Как-то под Рождество мы пригласили друзей на ужин. Ты придумала десяток блюд, а я записал по порядку все необходимые продукты и вручил листок тебе.

С важным видом ты демонстративно погрузила его в свою сумочку, чтобы я это видел. Мы сели в машину, и я еще раз переспросил, у тебя ли список.

Ты взорвалась:

— Я по-твоему совсем безответственная?! — возмущенно потрясая листочком перед моим лицом, ты готова была выцарапать мне глаза.

Мы добрались до магазина, оставили машину на парковке, взяли тележку побольше и пошли по торговым рядам.

— Доставай список, — сказал я.

Ты невинно улыбнулась:

— Какой список?

— Который мы написали, а ты положила его в сумку.

— Ах, этот, — засмеялась ты. — Так он до сих пор в сумке. А сумку я оставила в машине, чтобы не таскаться с ней.

Полагаю, такого хохота этот магазин еще не слышал. Я буквально не мог остановиться, пока не начал болеть живот. А ты и смеялась, и недоумевала, что меня так пробрало, ведь ты при мне положила сумку в багажник, а я не обратил на это внимание, потому выходит, что это я опять невнимателен и рассеян, но вовсе не ты.

Вспоминая сейчас те дни, я больше не смеюсь. Нежность стала ассоциироваться у меня с болью и покалеченной душой. Я был бы даже немного рад, приди вместо теплоты ощущение расчётливого холода. Но я с большим усилием вычленял плюсы нашего расставания и покорно радовался тому, что провел на рынке всего тридцать минут взамен двум часам, что были бы мне уготованы, если бы ты, Марта, оказалась со мной.

Как распорядиться свободным временем, я не знал. Отправился на пляж и просто читал книгу, заедая голод ананасом со специями. Это такая закуска, которой торгуют прямо на улицах. Я не сразу проникся интересом к подобной пище, но, распробовав, пристрастился всерьез.

Вдруг мне пришло в голову, что ты бы тоже наверняка оценила это невозможное сочетание сладости и остроты. Ты по сути такой и была — жгучей до горечи и приторной до тошноты.

Осознав это, я отложил свой обед. Есть мне перехотелось.

Зато вспомнился Крис. Я поехал на тот пляж, где он обычно катался, надеясь повидаться с ним. Но море сегодня было почти милосердно. Две незнакомые девушки загорали под пальмами. Я поздоровался с ними и пошел к Сэму.

Старый растаман вышел меня встретить. О том, куда подевался Крис, он, конечно, не знал. Сэм продал мне четверть унции травы и напоил чаем за счет заведения. Я отправился домой. Я еще ни разу не курил без Криса и в этот раз не стал. Отложил свою покупку, чтобы потом угостить приятеля.

Прошло несколько дней.

Крис исчез, и я понятия не имел, что с ним стало. Надеялся лишь на то, что его не сожрали акулы и не забрали в рабство проститутки. Но найти его я никак не мог.

Я не знал его фамилии, не знал, где он живет, даже не знал, собирается ли он уезжать. За три недели нашего знакомства мы никогда не заговаривали об этом, и теперь я корил себя за пробелы в общении. Не желая посвящать кого бы ни было в тонкости своего мироустройства, я намеренно избегал вопросов о прошлом — моего или чужого, не интересовался настоящим, кроме необходимых для поверхностной беседы данных.

Меня настигла новая потеря. И я ни за что бы не предсказал заранее, насколько сильно она травмирует меня. Общение с Крисом складывалось обрывочно и непринужденно. У нас было не так много общего из того, что мы все-таки успели выяснить друг о друге. Но, судя по всему, одиночество довело меня до того, что я стал привязываться даже к малознакомым людям.

Все эти дни я думал над тем, как именно возникают взаимосвязи, что стоит в их основании и откуда на самом деле растут корни. И, кажется, я стал понимать, почему существует повальное одиночество там, где людей больше всего — в крупных городах и в мегаполисах.

Я вывел формулу, по которой ценность каждого человека была обратно пропорциональна количеству людей рядом. Получалось, что один и тот же человек в малочисленной деревне и в миллионнике занимал совершенно разную иерархию важности. Крис, наши редкие разговоры и совместный досуг имели для меня огромное значение лишь потому, что я был здесь совершенно один.

Такой вывод немного успокоил меня. Но вскоре я в нем засомневался.

Засомневался только потому, что одновременно скучал и по тебе, Марта. А мы жили с тобой отнюдь не в деревне. Нас окружали сотни и тысячи людей. Ни по кому из них я не скучал. Может, оттого что с тобой проводил больше всего времени? Нет. В будние дни я и Себастьян общались помногу и плотно. Как я уже говорил, в основном о работе. Но я не скучал по Башо, сколько бы времени мы не провели вместе. А когда он всплывал в памяти, ничего не щемило и не подвывало в моей душе.

В то же время в отношении Криса произошла совсем иная картина. Я скучал. Скучал сильно и глубоко. Не так, как по тебе, дорогая Марта, не так, как по нашей квартире, кофеварке и твоей стряпне, но чувство это, тем не менее, было настоящим.

Сначала я пытался относиться к этому нейтрально: забивал голову книгами, моей писаниной и работой, которой, как назло, стало меньше.

Но через неделю сдался.

Я отыскал припрятанный сверток с марихуаной, открыл окно и смотрел на деревья, вытягивая из самокрутки всю дурь и скапливая ее своих легких. Так я просидел час.

Поняв, что начинаю ненавидеть весь мир — тебя и Криса в частности — я собрался и пошел в магазин. Один работал до поздней ночи, я смог приобрести пачку сигарет, бутылку вина и вместе с покупками направился к морю.

По берегу шатались несколько компаний. Вечер был погожий и сухой. Я расположился на песке, вскрыл пачку и бутылку.

Поскольку я почти два месяца не прикасался ни к спиртному, ни к сигаретам, а до этого нашпиговался травой как дорвавшийся до запретных веществ подросток, никотин и вино быстро прибрали меня к рукам. Рассудок помутился, хотя мне казалось наоборот: теперь я видел полнейшую безобразность всего, что со мной случилось. Я уже не просто ненавидел, мне хотелось уничтожить в пыль каждое событие до этого момента.

Свою бывшую жену.

Тебя, Марта.

Разумеется, Криса.

Работу, которая отнимала столько сил.

Всех женщин, с которыми когда-либо спал.

Всех мужчин, с которыми когда-либо дружил.

Единственным светлым пятном мне тогда виделась только моя собака — Дора. Ее писклявый лай как наяву стоял у меня в ушах, что захотелось сию секунду разрыдаться и броситься в море.

Пока я не понял, что это лает чей-то чужой пес.

Я не выдержал и поплелся домой. По пути снова заскочил в магазин и купил новую бутылку, потому что прежнюю я уже осушил.

Придя, я первым делом хлебнул из горла, поджег сигарету. И только тогда заметил, что крепко сжимаю в ладони свою старую зажигалку. Откуда она оказалась у меня в руках, я не понял, потому что в магазине брал обычную, дешевую, пластиковую, а эта была металлической, тяжелой с именной гравировкой. Ее подарила мне ты, Марта. На нашу годовщину. На нашу с тобой первую годовщину встречи.

Я прочел въевшиеся в металл мелкие буквы: «Лучшему мужчине, который пахнет кофе и табаком, от женщины, которая пахнет его любовью».

В ярости я швырнул зажигалку, не глядя, за спину. И тут же раздался истошный треск битого стекла.

Собирая осколки по полу голыми руками, я неоднократно поранился. Кровь текла по ладоням, по мелким кусочкам, которые секунду назад были целиковым окном, по полу. Моя боль в душе наконец вылилась в физическое страдание, и, как ни странно, я почувствовал облегчение.

Я кое-как прибрался в комнате, не слишком тщательно, и даже не помнил, как заснул. Впрочем, ничего удивительного в этом не было с учетом того, сколько я выпил и скурил.

Очнулся я все на том же полу среди россыпи стекол. То ли я не сумел добраться до кровати, то ли вернулся сюда посреди ночи, чтобы закончить уборку, — неизвестно.