Целые страницы книги заполнены описанием способов излечения от этих- недугов, перечислением рекомендуемых доктором лекарств. Казалось бы, все это должно навевать скуку, но на самом деле и эти страницы читаются с громадным интересом. И не только потому, что все, о чем берется писать доктор Швейцер, он знает очень основательно и пишет об этом увлеченно, как влюбленный в свое нелегкое дело специалист. Мы читаем с волнением эти «скучные» страницы, потому что за ними стоит человек.

В главах «Лето 1925» и «Осень 1925» это драгоценное качество Швейцера-писателя выявляется с наибольшей силой. В бассейне реки Огове голод. Вымирают целые деревни. Начинается эпидемия голодной дизентерии. Африканцы пассивно ждут смерти. Они думают, что такова их судьба, и не хотят противодействовать ей.

В это тяжелое время больница доктора Швейцера переполнена. Но больные идут и идут в надежде не только исцелиться, но и получить кусок хлеба. В больнице принимают всех и всех кормят. Но, едва придя в себя, больные перестают соблюдать правила гигиены, заражают здоровых и даже сотрудников больницы.

Впору прийти в отчаяние, наказать ослушников, даже выгнать их из больницы. Но Швейцер не таков: даже в минуты отчаяния он не забывает о том, что перед ним люди. Доктор не только лечит, но и обучает выздоравливающих столярному и плотницкому делу, учит навыкам ухода за плодовыми деревьями. Пусть люди больше знают, больше умеют. Это повысит их шансы в борьбе за жизнь.

«Альберт Швейцер положил в основу своей педагогики два принципа — уважение к человеческому достоинству и стремление понять интерес тех, с кем он общался».[134] Именно поэтому его больница не была обычным лечебным учреждением. Пребывание в ней исцеляло африканцев физически и воспитывало духовно: пациентам прививались привычки к систематическому труду, навыки культуры поведения и элементарной гигиены, уважение друг к другу и к людям.

Трудностей на этом пути встречалось много. Они подчас казались неразрешимыми. «Но что значат все эти преходящие неприятности в сравнении с радостью, которую приносит работа в этих местах и возможность помогать людям!» (с. 30).

Не случайно Швейцер неоднократно возвращается к обсуждению проблемы о том, как европейцам надлежит относиться к африканцам. Он из трагического опыта истории Африки хорошо знает, как нечестные люди легко наживались именно на бедах и несчастьях африканцев. «Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? — гневно вопрошает Швейцер и отвечает: — Как много означает один только факт, что с появлением европейцев, прикрывавшихся высоким именем Иисуса, немало племен и народов было стерто с лица земли, а другие начали вымирать или же влачат самое жалкое существование!» (с. 107).

Поэтому, считает Швейцер, «у нас нет права раздумывать, хотим мы делать этим людям добро или нет, — это наш долг. Все то хорошее, что мы можем сделать для них, никак не благодеяние, а только искупление того зла, которое мы же им причинили» (с. 107).

Эти требования Швейцер неуклонно выполняет в отношении к африканцам. Как бы пациенты ни вели себя, доктор поставил за правило никогда не раздражаться, внимательно выслушать любую просьбу или претензию, постараться понять, в чем нужда или боль пришедшего в больницу человека, и попытаться помочь ему. Этим же правилам, вытекающим из нравственного принципа «человек человеку», доктор Швейцер учил и своих молодых сотрудников. «Я должен показать негру, — писал Швейцер, — что в каждом человеке уважаю его человеческое достоинство» (с. 83). И пациенты очень чутко улавливали это еще непривычное для них новое отношение. Они платили доктору тем же — доверием и уважением.

Прививая африканцам лучшие черты европейской культуры, Швейцер никогда не ставил перед собой и своими сотрудниками задачи европеизировать местных жителей. Он понимал, что «нельзя подавить и уничтожить тенденции к формированию независимой личности... попытка европеизировать негра в Африке всегда будет бесплодной».[135]

Наоборот, в больнице считались с теми местными нравами и обычаями, которые не вредили делу врачевания и воспитания. Так, родственники больных получали право жить вместе с ними в течение всего времени пребывания их в больнице.

В девственном африканском лесу, как может показаться на первый взгляд, человек и природа враждебны друг другу. Человека здесь со всех сторон подстерегают опасности: кровожадные хищники и ядовитые змеи; ливневые дожди и беспощадно палящее солнце; полчища муравьев, пожирающих все, что встретится им на пути; бегемоты, опрокидывающие лодки с зазевавшимися гребцами.

Швейцер многое пережил сам. Ему приходилось обороняться от леопарда и тонуть в реке, которая кишела крокодилами. Он спасал от термитов запасы продовольствия; брал палку, когда шел осматривать строительство новой больницы,, — там на каждом шагу грелись на солнечном припеке змеи.

И все-таки несмотря на все это Альберт Швейцер любил величавую природу Африки — природу своей второй родины. На страницах «Писем из Ламбарене» встречается немало ее восторженных описаний. Но любовь к природе не была у Швейцера просто созерцательной. Он заботился о сохранении животного и растительного мира Африканского континента и пытался у своих пациентов воспитать то же сыновнее чувство к родной природе.

В пятой главе книги «Между водой и девственным лесом», которая носит название «От января до июня 1914», есть замечательный эпизод. Африканцы упрекают доктора за то, что охотничье ружье бесполезно висит в его доме. Швейцер замечает: «Я спокойно выслушиваю этот упрек. Мне совсем не хочется убивать птиц, которые кружатся над водой. Не поднимется мое ружье и на обезьян» (с. 50).

В больнице Швейцера постоянно жили попавшие в беду и спасенные доктором животные и птицы — антилопы и обезьяны, пеликаны и попугаи.

Страницы «Писем из Ламбарене» густо заселены. Перед читателем проходит галерея образов африканцев — пациентов больницы, старейшин деревень и племенных вождей; европейцев — лесоторговцев, чиновников Колониального управления, учителей, врачей.

Швейцер умеет несколькими штрихами нарисовать не только запоминающийся портрет человека, но и очертить суть его внутреннего облика. Перед нами как живые встают помощники доктора — Нкенджу, серьезный, немногословный, которого Швейцер спас от верной смерти; лукавый острослов, честолюбивый Жозеф. Мы вместе с доктором любуемся умным, исполненным чувства собственного достоинства африканским учителем Ойембо, следим за первыми шагами на коммерческом поприще африканца-лесопромышленника Эмиля Огумы.

Множество персонажей, населяющих книгу, сложные переплетения их истинных, а не выдуманных судеб — все это создает картину впечатляющую, надолго остающуюся в памяти. «Письма из Ламбарене» — не только художественно-публицистическое произведение, это и потрясающий своей правдивостью документ времени.

В судьбах людей, в деталях быта, в приметах тех еще не столь далеких от нас дней видим мы начало XX века. Казалось бы, что можно рассмотреть из маленькой африканской деревни? Как важнейшие события мировой истории могут преломиться в судьбах людей, живущих вдали от тех мест, где вершится история? Но верный глаз ученого и перо художника-публициста делают свое дело.

В 1924 г. Швейцер возвращается в Африку и вновь налаживает прерванную первой мировой войной и послевоенной разрухой деятельность больницы в Ламбарене. С удивлением замечает он, что за годы его отсутствия резко изменилось настроение африканцев.

Исторические события в Европе нашли отклик и на Африканском континенте. Социалистическая революция в России содействовала зарождению в Африке национально-освободительного движения: в покорных еще вчера колониях создаются политические партии; союзы фронтовиков требуют изменения существующих условий жизни.