В те дни в одном из журналов я прочел статью, автор которой утверждал, что войны будут существовать всегда, ибо в человеческом сердце есть тяготение к славе и искоренить его невозможно. Эти поборники войны идеализируют ее: они видят в ней не то порыв воодушевления, не то средство необходимой самозащиты. Что если бы в течение одного только дня эти люди проехали глухою лесной тропой одного из африканских театров военных действий, усеянной трупами носильщиков, которые падают там под тяжестью своей ноши и умирают поодиночке, и посмотрели бы на эти невинные и не воодушевленные никакими идеями жертвы, окутанные мраком и безмолвием девственного леса. Может быть, тогда они взглянули бы на войну другими глазами!

Каковы же итоги всего, что я узнал за эти четыре с половиною года?

Они полностью подтвердили те доводы, которые привели к тому, что я оставил науку и искусство и уехал в девственный лес. «Туземцы живут на лоне природы, они болеют не столько, сколько мы, и переносят боль не так тяжело, как мы», — говорили мне мои друзья, стараясь удержать меня в Европе. Но я видел, что дело обстоит не так. В тропиках свирепствуют едва ли не все болезни, от которых мы страдаем в Европе, а иные из них, самые омерзительные и занесенные туда нами, причиняют там, может быть, еще больше горя, чем у нас. Что же касается боли, то сыны природы ощущают ее так же, как и мы, ибо быть человеком означает быть отданным во власть страшного тирана, имя которому страдание.

Муки, которые людям приходится здесь испытывать, поистине неимоверны. Имеем ли мы право закрывать на это глаза и проходить мимо них только потому, что европейские газеты обходят этот вопрос молчанием? Все мы баловни. Стоит только кому-нибудь из нас заболеть, как тотчас же к нам является врач. Когда кому-то нужна операция, перед ним сразу же распахиваются двери клиники. Но пусть каждый представит себе, что это значит, когда в глуши миллионы и миллионы людей живут, не получая никакой медицинской помощи, и даже без надежды когда-либо ее получить. День ото дня тысячам тысяч людей приходится терпеть ужасающую боль, от которой врачебное искусство их могло бы избавить. День ото дня в стенах множества далеких хижин властвует отчаяние, которое мы могли бы оттуда изгнать. Пусть же каждый из нас представит себе, во что превратилась бы жизнь его семьи, хотя бы за истекшие десять лет, если бы ей пришлось все это время обходиться без помощи врачей! Пора нам пробудиться от сна и увидеть, как велика наша ответственность.

Когда я смотрю на избавление от страданий больных в этом далеком краю как на задачу всей моей жизни, я исхожу из чувства милосердия, к которому призывает Иисус Христос и религия вообще. Но вместе с тем я взываю и к разуму человека. На то, что нам следует совершить во имя облегчения участи негров, нельзя смотреть, как на простое «доброе дело». Это наш неотъемлемый долг перед ними.

Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? Как много означает один только факт, что с появлением европейцев, прикрывавшихся высоким именем Иисуса, немало племен и народов было стерто с лица земли, а другие начали вымирать или же влачат самое жалкое существование! Кто опишет все несправедливости и жестокости, которые племена эти претерпели за несколько столетий от народов Европы! Кто отважится измерить те бедствия, которые мы им причинили, завезя в колонии спиртные напитки и отвратительные болезни!

Если бы была написана история всего того, что происходило между белыми и туземцами, то в этой книге оказалось бы немало страниц, относящихся как к далеким временам, так и к нашим дням, которые нам пришлось бы перевернуть не читая, — до такой степени ужасно было бы их содержание.

Великая вина лежит на нас и на нашей культуре. У нас нет права раздумывать, хотим мы делать этим людям добро или нет, — это наш долг. Все то хорошее, что мы можем сделать для них, никак не благодеяние, а только искупление того ела, которое мы же ем причинили. На место каждого, кто умножал их страдания, должен прийти другой, несущий им помощь. Но если мы даже сделаем для них все, что будет в наших силах, то мы все равно не искупим и тысячной доли нашей вины. Это и есть тот фундамент, на котором должны быть воздвигнуты все доводы «милосердия».

Итак, владеющие колониями народы должны знать, что они несут огромную нравственную ответственность перед населением этих колоний.

Разумеется, и сами государства должны всячески содействовать искуплению этой вины. Но делать это они смогут только тогда, когда все общество в целом проникнется убеждением, что это необходимо. К тому же государству одному никогда не решить задачу человеколюбия, ибо в основе ее лежат отношения между обществом и индивидом.

Государство может послать в колонию лишь то количество врачей, каким оно располагает и какое бюджет этой колонии позволяет принять. Известно, что есть большие колониальные государства, где не хватает врачей, чтобы занять даже предусмотренные штатами места, хотя тех вообще-то говоря, далеко не достаточно. Итак, главную задачу, которую ставит нам человеколюбие, призваны решить как общество в целом, так и отдельная личность.

У нас должны быть врачи, которые бы по доброй воле соглашались работать среди негров в самых глухих районах, в опасных климатических условиях, и принимали на себя все тяготы жизни вдали от родины и цивилизации. На основании собственного опыта могу заверить их, что за все, от чего они откажутся в Европе, им будет великой наградой то благо, которое они принесут там.

Но, оказавшись в глухом краю, среди местного населения, которое живет в бедности, врачи эти подчас не смогут заработать даже себе на пропитание, не говоря уже о том, чтобы полностью окупить свое пребывание там. Значит, на родине у них должны найтись люди, которые бы обеспечили их самым необходимым. И этими людьми должны стать мы все. Но кто же, еще до того как это будет понято и признано всеми, — кто должен сделать в этом направлении первые шаги?

Братский союз, тех, кто сам отмечен печатью страдания. Кто же эти братья?

Те, кто испытал на себе, что такое страх и физическое страдание, сплочены воедино во всем мире. Между ними существует некая незримая связь. Вместе ощущают они тот ужас, который несет им жизнь, вместе хотят избавиться от боли. Пусть тот, кто избавлен от мук, не думает, что теперь он снова свободен, что он может преспокойно вернуться в жизнь и занять в ней прежнее место. Однажды изведавши боль и страх, он должен теперь помогать другим противостоять боли и страху, насколько го и другое вообще в человеческих силах, и приносить избавление другим людям — так, как оно было принесено ему самому.

Тот, кого помощь врача спасла от тяжелого недуга, должен способствовать тому, чтобы помощь эту получили и те, кому ее вообще неоткуда ждать.

Тот, кого операция спасла от смерти или от мучительной боли, должен способствовать тому, чтобы там, где все еще неограниченно господствуют смерть и боль, милосердная анестезия и спасительный скальпель скорее могли начать свое дело.

Мать, которая обязана помощи врача тем, что ее ребенок остался с ней и не лежит в холодной земле, должна помочь, чтобы к несчастной матери, живущей там, где вообще нет никакой медицинской помощи, пришел врач и пощадил ее так, как некогда пощадили ее самое.

Там, где человека ждал весь ужас предсмертных мук и где искусство врача сумело смягчить его, стоявшие возле его одра должны сделать все от них зависящее, чтобы и другим людям, теряющим своих близких, было даровано такое же утешение.

Вот оно, братство тех, кто отмечен печатью муки; это на них лежит обязанность добиваться, чтобы колонии были обеспечены необходимою медицинской помощью. Она должна составиться из их подношений, принесенных в знак благодарности. Как их доверенные лица должны ехать туда врачи, чтобы для несчастных, страдающих в этой глуши, было сделано все, что должно быть сделано во имя человечности и культуры.