В один из вечеров мы валялись на пляже, глядя в дымчатый от плотных туч закат. Саша поднесла к губам тлеющую самокрутку, затянулась и отдала мне. Она лежала на моих коленях так же, как когда-то ты, моя дорогая Марта, но, признаю, во время свиданий с Сашей я едва вспоминал о тебе. И в этом отсутствии тебя созревало новое сознание, новый я.

Внезапно Саша заговорила:

— Живи в моем отсутствии, как в доме. Огромен этот дом — отсутствие мое. В него сквозь стены можешь ты войти И в воздухе развешивать картины…

— Что это? — спросил я.

— Стихи.

— Твои?

— Нет, — она засмеялась и закашлялась одновременно. — Чилийского поэта Пабло Неруды.

Я уставился в пустоту, глаза перестали видеть.

Я читал тебе стихи, Марта. Ты любила стихи…

— Что-то не так? — Саша приподняла голову.

Я уложил ее обратно.

— Сэм в этот раз подсунул что-то очень забористое.

Она снова смеялась, а я привыкал к ее смеху. Летучему, пушистому смеху, выражающему беззаботность и кромешное отчаяние.

Мне было еще далеко до полного перевоплощения, но я уже с трудом узнавал себя. Надо мной по-прежнему незримо порхали фантомы прошлого. Однако теперь я гнал их, чтобы не растерять то немногое, что уже приобрел в этой своей жизни.

— Джей?..

— М?

— Почему ты не ушел сразу?

— Не ушел?.. Я всегда уходил сразу и первым. Забывал, прятался, перерубал все ниточки. А от тебя не смог уйти, Марта. Не в тот вечер…

— Джей! — крикнула Саша.

Я очнулся. Я все еще находился на пляже, одурманенный марихуаной и воспоминаниями.

— Чего ты тупишь?

— Прости, — я потер глаза. — Жестко накрыло.

— Так почему ты не ушел утром после того, как мы переспали?

— А я должен был уйти?

Саша дернула плечами.

— Не знаю… Мне так показалось, что я проснусь, а тебя уже не будет.

— И что бы ты делала тогда?

— Ничего. Нашла бы другого. Потом третьего…

— Таков был план?

— У меня не было плана, — на редкость серьезно заявила Саша. — Планы — это вообще не мое, — она тут же перестроилась на шутливые интонации: — Пойдем лучше куда-нибудь пожрем! Вот это отличный план!

Окунаться в суету сейчас не хотелось, и мы отправились все к тому же Сэму. Как-то так получилось, что я у него в гостях стал появляться значительно реже, заезжал, только чтобы пополнить запасы травы. А меж тем кормили там прилично, и вид на пустынное побережье настраивал на медитативный лад.

Сэм встретил нас как родных. Мы расположились за лучшим столиком, который очень кстати был свободен. Подошла Пенни. Я глянул на нее мельком, поздоровался, но ее приветствие показалось мне чересчур холодным. Пока мы с Сашей думали, что заказать, Пенни исчезла.

— Пенни! — позвал я.

Она вернулась не сразу. А когда вернулась, лицо у нее было абсолютно каменным.

— Пенни, что сегодня на кухне вкусное?

— Все, — ответила Пенни ледяным голосом.

— Тогда принеси нам Пад Тай с тофу и орехами и Кунг Массамам.

Пенни, ни слова не сказав, развернулась, чтобы снова уйти.

— Пенни!

Она остановилась в полуобороте.

— И еще зеленый салат с базиликом принеси, пожалуйста. Мы очень голодные.

Я переключился на Сашу, которая улыбалась от уха до уха и ни на что кругом не обращала внимания.

Я задумался: отчего нельзя на всю жизнь сохранить это состояние окрыленности? Почему хмуриться и грустить для большинства людей становится привычнее, чем улыбаться? Чем мы заслуживаем эту маску непрестанной хандры?

Там, откуда я родом, улыбки носят либо шуты, либо душевнобольные. Счастье в глазах воспринимается как болезнь. И в большинстве случаев она вполне излечима. Растущие цены, эпидемии гриппа, на экранах телевизоров с упоением смакуются самые страшные события. Сводка новостей, как правило, — это карусель ужасов, заканчивающаяся тогда, когда включается прогноз погоды. Наверное, поэтому туда берут исключительно красивых длинноногих девиц в мини-юбках, чтобы рассказанные кошмары переживались вдвойне, втройне тяжелее на контрасте с ненастоящими улыбками ненастоящих женщин.

Ты бы знала, Марта, сколько улыбаются тут. Несмотря на природные катаклизмы, несмотря на повальную бедность, застать местного человека в дурном настроении почти невозможно. Быть может, все решает близость к морю?

— Даже ночью оно красивое, — сказала Саша. — Интересно, быстро привыкаешь к этому?

Я поднес Саше зажигалку, она закурила.

— Не знаю, — ответил я. — Я сначала не мог никак привыкнуть. А теперь не хочу привыкать.

— Почему?

— Потому что привычки делают нас слабее.

Буддисты говорят, что высшая цель в жизни — избавление от привязанностей. Чтобы стать Буддой, нужно отказаться от земных сцепок, разорвать паутину из желаний, привязанностей, требований к себе и к другим. Ты несвободен, пока еще о чем-то мечтаешь. Ты несвободен, если имеешь планы, амбиции и цели. Ты несвободен, когда любишь, ненавидишь и чувствуешь. Только возвратившись к абсолютному нолю, к центру всех середин, к началу изначального, ты прекращаешь человеческое бытие и вступаешь в бытие духовное. Но и стремление к этому — тоже желание. А Будда не хочет ничего, даже быть Буддой. Он просто существует, потому что такова его истина.

Но я не хотел быть Буддой.

— Значит, ты уже на пути, — Саша с улыбкой воткнула палочки в свежую зелень салата. — У не-хотящего шансов обрести больше, чем у того, кто рвет пупок из последних сил.

— Это очень относительно, — сказал я. — Земной жизни это точно не касается.

— Но Будда жил на земле.

— И да, и нет.

— Иногда я хочу проткнуть этими палочками твои глаза.

Я засмеялся.

Тут подошла Пенни, как всегда, бесшумно словно призрак. Она молча положила на стол папку со счетом и ликвидировалась.

Я позвал ее:

— Пенни! Мы еще хотели чай заказать! Ты поторопилась!

Через пять минут она громыхнула перед моим лицом глиняным чайником и бросила сверху новый рукописный листок с его стоимостью.

— Пенни, в чем дело?

— Кафе закрывается.

— Я знаю, Пенни. Но мы ведь можем еще посидеть? Мы все уберем за собой.

Пенни резко отвернулась и кинулась со всех ног к бару. Она скрылась на заднем дворе, а я ровным счетом ничего не понимал. Будь она биологической женщиной, подумал бы, что определенный день месяца так на нее повлиял. Но я прежде никогда не замечал за Пенни таких резких скачков настроения.

Я извинился перед Сашей, попросил подождать меня, а сам пошел к заднему двору, где располагались туалет и кухня.

Я нашел Пенни возле мойки. Она сидела на корточках, вдавив голову в колени, и рыдала.

— Пенни?.. — я присел рядом, положил ладонь ей на плечо. — Пенни, что с тобой?

Она ревела истошно, захлебывалась и не могла ничего ответить. Потом кинулась мне на шею и продолжала изливаться слезами в мою футболку.

— Пенни… Господи боже… — от бессилия и потерянности я закрыл глаза.

Рыдания не прекращались еще долго. Я не знал, как ее успокоить. Просто дождался, когда буря понемногу стихнет, еще раз обнял, поцеловал в лоб и пошел к Саше.

Мог ли я предположить, чем обернется моя такая поверхностная дружба с Пенни? Можно ли вообще заранее прогнозировать эти вещи?

Часто люди страдают по большей части из-за того, что кто-то другой не ответил взаимными чувствами на их чувство. Досадуют, что никто не возьмет на себя ответственность за чужое разбитое сердце. Но правда в том, что нет никаких законов, по которым один человек обязуется любить другого человека за один факт его любви. Как бы не было обидно, никто не в ответе за то, что чувствует друг, знакомый или родственник.

Давление на жалость, шантаж, различные манипуляции — все это призывает к чувству вины, но с любовью у этого чувства мало общего. Мы отвечаем лишь за собственные поступки, а с Пенни я был честен: не просил, не давил, не скрывал реального положения вещей. Она все это видела, понимала, но… продолжала надеяться. Я не был виновен в этой надежде, и все же вина неприятно царапнула мое сердце, когда я увидел ее, убитую горем.