Много времени и сил отнимает у нас один из наших больных-европейцев, г-н Рупин. По прибытии он ведет себя, как человек немного подвыпивший. У него понос и озноб. Температура не очень высокая. Только сбить ее оказывается делом совсем нелегким. Судя по внешнему виду, казалось бы, нет ничего особенно худого, и, однако, это тяжелый больной. Несчастный перенес несколько солнечных ударов, оттого что был недостаточно внимателен. Ведет он себя все дурашливее, и это плохой признак; ухаживать за ним становится все труднее. Но мы не теряем надежды. Мне уже приходилось видеть подобных больных, и они выздоравливали. Разумеется, как только он станет транспортабелен, его необходимо будет при первой же возможности отправить в Европу. Как это сделать, мы еще не знаем, ибо средств у него никаких нет.

У нас на лечении находится также миссионер Суберан из Нгомо, чрезвычайно изнуренный длительной малярией. В первые дни состояние его из-за сердечной слабости было настолько серьезным, что новому доктору пришлось дежурить возле него по ночам.

16 марта, возвращаясь после двухдневной поездки на катере, я вижу на причале рядом с доктором Нессманом стройную фигуру мужчины в несколько небрежной позе кавалерийского офицера. Это наш новый врач, доктор Марк Лаутербург.

Он успел уже основательно познакомиться с Африкой. На мысе Лопес, когда он перебирается с парохода на берег на маленьком, подхваченном на море каноэ с гребцами-неграми, на них налетает торнадо. По счастью, ветер дует с моря, и буря выбрасывает каноэ куда-то на берег. Багаж его был снят с парохода раньше и в полной сохранности перевезен.

Путь от Мыса Лопес до Ламбарене наш вновь прибывший доктор вместе с полутораста неграми проделывает на маленьком буксире, который тянет тяжело нагруженную утлую баржу. В пути он становится свидетелем ночной драки между неграми-пассажирами и жителями одной из деревень. Негры-пассажиры решили ночевать на суше, ибо сочли баржу, куда их запихали, местом ненадежным, а жители деревни ни за что не хотели пустить их на берег.

Доктор Лаутербург не ожидал, что больница наша так велика. Койки в бараке для послеоперационных больных к его приезду уже готовы, и он может сразу же приступить к работе. Первый, кого ему приходится оперировать, — это больной сонной болезнью с воспалением плевры, которому надо произвести резекцию ребра. Несчастного этого зовут Йезу, это дикарь из отдаленных районов У нас он уже несколько месяцев. Сонную болезнь у него мы как будто вылечили. Но сил, необходимых для того, чтобы организм справился с эмпиемой, у больного совсем не осталось. Мы любим его за кроткий нрав. Как он благодарит за супы, которые для него варят!

— Когда я поправлюсь, — говорит он, — я навсегда останусь у вас. Во время операции, которую мы делаем вместе с доктором Лаутербургом, помощника моего пугает ворвавшийся вдруг в операционную негр:

— Они хотят передушить докторских кур! — кричит он.

«Они» — это бенджаби, которые могут только ползать, и их сообщники. Я бы удивился, если бы они не использовали время, когда и врачи, и все их помощники прикованы к дому, чтобы наполнить свои кухонные горшки!

19 марта на рассвете совершенно неожиданно умирает г-н Рупин, мой пациент, пострадавший от солнечного удара. Еще накануне он обсуждал с нами планы своего возвращения домой. Хоронят его на католическом кладбище одновременно с матерью Жозефа, славной старухой.

Как тяжело писать письма, в которых я должен сообщить близким умершего у нас европейца о его последних днях и о кончине!

Из любви ко мне после трех недель, проведенных в трауре, Жозеф снова возвращается на работу, что я ставлю ему в большую заслугу.

— Доктор — раб своей работы, — говорит он, — а бедный Жозеф — раб доктора.

Одновременно с ним возвращается и плотник-негр Моненцали, у которого от сонной болезни умерла жена. Мне стоило большого труда уговорить его вернуться. Он поставил мне определенные условия. С двенадцати часов у него должен быть двухчасовой обеденный перерыв, а в половине шестого рабочий день его должен кончаться. Никаких сверхурочных часов и никакого принуждения к работе. Я не решаюсь даже написать здесь, какое жалованье мне пришлось ему положить. При всем этом я должен быть доволен тем, что он ввел меня в такое искушение. Это один из лучших плотников во всей округе, и он мог бы в любую минуту найти себе более удобное и выше оплачиваемое место. Остановив свой выбор на мне, он делает это из чувства привязанности.

Рука положенного к нам по поводу укуса человеком столяра Вендакамбано хорошо зажила. Он уехал домой, якобы для того, чтобы быстро устроить свои дела и потом вернуться ко мне и отработать обещанные два месяца. Однако, как я вскоре узнаю, он собирается поступить на новое место.

В докторе Лаутербурге меня не перестает удивлять еще и то, что он в одном лице ухитряется совмещать оперирующего врача и операционную сестру. Но он мужественно справляется со своей двойной ролью. Туземцы называют его «Нчинда-Нчинда», что означает «человек, который здорово режет». Доктора Нессмана они зовут Огула, что значит «сын вождя». Под «вождем» они разумеют меня.[68]

Операций проводится последнее время много. Когда речь заходит о травматических повреждениях конечностей, Нчинда-Нчинда не сразу соглашается с заведенным мною правилом по возможности воздерживаться от ампутаций. Мы вынуждены отказываться от ампутации даже в тех случаях, когда в Европе она считалась бы делом само собой разумеющимся, ибо могла бы спасти человеку жизнь. Здесь это будет означать, что до самых отдаленных районов донесется весть, что доктор в Ламбарене отрезает людям руки и ноги, и очень многих это так напугает, что они перестанут обращаться к нам за помощью.

До сих пор мне не пришлось жалеть о моем стремлении быть доктором, оставляющим руки и ноги на своих прежних местах. Возможности этой я обязан метилвиолету. Им мы лечим каждую травму конечностей, какой бы тяжелой она ни выглядела, а тяжелыми выглядят обычно всё подобные травмы. Однако, по моим наблюдениям, действенными оказываются только влажные повязки с метилвиолетом. Сухие же или подсыхающие повязки могут, напротив, оказать вредное действие, ибо иногда бывает, что метилвиолет в самом слабом разведении покрывает часть раны коркой и образует непроницаемый слой, под которым инфекция распространяется еще больше. При фурункулах, панарициях и всех едва открытых нагноениях лечение сухими повязками с метилвиолетом может иногда привести к совсем худым последствиям. Итак, повязка с метилвиолетом должна всегда оставаться влажной, чтобы не дать этому красителю образовать сухой осадок. Только тогда средство это безопасно и действует в полной мере.

Таким образом, на рваную рану накладывают марлю, которую смачивают водным раствором метилвиолета. На этот кусок марли через определенный промежуток времени накладывают другие, смоченные в дистиллированной воде. Для большей простоты можно поверх марлевой повязки наложить плотную ткань, чтобы предотвратить испарение. Это возможно даже в тех случаях, когда имеются в сильной степени инфицированные раны, при которых наложение обыкновенной влажной повязки не показано. Метилвиолет позволяет применять влажную повязку даже тогда, когда без него от этой повязки и ее действия следовало бы отказаться. В тяжелых случаях мы прибегаем также к длительному орошению раны слабым раствором метилвиолета.

Большим преимуществом метилвиолета является то, что он не оказывает раздражающего действия. Напротив, он всегда успокаивает боль. Мне это часто довелось наблюдать, особенно при ожогах, которые я также лечу влажными повязками с метилвиолетом. Как объяснить это его действие и вообще исследовано оно или нет, я не знаю.

Доктор Лаутербург поражен результатами, которых мы добиваемся консервативным лечением в тех случаях, где на первый взгляд есть все показания к ампутации. Больше всего убеждает его один случай излечения открытого инфицированного перелома голени, когда у привезенного к нам больного уже начиналась газовая флегмона.