Сэм подвез меня к перекрестку, от которого одна из дорог уходила на мою улицу, а сам покатил вместе с Пенни дальше по побережью к кафе. Я стоял у размыленной обочины, по которой тек грязевой ручей, смотрел им вслед и чувствовал, будто бы сегодня меня изгнали из свойского круга последние близкие люди.

Я тогда пошел домой, забрал Чаки и повёл его гулять.

Бедолага истосковался за полдня и вот-вот мог устроить грандиозный потоп в небольшой комнате, если бы я оставил его ещё немного потерпеть. Так что я спешил на помощь беззащитной животине. В конце концов, мой рыжий лопоухий друг оставался моей единственной заботой и отрадой.

Раньше еще задолго до встречи с тобой, Марта, и даже задолго до встречи с женой, я думал, что хлопоты о других разоряют жизнь, растаскивают ее на ненужные и отвлеченные задачки, которые не приносят радости и убивают время. Но думал я так ровно до тех пор, пока не почувствовал отдачи от того, что делаю что-то не только для своего блага.

Как и любое становление, такие изменения потребовали определенных условий, в которые я попадал по мере взросления, сталкиваясь с новыми людьми. Наверное, этому здорово способствовало то, что отец не пытался заменить мне маму, потому его родительство было скупо на ласку и сюсюканье. Тем не менее, в юности мир крутился лишь вокруг меня одного. Я не избежал подростковой ломки и максимализма. В те времена я чем-то напоминал Криса, у которого вызывало недоумение необходимость доставлять женщине в постели дополнительное удовольствие. Так и я не сразу понял, что близость любого рода требует отдачи. Эти два, вроде бы никак несвязанных между собой явления, имеют общую природу: радость отдавать больше, чем получил, — духовная радость.

И, да, теперь я заботился о Чаке, но и он в свою очередь скрашивал своим присутствием мои унылые будни, за что я был ему крайне благодарен. В особенности сейчас. Я, конечно, продолжал его поругивать и ворчать при любой удобной возможности. Но мне нужен был кто-то рядом. Даже если этот кто-то порой меня раздражал и навязчиво требовал внимания. Но все это было в радость.

И, наверное, бежав подальше от тебя, Марта, я пытался вытравить из себя этот вид радости. Отдавая тебе свою жизнь, у меня так никогда не получилось быть полностью бескорыстным, — я всегда ждал твоей ответной реакции, твоей ответной любви, ответного понимания. А разочарование от конфликта наших ожиданий обернулось страхом за то, что радость любви и заботы в конечном счете принесет боль.

Но, если вернуться назад, чуть отмотать пленку, сдвинуть фокус моего эго и посмотреть на нашу жизнь твоими глазами, не получится ли, что ты разочаровалась первой?..

Ты стояла, зареванная, со вспухшими щеками, и пинала сумки, полные моих личных вещей. Войдя, я не сразу понял, что происходит. Дом напоминал руины после воровского набега: зеркало на дверце шкафа еще дрожало после того, как ты пнула её, закрывая, но от удара дверца отскочила и раскрылась шире прежнего. Пол был устелен клочками порванных фотографий. Ты и раньше могла что-то уничтожить в порыве гнева, но представшее мне было чересчур даже для тебя.

— Что случилось? — спросил я. — Что случилось, Марта?.. Что здесь происходит?..

Маленькое пространство квартиры в тот момент скукожилось настолько сильно, что ты могла бы спрятать его вместе со мной, с моей растерянностью, всеми моими вещам у себя в ладони и раздавить. Так ты фактически и поступала несколько минут, пока ничего не отвечала и только глядела на меня.

— Марта?.. — позвал я повторно.

— Уходи, откуда пришел.

— Я пришел с работы…

— Неправда!!!

На кухне зазвенели бокалы, резонируя с твоим криком.

— Я устала, — сказала ты. — Я устала, Джет.

— От чего ты устала?..

Ты заплакала. У меня опустились руки.

У меня опустилось все, что только могло опуститься. В такие минуты тебя предает не только душа, но и тело, и дом, где ты жил. Предает каждый атом, из которого складывался не самый идеальный, зато родной мир. Потому что предательство — это гораздо больше, чем один поступок или одно событие. Это череда болезненных разрушений, которые начались задолго до кульминации. Думаю, многие, я в том числе, очень бы хотели понимать, с какого эпизода, дня и часа начинается разгон этого смертоносного катка, который позже сравняет с землей годы любви и понимания. Но этого никто никогда не знает. И ты, Марта, просто не была исключением…

Ты познакомилась с ним несколько месяцев назад. Он был обходителен и ненавязчив, как все женатые мужчины, которым не нужны лишние проблемы, но есть немного времени для общения с понравившейся женщиной.

Раньше ты действительно ходила на собеседования по работе, но потом настолько разочаровалась и в них, и в себе, и во мне заодно, что стала ходить просто на прогулки. И иногда вместе с ним. Ты полагала, что это ничего не значит. Но, как часто бывает с теми, кто не в ладу с совестью, ты стала подозревать в предательстве и изменах меня.

С каждым прожитым днем подозрения только усиливались, находя все новые поводы для утверждения. А для них не нужно много: подсознание с удовольствием искажает факты в заданном ключе, когда ему подбрасывают очередную пищу для недомолвок.

В тот день я позвонил и сказал, что приду поздно.

В тот день он позвонил следом и пригласил в ресторан.

Мои финансы давно не располагали к путешествиям по злачным местам, а тебе, как всякой женщине, хотелось немного роскоши и чуть более живописных видов, чем с наружной стороны нашего треснутого подоконника.

В сущности, никакого криминала изначально не предполагалось.

— Мы немного посидели, и он подвез меня на машине до дома. Но затем предложил еще прокатиться, — рассказывала ты, отрешенно глядя в стену.

Я курил на кухне. Поздний весенний дождь брезгливо касался оконных стекол. У меня холодели пальцы, потому что я хотел ими продавить твое горло.

— У него хорошая машина. И квартира, — сказала ты между прочим.

Ты могла бы и не говорить этого, потому что по сравнению с этой квартирой и моей прошлой машиной, почти что угодно было бы хорошим.

— Но я его не люблю, — добавила ты, будто бы это что-то резко меняло. — Это правда. Не люблю. Я люблю тебя, Джет.

Пепел сорвался с кончика сигареты. Ты стерла салфеткой серую рассыпчатую кляксу. Ее размозжило как голову упавшего с высотки, как спелый арбуз — странное жуткое месиво из остатков того, что еще недавно было целиковым и важным, теперь превратилось в ничто, в бесцветный прах.

Я долго чистил зубы, потом лег спать, но не спал. Ты тоже не спала и говорила между всхлипами, что не понимала, что делаешь, что тебя будто подменили, что это была почти не ты — и прочую оправдательную чушь, которой я не верил, но верила ты.

В ту ночь я ни разу не дотронулся до тебя. Но не потому что пару часов назад до тебя дотрагивался другой мужчина, а потому что не мог себе представить такого, чтобы ты дала себя раздевать тому, кто тебе неприятен, хотя раньше утверждала, что лишь мои прикосновения тебе приятны.

Стало быть, я опротивел?..

— Джет, обними меня…

Я отвернулся к стене и от бессилия провалился в сон.

Утром я принял душ, вымыл голову, начисто побрился. Я вышел в комнату, чтобы взять фен и посушить волосы. Но фена я не нашел. На его месте, в ящике с полотенцами и носками остался еще свежий пролежень.

— Марта, а где фен?

— Фен? — переспросила ты, на мгновение выглянув из кухни. — Я продала его.

— Продала?.. Зачем?..

— Мне ведь нужно чем-то платить за квартиру. Еще я продала серьги с жемчугом.

— Марта, — сказал я, подходя к тебе, — фен стоит какие-то копейки по сравнению с оплатой за квартиру. Серьги тоже не могут окупить целиком аренду. К тому же во все прошлые месяцы мы как-то справлялись… Почему ты не обсудила со мной? Зачем ты это сделала? Зачем ты это сделала, Марта?

Ты посмотрела пустыми глазами. Ты пила кофе. Кофе из нашей кофеварки, которую мы купили вместе.