— Все взрослые — дураки, — заявил Калле, выскабливая из вазочки остатки мороженого. — Здесь я за отца. Сам все и решаю.

— Ты? — уставилась на него Миранда. Он, значит, не просто мальчик в полосатой фуфайке? И правда, в очках он и впрямь похож на настоящего папу.

— Почему ты носишь очки? — почтительно спросила она.

— Потому что у меня астигматизм. Но ты ведь, наверно, не знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это уж точно — нет. Доедай свое мороженое и отвяжись от меня. Тебе, наверно, скоро домой пора?

— У меня в сумочке ночная рубашка. Мне папа подарил на рождество новую нарядную сумочку. — Конечно, с бабочками и мышками сумочке не сравниться, но все же похвастать можно. — Папа говорил, мы, может, засидимся у вас допоздна, он с Лейлой хочет телевизор смотреть.

— Что? Ты заночуешь у нас? Во всяком случае, не в моей комнате! — Калле огляделся вокруг. — Хватит, некогда мне с тобой заниматься! — сказал он и снова стал возиться с самолетным крылом. — Помни, трогать ничего нельзя!

— Да, взрослые — дураки! — повторил он. Короткая щетинка волос на его голове засверкала под лампой. — Дураки дураками, — мрачно твердил Калле.

А Миранде и напоминать не надо было, что руки лучше держать за спиной. Как завороженная стояла она у клетки с мышами. Такие милочки они на вид и такие противные, стоит лишь взять их в руки! И чем только они заняты? Знай носятся без конца по кругу — куда одна, туда и другая. Может, они хотят съесть друг дружку?

Ближе к вечеру Миранде постелили на диване, а телевизор перекатили в спальню.

— Придется купить еще одну кровать, — сказал Лео. — Скоро нам тесно покажется вместе спать.

— Ты уверен? — спросила Лейла, стягивая через голову джемпер. Стоя рядом, Лео поглаживал ее пальцем по спине.

— Не надо больше, — сказала она. — Пока не надо. Это меня волнует.

— И конечно, еще кроватку для Миранды. Она много места не займет.

— Но только куда мы поставим ее? Послушай-ка, Лео, а почему ребенок остался с тобой? Почему мать не взяла девочку к себе?

— Дочь присудили мне, и я ужасно этому рад. Мы с Мирран друзья, думаю, она мать почти и не помнит. Мирра — моя, — сказал он и сдернул покрывало с постели. — Об этом больше и речи не может быть.

— Но дать ребенку такое имя!

— Что поделаешь, это все Ева — она тогда служила в библиотеке. И в ту пору у нее были эдакие романтические причуды. «Ты слишком мало читаешь!» — говорила она. И потом привела это как одну из причин развода!

— Что ж, — отозвалась Лейла, — хорошо хоть я нисколько не романтична. Трудно быть романтичной, когда с восьми до пяти вкалываешь в конторе.

Она расчесывала щеткой волосы — знакомые мягкие движения напомнили Лео его мать. Это растрогало его, — признался он самому себе. Может, даже больше, чем он думал. Потом сказал: — Увидишь, дети отлично поладят. Надо только дать им привыкнуть друг к другу.

— Ты уверен? Калле привык быть хозяином в доме. Он для меня все равно что муж.

— Он виделся со своим отцом?

— Два-три раза, но Генри ведь живет в Англии. Я не думаю, что Калле тоскует по нему. Он знает: чтобы сделать ребенка, нужны двое, в точности, как у мышей. Но ему привольно со мной, — сказала Лейла и рассмеялась чему-то. — Вот Генри нипочем не сказал бы, что нужно купить вторую кровать. Но я люблю тебя за эти слова.

— Пригодится, должно быть, и мальчику новый папа, — сказал Лео, стаскивая с себя носки.

— Не знаю, Лео, как уживутся в доме двое мужчин.

— Или две женщины. Интересно, уснула ли Мирран, она не привыкла спать одна.

— Брось, девочка наверняка спит, на диване ей мягко и удобно. Иди ко мне, Лео, и выключи лампу.

Лейла уже лежала в постели, она откинула одеяло…

— Нет, — сказал он. — То есть да, сейчас лягу. Но вот чего никак не пойму: почему нужно любить в темноте? Для чего человеку глаза?

Когда это случилось — посреди ночи? Миранда проснулась и не сразу вспомнила, где она. Она лежала под чужим косматым одеялом, которое щекотало ей нос. И маленькая подушечка тоже была не ее. Пошарив руками по дивану, нашла сумочку. Теперь она все припомнила. Хоть сумочка, по крайней мере, была ее. И еще она вспомнила, что обещала папе лежать тихо и вообще вести себя хорошо.

Но все здесь было не такое, как дома, чужое, а во тьме казалось еще больше чужим. А все же неполная тьма стояла кругом: в щель между занавесками проник луч света, и платье Миранды на стуле как-то странно светилось. Кстати, ее ли это платье? Да и за стулом тоже мог спрятаться кто угодно. Всюду зловещие тени, очертания незнакомых предметов — нет, не ее эта комната, не ее с папой квартира.

Миранда крепко зажмурилась. И на миг снова перенеслась в свою собственную кроватку — рядом, всего в двух шагах от папиной постели. Проснется Миранда ночью — слышит папино дыхание. А сейчас она ничего не слышит, разве что изредка слабый писк, тихий шорох. Дверь, за которой в банках и клетках притаились страшные существа, чуть приотворена, зато с другой стороны дверь закрыта плотно и там спит папа; словом, Миранда здесь — не одна.

А все-таки Миранда одна, одна на всем белом свете. Она лежит под одеялом, обхватив ручонками сумочку: она обещала папе не шуметь и вообще вести себя хорошо. Но может, сейчас еще не ночь? Может, ей придется лежать без сна до утра, прислушиваясь к слабому писку — кто-то еще не спит в эту ночь. Тот самый зверек с холодными, быстрыми розовыми лапками. Сзади у зверька подрагивает хвостик, спереди торчат острые зубки. Миранда натянула одеяло на голову. Вся обратившись в слух, она с каждым писком все глубже сползала под одеяло, пока ее не обступила почти полная тишина, только вокруг все было жаркое, потное.

Она не слышала, как у ее дивана остановились босые ноги. Калле проснулся, ему понадобилось в уборную; придется по пути в прихожую пройти мимо девчонки — этой незваной гостьи, подумал он. И тут его осенило… Мышиный писк вдруг послышался совсем рядом. Задыхаясь от страха, Миранда вынырнула из-под одеяла и увидела привидение — голосом Калле привидение объявило: «Попаси мою мышку, пока я не вернусь из клозета; она хочет побегать на воле».

И вот уже крошечные коготки заскребли по подушке, затем вскарабкались вверх по косичке Миранды. Тихо лежать, вести себя хорошо… хватит! С диким воплем соскочила она с дивана, споткнулась о стул, налетела на шкаф, ощупью отыскала дверь и бросилась к постели взрослых раньше, чем лежавшие в ней мужчина и женщина сообразили, в чем дело.

— Папа! Папа!

Но Миранда нырнула в кровать не с той стороны и наткнулась не на папины ноги и руки, не на папин живот, а на чью-то мягкую грудь и все-все чужое, жаркое и противное. Она перелезла через чужое бедро и рухнула в щель между двумя телами — папа обнял свою дочку, привлек к себе.

— Что такое, Мирран? Что с тобой?

А она дрожала, словно мышиный хвост, всхлипывала и долго не могла выговорить ни слова.

— Господи, до чего ты перепугала нас! — сказала женщина.

Миранда рыдала, уткнувшись в папину шею, ночная рубашка ее промокла насквозь, и папа тоже скоро стал весь мокрый — ведь на нем не было пижамы.

— Я боюсь, боюсь…

— Боишься? Здесь в доме нет ничего страшного, Мирран.

— Нет — есть: мыши этого Калле!

— Чепуху ты болтаешь, дочка, тебе это просто приснилось. Пошли, я отнесу тебя назад, в кроватку.

— Нет! — крикнула Миранда и цепко обхватила папину шею. — Нет! Я хочу быть с тобой!

— Втроем нам здесь будет тесно, — зевая проговорила женщина. — Ступай-ка лучше с папой назад.

— Нет, там эта мышь! На диване!

— Выдумаешь тоже! — сказал папа, натягивая на себя пижамные штаны. — Надо все-таки пойти взглянуть, что там приключилось, — объяснил он женщине. — Вставай, Миранда!

Он взял дочку за руку и зажег на пороге свет — как раз вовремя, чтобы приметить ноги Калле, торчавшие из-под дивана. Калле выполз наружу, он уже успел поймать мышь, и лицо у него было красное-красное.