Обрадованные тем, что могут приобщиться к этим сокровенным знаниям, двое моих лекарских помощников являются ко мне и просят выплатить им определенную сумму в счет жалованья, чтобы они могли выслать все требуемое с ближайшей почтой. Один из них с сожалением замечает, что не помнит в точности, когда он родился. Он, однако, надеется, что астрологу достаточно иметь его волосы и тот сможет составить ему гороскоп. Боюсь, что, несмотря на все мои попытки отговорить их от этого безрассудства и на отказ выдать для этой цели аванс, они тем не менее откликнулись на присланный им проспект.

Летом Жозеф покидает нас. Получаемого у меня жалованья ему не хватает. Он женился и хочет теперь одеть свою жену, энергичную и умную женщину, в выписанные из Европы платья, так, как двое или трое нажившихся на лесе торговцев сумели одеть своих. Работа лекарским помощником, разумеется, не может дать ему столько денег.

И вот он сам хочет сделаться лесоторговцем. Мне жалко отпускать того, кто был моим самым первым помощником. Но расстаемся мы добрыми друзьями. Когда один из нас может оказать другому какую-либо услугу, он неизменно это делает. Жозеф продолжает именовать себя «первым помощником доктора Альберта Швейцера».

По счастью, мы находим несколько новых лекарских помощников из числа негров. Самый добросовестный из них — это Болинги; поручаем ему уход за оперированными больными.

Летом нам приходится предоставлять иногда нашим лекарским помощникам неграм больше свободы, чем нам бы этого хотелось, потому что сами мы бываем зачастую заняты другой работой.

В июне у нас кончаются доски. На лесопильне в Нгомо не оказывается бревен нужной нам породы дерева. Поэтому я выпрашиваю у дружественно расположенных ко мне лесоторговцев бревна, которые или недостаточно длинны, или недостаточно хороши для экспорта, и связываю их в большой плот. Под руководством Эмиля Огумы, нашего старого верного друга, лес этот сплавляют между песчаными отмелями в Нгомо.

Едва только эта работа завершена, как нас ждет другая: необходимо починить и просмолить лодки. В этом нам охотно помогают выздоравливающие европейцы.

Много беспокойства причиняет нам в июле известие о том, что идущий к нам почтовый пароход сел на мель. Две миссионерские семьи с маленькими детьми прибыли с верховьев реки в Ламбарене. Они возвращаются в Европу и остаются пока гостями миссионеров и нашими в ожидании прибытия речного парохода, который должен доставить их к морю. Нам сообщают, что, из-за того что в пути пароходу надолго пришлось застрять на мели и теперь он опаздывает, в Ламбарене он будет стоять очень мало. Несколько раз сажаем мы всех наших гостей в лодки, грузим их вещи и везем их к находящемуся в расстоянии семи километров от нас месту причала на главном русле реки. Несколько раз приходится привозить их обратно домой, когда выясняется, что сведения о прибытии парохода ошибочны и он все еще продолжает сидеть на мели. Когда же его наконец вызволяют и он привозит обе эти семьи к морю, оказывается, что почтовый пароход в Европу уже ушел. Теперь им придется ждать целых три недели на взморье.

Помимо всего прочего, каждому из нас приходится поработать и маляром. Для того чтобы сделать деревянные стены прочнее, мы каждое здание новой больницы сразу же красим. Краску мы приготовляем, добавляя в хорошо процеженный раствор извести растворенный в горячей воде столярный клей. Надлежащим образом приготовленной и наложенной краской этой в тропиках можно заменить гораздо более дорогую масляную краску. К последней мы прибегаем, только окрашивая те части здания, которые во время налетающих торнадо захлестывает дождем.

Вначале мы надеялись, что сможем научить наших негров малярному делу. Однако они обладают способностью совершенно виртуозно портить те немногие кисти, которые у нас есть. Достаточно примитивному человеку получить в свое распоряжение кисть, как через два дня в ней не останется ни единого волоска. Как у них это получается, не знаю. Но факт остается фактом. А так как нашу составленную из извести и клея краску надо наносить очень аккуратно, нам ничего не остается другого, как красить самим. Врачи и сиделки соревнуются между собой в этом непривычном для них искусстве.

Фрейлейн Коттман приходится много дней заниматься восемьюдесятью мешками риса, которые подмокли в то время, как их перевозили на лодках. Прежде всего, надо освободить место, чтобы поставить эти мешки в ряд, вместо того чтобы наваливать их друг на друга. Потом в каждом мешке надо надрезать мокрое место, высыпать мокрый рис, а углы снова зашить. В этом жарком климате двух пригоршен мокрого риса достаточно, чтобы порче подвергся весь мешок. Сколько времени уходит у нас на то, чтобы сохранить этот рис!

Нам постоянно необходимо иметь не меньше двух тонн риса. Голод начинает стихать, но только потому, что сейчас из Европы уже поступает в достаточном количестве рис. Если бы мы полагались только на местные плоды, мы оказались бы в трудном положении. Бананы и маниок получить почти невозможно. Того, что нам удается достать, едва хватает, чтобы прокормить нескольких больных, которые риса совершенно не переносят. Только после Нового года, когда недавно посаженные банановые деревья принесут плоды, край этот сможет прокормить свое население.

Особенно упорно нам приходится трудиться из сочувствия к пальмам. На участке, где должна стоять наша больница, много масличных пальм.

Проще всего было бы их срубить. Масличная пальма в этих краях нисколько не ценится. Их тут так много. Но совесть не позволяет нам заносить на них топор, особенно теперь, когда мы освободили их от лиан и у деревьев этих начинается новая жизнь.[81] И вот в свободные часы мы осторожно выкапываем те из них, которые еще жизнеспособны, и пересаживаем на новое место. Это большая работа. А пересаживать можно и большие пальмы — возрастом до пятнадцати лет.

Шалость к животным негры мои способны понять. Но когда я требую, чтобы они пересаживали на новое место тяжелые пальмы, дабы те жили и не были срублены, рассуждения эти кажутся им чересчур мудреными.

В больнице у нас постоянно находятся на излечении европейцы. В начале года здесь появляются на свет два белых ребенка. Чтобы рожать в нашей больнице, одна из матерей проделала длинный путь вдоль южного побережья. Две недели негры несут ее через леса и болота, пока наконец не доставляют в Мыс Лопес, откуда она продолжает путь на речном пароходе. Для того чтобы дать ей возможность вернуться, я отыскиваю катер, который как раз следует в расположенную к югу от Мыса Лопес лагуну Фернан Вас. Там есть католический миссионерский пункт, где она найдет приют и куда явится потом ее муж с носильщиками, чтобы забрать ее домой.

Однажды в начале весны, воскресным вечером, некий европеец извещает нас о том, что неподалеку от его лесного участка, в двух днях езды от Ламбарене вниз по реке, одного белого пришибло деревом, которое буря вырвала с корнем. Рано утром доктор Лаутербург отправляется вместе с этим человеком в путь, чтобы оказать пострадавшему первую помощь и, если представится возможность, привезти его сюда.

Спустя несколько дней он его привозит. У несчастного инфицированный перелом таза и тяжелый шок. Через десять дней он умирает, так и не приходя в сознание. На меня ложится обязанность сообщить печальную весть его жене, которую он вместе с двумя детьми оставил в Европе. Как тягостно писать такие письма!

Еще через несколько дней ночью под проливным дождем из глубины страны к нам прибывает тяжелобольная европейка, которую привозит муж, служащий Колониального управления. Расселяем наших белых больных так, чтобы освободить для нее отдельную комнату. После того как мы осмотрели ее и сделали все необходимые назначения, нам приходится принять также пятьдесят негров, которые в продолжение всего дня гребли под проливным дождем и которым было нечего есть. Они прибыли из голодных районов. Сколько мне приходится тратить сил на уговоры и сколько бранить моих больных, чтобы те в и без того уже переполненных бараках потеснились еще и, уступив вновь прибывшим немного своих дров, дали им возможность согреться. Потом мы вынуждены при свете фонарей выгружать багаж европейцев из обеих больших лодок, складывать его под навес и приставлять к нему охрану. И наконец мы щедро всех кормим. Усталые и промокшие, глубокой ночью возвращаемся мы домой.