Я проверил наличность в кармане, покурил на дорожку и поехал в город, в тот район, где месяц назад мы были с Крисом. Я немного переживал о том, что стану делать, если встречу там Нок и Мали, но заранее условился, что делать ничего не буду. Поздороваюсь и пойду дальше. А может, и здороваться не стану, потому как вряд ли они так сходу опознают меня. Впрочем, натолкнуться в тех местах на кого-то знакомого шансов было не больше, чем выбить трехочковый, не глядя. Но я очень хотел найти ее — девушку в желтых трусах из окна напротив, мою соседку.

Я рассуждал банально: куда может отправиться на ночь глядя только что приехавшая молодая, одинокая туристка? Конечно, в эпицентр разгульной жизни. Там проще всего скоротать время, найти компанию и любое развлечение — хоть лобстера на ужин, хоть случайный секс.

Я провел рейд по главной улице, все такой же шумной и безобразно пьяной. Я заглядывал в кафе и бары, искал среди сотен лиц и спин, но, конечно, ничего не нашел.

После двухчасовых поисков я сдался. Забрел в первую попавшуюся харчевню и ел без аппетита жареный рис с креветками. Потом спустился к морю и без проблем наткнулся на целую шеренгу девиц. Я долго не выбирал. Ткнул в первую попавшуюся, которая показалась чуть менее противной остальных.

Что-то умерло во мне в тот вечер, и на месте умершего молниеносно возникла тупая, животная ярость.

Не помню, спросил ли я, как звали ту девушку. Наверное, не спросил. Я только поинтересовался у нее, где здесь в шаговой доступности комнаты поприличнее. Она показала куда-то вглубь переулка, мы пошли в ту сторону. И пока брели, я позабыл даже, как зовут меня самого, стер из памяти все имена, глаза и губы, которыми когда-либо дорожил.

И тебя стер, Марта. Как мне показалось, навсегда.

Настолько сильна и слепа была эта ярость, огромна, бесчеловечна, что я взял ту девчонку вообще без вступлений. Она еще пыталась изобразить удовольствие, а я просто попыхтел над ней от силы минуты две, кинул наличность и ушел. Раздавленный и шальной как черное полотно моря, безоружное перед жестоким штормом.

Проснулся я в тумане и бесконтрольной разрозненности чувств, не ощущая толком ни конечностей, ни туловища, ни головы. Тело было совершенно ватным, пришибленным к простыне будто тяжелая ноша с оторванными ручками.

Я пролистнул память, вспомнил покореженное лицо ночной проститутки, и меня самого враз передернуло.

Господи боже…

Я спустил ноги на пол и порадовался его прохладе — твердой и незыблемой, дающей чувство опоры.

Я вернулся к себе. Я не потерял себя. Я снова был собой.

И в этом, казалось бы, счастливом осознании, первой воспрянула тоска по тебе, дорогая Марта.

Я даже не буду искать оправданий своим действиям и выдумывать того, чего не было. Я просто слишком понадеялся на то, что прошиб наконец кокон, в котором умирал от любви к тебе. А вместо этого в очередной раз станцевал танго самоубийцы. Быть может, и правда единственным окончанием этих мытарств может стать только моя физическая смерть?

Переделав все рабочие задания, я стремглав помчался в кафе к Сэму. Его пропитанный канабисом уголок еще вселял какую-то крошечную надежду на беспечность.

Сэм беззаботно курил на веранде глиняную трубку и, конечно, счастлив был видеть меня так же, как любого другого гостя.

— А, дружище!

— Привет, Сэм.

— Привет!

Он раскачивался в гамаке, короткий и сухой как стручок ванили. И цветом такой же черный, почти угольный. Лишь белые редкие зубы и белки глаз светились на лице. Сэм пригласил присоседиться к его извечной сиесте.

Прибежала Пенни и с бесконечным энтузиазмом ухаживала за нами. В динамиках играл Боб Марли, море плескалось игриво.

Я скурил добрых полтора косяка и поплыл в сонную, тягучую субстанцию кайфа.

— Как поживаешь, братишка? Нашел друга? — спросил Сэм.

— Друга? — я вытащил глаза из завораживающей прибрежной полосы.

— Американец. Белый.

— А, Крис… — я отдал Сэму трубку и улегся поудобнее на большой мягкий пуф. — Нет. Я не знаю, где он.

— Окей. Не волнуйся. Приплывет, — смеялся растафарианин хрипловатым старческим смехом, раскачиваясь в гамаке.

— Приплывет? — зацепился я за это слово как за спасительный канат. — Когда?

Сэм улыбнулся морю:

— Когда придет время.

Мне взгрустнулось после этих слов. Душу обожгло словно каким-то предчувствием. Мне было неведомо, что творилось в голове у этого старика, но обрывочные воспоминания о Крисе, о котором он напомнил, не придавали мне сил. Он исчез почти месяц назад, но мне до сих пор его не хватало.

А Сэм меж тем продолжал допрос:

— Ты нашел женщину?

— Какую женщину, Сэм?

— Ту, которая тебя укусила в глаз! — он снова хохотал как отбойный молоток.

Только вот мне было не смешно.

Появилась Пенни, поставила на столик чай.

— Пенни, — задержал я ее, — у меня что-то с глазами?

Она присмотрелась внимательно и озадаченно.

— Да, сэр.

— И что с ними?

— Они красные.

И Пенни, и Сэм покатились со смеху одновременно. Я, наверное, и рад был бы с ними нахохотаться вдоволь, от души, но смеялся все-таки неискренне.

Глаза у меня действительно были будто у крысеныша-альбиноса — чахлые, усталые, с полопавшимися сосудами. Бессонница, марихуана и частая работа за компьютером никак не могли благотворно повлиять на них. Я всегда знал, что глаза — мое слабое место. Я любил глазами, ненавидел глазами и желал тоже глазами. А прошедшей ночью, они едва не полопались от ярости, и это при том, что я позволил себе все, не перечил ни единому позыву, что называется, «сорвался с цепи» и начхал на весь свой внутренний уклад, на все свое воспитание, принципы, надежды.

Наверное, в каком-то смысле этой ночью я перестал быть человеком. И виной тому было не виски и не наркота, а то, что я окончательно забыл, для чего живу. Будь рядом Крис, у него обязательно нашелся бы простой, подходящий ответ. Но Криса не было. А общество Сэма и Пенни мне уже порядком наскучило.

Я поблагодарил за чай и решил, что неплохо было бы запастись провизией на пару дней. Это значит, предстоял маршрут на рынок. Туда я и отправился.

Чтобы ты представляла, Марта, рынок — это такое место, где торгуют совершенно всем: от сувениров из ракушек и китайских дрянных носков до живых кур и подержанных байков. Лотки с продуктами стоят особняком и работают только часов до пяти, а то и раньше сворачиваются. Можно, конечно, пойти в супермаркет, но выбор там ниже, цены дороже, а качество не всегда высокое. Особенно, что касается овощей и фруктов — их лучше брать у уличных торговцев. Там же, где торгуют готовой едой, очередь обычно стоит самая длинная, и разбирают ее живо: жареный рис, спринг роллы, карри на кокосовом молоке с различными наполнителями, а также рисовые рулетики в черной водоросли с овощами и сурими — и местные, и туристы сметают все.

До появления в моей жизни Пенни я тоже нечасто ел дома. Ограничивался в основном лапшой и вареными яйцами, иногда обедал у Сэма и в других кафе. Я старался максимально опустить все бытовые нужды, не привязываться ни к месту, ни к людям, но, как бы то ни было, за два летних месяца я не только загорел и похудел до неузнаваемости, но и обжился так, словно переехал сюда до конца дней своих.

С одной стороны, мой новый мир бесконечно радовал меня, с другой пугал — что я стану делать, когда наступит время уезжать? А такой момент непременно наступит: мне не смогут бесконечно продлевать визу, и хотя бы этой причине я должен буду оставить свой новый дом.

Дом?..

Когда-то этим словом я называл нашу с тобой квартиру, Марта. Съемную, довольно плохонькую, но очень любимую квартиру, в которую мы покупали общие вещи и создавали уют на двоих. Но мебель, обстановка и уклад жизни были важны в гораздо меньшей степени, чем внутреннее ощущение, которое они давали только в совокупности с тобой, моя дорогая Марта. Это и называлось домом.