В классе они, неожиданно, оказались за одной партой. Так у Сашки появилась новая подруга, с которой они в школе не расставались.

Начались учебные будни. Оказалось, уроки — это не так уж и интересно. Сашка, высунув язык от усердия, писала в прописях палочки и кружочки, макая перо ручки в чернила. Но, то и дело, — то капля с пера соскользнёт, и бухнется на лист кляксой, то ладошкой написанное размажется. Не помогала даже промокашка. Чистописание ей не нравилось. Вот считать у неё гораздо лучше получалось. Интересно было складывать, вычитать, а самое приятное, когда Вера Игнатьевна, учительница, хвалила её за правильные ответы.

Но, больше всего, в школе ей нравились переменки.

Они с Тоней бежали в коридор и прыгали на скакалке. Другие девочки тоже: кто скакал, кто книжки разглядывал. А Люське Поповой купили цветные карандаши. Так она, на всех переменках, рисовала. Мальчишки, или бегали в догонялки, мешая им, или играли в слона, или устраивали возню… Набегавшись, разгорячённые ребята возвращались по звонку в класс. И, начинались опять: палочки, кружочки.

Так, пока Шурка постигала грамоту, проскочила осень, выпал снег. Теперь после школы, мальчишки обстреливали девочек снежками, а те, защищаясь сумками, пытались перебежать школьный двор. Как то, Сашка не увернулась, и ей снежком попало по носу, потекла кровь. Она легла в сугроб, а Тоня, прикладывая снег, пыталась ей помочь.

Вася, как раз выходил из школы. Увидел, лежащую на снегу, сестрёнку — подбежал. Нос девочки вспух, на снегу алели капли крови — всё понял без слов.

— Кто тебя так?

Шурка встала, отряхивая снег с пальтишка:

— Вась, не переживай… Это Ванька Дудин, с нашего класса, попал. Я завтра по пути снега прихвачу, и за шиворот ему запихаю… — предвкушая месть, проговорила Шурка.

Выросшая среди пацанов — она не боялась за себя постоять.

Скоро Новый год. С чистописанием отношения у Саши налаживались. Она наловчилась так обмакивать перо в чернила, чтобы кляксы не падали в тетрадь. Да и буковки стали уже не такими кривыми и косыми, как в начале. Теперь, нелюбимых уроков не было. И Сашке, теперь, одинаково нравились как переменки, так и уроки.

В школе поставили огромную ёлку, девочки из старших классов украсили её стеклянными шарами. На уроках труда из бумаги вырезали снежинки. Мама из марли сделала пышную юбку, накрахмалила её. По подолу пришили бумажные снежинки и юбка стала как у принцессы. Из картонки вырезали корону и, на клейстер, приклеили вату — получился снег. Наряд снежинки был готов!

На празднике девочки снежинки, взявшись за руки, водили хоровод. Было весело! Наступал Новый, 1939 год.

Вечер. В печке весело потрескивают горящие поленья. Сквозь дырочки в дверке, отблески огня рисуют причудливые фигуры, на стенах и на полу. Сашка сидит и, как зачарованная, наблюдает за мерцанием. Мать уже управилась с порядней, все поужинали и занялись своими делами. Братья, в кухне на полу, разложили инструменты и что-то мастерят из фанеры. Сашка взяла букварь, но так и не раскрыла. Сидит одна в темноте комнаты и, под потрескивание дров, думает.

Месяц назад отец ездил в район, вернулся какой-то возбуждённый. Сашка слышала вечером их разговор с матерью: отец рассказывал, что встретил какого то родственника и тот хвалился, что сын с семьёй уехал работать в Карело-финскую республику. А недавно прислал письмо, что хорошо устроился: дали жильё и получил первую зарплату. Пишет, что сейчас там не хватает работников* и принимают всех. Дают работу, жилье и, главное, платят за работу деньгами.

Мать слушала и молчала.

— Феня, это же шанс, раз и навсегда всё поменять. Будем работать, ребята вон подрастают… Ты же видишь, здесь в колхозе, всё без просвета, — убеждённый в своей правоте, говорил отец.

— Матвей, но как же тронуться то? Хозяйство у нас, какое — никакое, и вообще, на пустое место с ребятами ехать…

— Так я, поеду давай один, осмотрюсь и напишу вам, что и как.

На том они и порешили. Отец в колхозе договорился, зимой там работы много не было — отпустили. Скоро собрался и уехал.

Мать, сидя возле лампы в своих думах, штопала парням штаны и вздыхала. После отъезда отца она стала ещё более тихая и постоянно задумчивая. Спросит Сашка что-то, а она молчит, как не слышит.

Началась весна, потекли ручьи. Мартовское солнце было настолько ярким, что, не прищурившись, смотреть вдаль было больно. Сашка бежала с Женькой из школы, когда её окликнул почтальон:

— Шурка! Ты до дому бежишь?

— Да… Здравствуйте, — остановилась.

— На-ко вот, письмо мамке передашь, чтоб мне по лужам к вам не идти.

Сашка выхватила долгожданное письмо. Не терпелось узнать, что отец пишет.

Вечером мать придет и вместе прочитают.

Еле дождалась, наконец все собрались. Читать поручили Алексею, он старший.

Письмо было коротким. Отец передавал всем приветы, говорил, что соскучился и коротко, для матери: " Феня, приезжайте. Здесь жить можно…»

За неделю собрались: мать Зорьку отдала обратно в колхоз, в счёт долга. Домишко захотел купить учитель труда и физкультуры. Необходимые пожитки собрали. Кое-что мать продала, остальное раздарила.

Сегодня Сашка последний день училась. После уроков, обнялись с Тоней, даже слёзы навернулись, жаль было расставаться.

На следующий день уезжали. Мать договорилась, в колхозе дали лошадь с подводой доехать до станции. Тюки с пожитками загрузили, мать осматривалась:

— Ничего не забыли?

Женька забежала перед школой попрощаться, обнялись, всплакнули…

— Шурка, ты, как приедете, сразу напиши, я потом, на твой адрес, тоже писать буду… — голосок у Женьки дрожал. — А может вы потом ещё вернётесь? — с надеждой проговорила она.

Повозка тронулась, а подружки всё махали друг другу, пока телега не скрылась за домами.

Сашка повернулась к матери, хотела спросить далеко ли ехать, но осеклась: та сидела как каменная, смотрела на удаляющееся село, в глазах стояли слёзы.

Поезд тронулся. Мать и братья ещё распихивали под полки вещи, а Сашка уже прилипла к окну. Вокзал, люди, дома — всё медленно проплывало мимо, затем быстрее, быстрее, и вот, уже не видно строений, только деревья мелькают, да поля между ними. Вагон качался и монотонно грохотал. Внизу промелькнула речка и снова: деревья, поля, деревья…

Мать и братья наконец сели и молча смотрели в окно, каждый думал о своём прошлом и будущем.

Поезд часто останавливался, заходили и выходили какие-то люди, таскали туда-сюда вещи, громко разговаривали. Сашка, прислонившись к матери, то проваливалась в сон, то, от шума и толчков вагона, просыпалась, ворочалась и снова усыпала. Утром рано мать разбудила:

— Шурочка, проснись. Подъезжаем.

Начали суетиться, собирать вещи и подтаскивать их к выходу — сказали, что поезд в Нырках стоит недолго.

Алексей выскочил первый. Мать с Колей подавали ему вещи, потом спустились сами и приняли Шурку. Едва отошли — поезд тронулся и, набирая скорость, скрылся из виду.

Огляделись. К ним навстречу шёл отец. Радостно обнял мать, но та, почему-то, вспыхнула и, прикрывшись платком, заплакала. Лицо отца было распухшим, красным и от него пахло перегаром. Погрузили вещи в телегу — лошадь была привязана неподалёку. Поехали.

Отцу была выделена койка в рабочем общежитии. Когда приехали, им в общей комнате за занавеской дали вторую кровать — на всех.

Отцу было плохо, но бригадир, не разбираясь, отправил его на работу.

Лесозаготовки были разбиты на кварталы. Они поселились в четвёртом.

Первый день, пока осматривались. Все были в замешательстве. Вечером приехал с лесозаготовок отец. Вяло поел и тут же уснул. Ночью мать не спала, сидела рядом с ним, раскачиваясь. Отец весь горел, стонал и бредил во сне. Утром его отвезли в Ладву, в больницу, мать уехала его сопровождать.