за парочками, гуляющими в розовой пене внизу, которую создавал свет фонарей на аллеях в Садах.

В тот вечер я ждала Генриха, приготовила ароматный отвар, и потом мы, скрытые темнотой на балкончике, пили его с печеньем и засахаренными фруктами. На соседних нижних и верхних балкончиках тоже сидели пары, но Генрих создал пузырь тишины вокруг нас, чтобы никто не смог подслушать наш разговор.

После этого я унесла посуду, вернулась, и меня притянули на колени. Тягучие медовые поцелуи с ароматом долетавших до нас розовых лепестков вскоре свели нас с ума. И я призналась, что не просто готова к рождению дитя от Генриха, но и сама хочу этого.

— Уверена? — он отодвинул от моего лица распущенные локоны, неслышно сглотнул, я заметила это по движению кадыка. Что это было? Волнение или страх? Или всё вместе?

— Только дай мне слово, что у меня не заберут малыша. Он не должен стать заложником наших ошибок, — это давно варилось в моей голове, и, озвучив главный страх, я затаилась в ожидании ответа.

Генрих улыбнулся:

— Клянусь! Я тебе гарантирую это. Мы подготовили защиту, надеюсь, всё просчитали верно.

— С Райаном?

Генрих кивнул. Прозвучало имя герцога, и это немного сбило романтический флёр. Как-то всё неправильно выходило. Не по-настоящему. Вернее, не так, как это бывает у всех нормальных людей, которые сначала знакомятся, влюбляются друг в друга, потом только возможна драма, за ней — примирение и, наконец, рождение дитя. Нас же судьба столкнула лбами и сказала: вот, теперь вы должны наделать ошибок, а потом их исправить, если хотите выжить. Моя голова лежала на плече Генриха, и, наверное, я так громко вздохнула, что он сам очнулся от своих мыслей.

— О чём задумалась? — спросил он. Я поделилась разочарованием от вынужденной, а не свободной романтики наших отношений, и Генрих согласился. — Ты права, это всё очень странно выглядит… Но не нам судить в преддверии сложного времени — Воля Владычицы укажет нам правильный путь.

— Когда это будет? — я отстранилась.

Разговоры ослабили действие поцелуев. Мы были возбуждены пять минут назад до готовности сорвать друг с друга одежду, а теперь спокойно сидим в обнимку, как будто наш огонь желания потух. О себе я этого сказать не могла, а Генрих… Я сдвинула руку, чтобы дотронуться до пять минут назад напряжённого бугорка под одеждой, и Генрих очнулся. Улыбнулся, вздохнул глубоко, прогоняя задумчивость, и гораздо веселее усмехнулся:

— Тратим время на разговоры? Так что ты там говорила про готовность? — и пальцем игриво провёл по вырезу на платье, слегка оттягивая его.

— Я люблю тебя и хочу от тебя дитя, — решительное настроение вернулось ко мне, на словах «я люблю тебя» что-то дрогнуло в лице Генриха, но он за долю мгновения спрятал эту эмоцию. Впрочем, я и не ждала похожего ответа. В отношении мужчины, являвшегося королём Люмерии, я и не претендовала на страстную взаимность.

Мои бёдра потянули вверх:

— Вставай, не здесь. Мы должны кое-куда переместиться.

«На кровать?» — подумала я, мысленно улыбаясь. Но Генрих, едва мы покинули балкон и вернулись в гостиную, придержал меня. Построил портал, и потянул за собой:

— Не бойся. Нас никто не увидит.

Вышагнув из марева, я увидела огромные царственные покои, широкую кровать с балдахином и занавесями, привязанными золотыми шнурками к столбам, подпирающим кровать.

— Это родовой замок Роландов, — меня снова потянули куда-то, не к кровати, по пути зажигая светильники и камин.

— Мы рядом с Озером Тишины? — я споткнулась о край ковра.

Здесь я никогда не была. Ни в этой комнате, ни в замке вообще. Мы с однокурсницами видели его со стороны, когда решили устроить небольшой отдых на природе. Озеро Тишины находилось на западе от Люмоса, не очень далеко — всего час езды в экипаже. Немного мрачноватое, но в целом располагающее к размышлениям местечко.

— Утром сможешь полюбоваться видом. Ночью всё равно ничего не видно.

Генрих привёл меня в огромную купальню с двумя термами — малой и большой. Несколько артефактов взлетели в воздух, и часть из них бультыхнулась в наполненные купальни.

— Мы должны быть полностью чистыми, — сказал Генрих, расстёгивая на жюстокоре пуговицы.

— А Хетуин здесь бывает? Живёт иногда? — я осматривалась с любопытством, так же медленно приступив к раздеванию. Генрих откинул жюстокор в сторону, следом полетел жилет, а потом ко мне подошли, и мои запястья обхватили сильные пальцы. — А, живёт?

— Никого. Здесь. Сейчас. Нет…

Сдвинув носом пряди моих волос у лица, Генрих прижался к моей шее и замер. Я чувствовала его дыхание, он будто пытался запомнить запах моей кожи. Подобная замедленность действий была не совсем похожа на него, но я решила, что это особый ритуал, и доверилась мужчине. Конечно же, перед его приходом ко мне, я уже мылась, но если того хотел он… Его сухие губы наконец отмерли, захватили в поцелуе кожу рядом с ухом, и я машинально отрывисто вздохнула.