С улицы доносился далекий и монотонный, как церковная проповедь, шум машин. Ветсикко изо всех сил напрягался, чтобы не заснуть. Комната на мгновенье раздвоилась, потом все снова стало на свои места. За окном стремительно пронеслось что-то ослепительно белое. Ветсикко вздрогнул, прежде чем сообразил, что это чайка, рассекающая воздух, точно нож бумагу. И чего это он вздрогнул? Испугался, видите ли, что кто-то нападет на него.
Ему теперь, вроде, не положено ничего бояться, значит, в нем еще осталось что-то, относящееся к разряду чувств. Ветсикко встал, походил немного и снова плюхнулся в кресло, откинувшись назад, как только позволяли пружины. Чувства! Что это такое? Химия? Электричество? Передача информации из одной клетки в другую? Наследственное, врожденное, приобретенное? Без них так же трудно прожить, как и с ними.
Маленькая комната, в которой раздавались его телефонные звонки, с самого начала была близкой, и понемногу он с нею сроднился. Слишком долго он смотрел на тот цветок — его рука все еще хранит аромат лепестков — и на ту женщину, что, любуясь и колдуя над цветком, поливала его и приподнималась на цыпочки, точно птица перед полетом. Все это она делала бессознательно и притом улыбаясь, просто оттого, что ей улыбалось. Трудно объяснить, это почему-то переворачивало его душу и сами собой возникали слова.
Разные слова, их было сказано достаточно. В большинстве своем это были хорошие слова, которые сами складывались в предложения. Так возникло чувство, поселилось в нем, создало свой собственный язык и мир, с ощущением которого он прожил один лишь миг, как в палатке, в походе летом, когда не надо никуда спешить и поляны полны спелой земляники, аромат которой разносится далеко-далеко, сливаясь с запахом скошенного сена. Воздух дрожит; черпая воздух, дрожат крылья бабочек: они живут лишь миг, не подозревая об этом.
Разве он умнее? Разве он предвидел, чем все это кончится? Времена года меняются, это-то он знал, и в палатке, как в палатке, поздней осенью жить труднее. Не спасают ни теплый спальный мешок, ни походы за грибами, ни слова, какими бы они ни были ласковыми. Все это не поможет, и если не найти какой-то другой источник вдохновения, душевное тепло начинает понемногу иссякать. Но не это пугало его. Это естественно, к этому можно привыкнуть, можно было бы начать строить маленький корабль, с которым хлопот хватило бы до конца дней, можно было бы прожить дни по заведенному людьми обычаю: замечать все, кроме того, что рядом, и тем самым исполнить свое назначение. Поднимая паруса, можно было бы забыть обо всем грустном и далеком, чего в мире гораздо больше, чем Ветсикко согласился бы себе признаться.
Произошла какая-то ошибка. Какая? Одной из причин, возможно, было то, что Ветсикко уже успел построить два корабля, и мысль о третьем вначале, по правде говоря, пугала его. Получалось, что старые корабли слегка дали течь, новый проектировался, и палатка на то время была бы временным, но вполне приемлемым пристанищем. «Что бы он там ни говорил, а действия его всегда были направлены на это», — думал Ветсико. Так и создалось положение, которое называют противоречием между словом и делом. Он сознавал это, но признаться самому себе было трудно.
Теперь он больше не раздумывал бы, каково самое быстрое и практическое разрешение этого вопроса. Было только одно. Глядя на черные крыши города, равнодушно дремавшие перед его взором, Ветсикко твердил себе, что все могло бы сложиться лучше и счастливее, если б только он был в состоянии изменить тогда свою жизнь, отказаться от привычных тропинок и проспектов, погрузиться в новое, без долгих раздумий, очертя голову, как тогда, в молодости. Это был бы действительно отчаянный прыжок, но ничего, оправился же он после первого шока, смог бы и во второй раз.
Он знал это. У него уже был опыт. Что же заставляло его всякий раз возвращаться в знакомую конуру, как старого пса? А то, что он и был этим самым старым псом. Тот навсегда разучился играть, кто уже наигрался в домики, такая есть присказка. Ветсикко встал и сделал два осторожных шага. Голова кружилась, во рту был какой-то непонятый привкус, то ли мыла, то ли лекарства, то ли водопроводного крана.
Ему говорили: трудные герои сейчас в моде, значит, с тобой все в порядке, о’кей. Все женщины, которые хотят быть в ногу со временем, ищут теперь трудных героев, это — престижно, признак высокого жизненного уровня. А он, как выяснилось, именно такой, ему не раз говорили об этом. В связи с этим всплеском моды трудностей и борений у него прибавилось.
Привкус металла во рту усилился, комната как-то сузилась, изменилась в пропорциях. Вот оно, начинается, подействовало. Спокойствие. Теперь я могу быть спокойным. А что, если предсказание сбылось бы на самом деле? Он мог бы долго пребывать в этом состоянии, у него появились бы вполне дозволенные занятия: издеваться над теми, кто ему нравился. Влюбляться самому, влюблять их в себя, а потом внезапно менять «курс» в связи с переменой чувств и настроения. И в конце концов возвращаться в каждое из бывших пристанищ его чувств.
Это было правдой, он всегда возвращался. Проверить позиции. Старые и новые. А смог бы этот трудный, в духе моды, герой, обратить сейчас поражение в победу? Подумать только, все, что его мучило, довело до такого состояния, обратилось бы в полную противоположность, химические цепочки складывались так, чтобы грусть превратилась в радость, исчез бы стыд собственного бессилия, и он обрел спокойствие, мог бы спокойно быть самим собой, и не надо было бы этого стыдиться.
Ветсикко снова набирает тот же номер и звонит. Звонит долго, но снова никто не отвечает. И хотя солнце светит ярко, припекает, на какой-то миг отраженный морской свет, свет лета, сгущается, на небе появляется белая дымка и заволакивает солнце. Откуда она и почему возникла именно в тот момент, никто не может ответить. Хотя научных объяснений сколько угодно. В таких случаях достаточно спросить: отчего, отчего тень появилась именно в тот момент?
Он снимает трубку и звонит теперь по разным другим номерам. Сначала в тот дом, в «конуру», куда он всегда возвращается после своих вояжей. Говорит односложно: «Да, конечно, нет». Хотя, если правду сказать, ничего важного у него нет, он просто привык звонить, это из той же области. «Нет, никакого дела, просто звоню с работы. Загляну как-нибудь. Привык приходить, хотя бы иногда. Ха-ха. Я — старый пес, трудный герой. Такие теперь в моде, не слышала? Читай газеты, чтобы поспеть за временем».
Теперь на очереди был второй дом. Надо долго ждать, прежде чем ответит слабый голос старушки, он знает это и всегда звонит долго. Ей нужно отставить костыли, опереться на край стола и поднять трубку. Он представил себе выражение ее лица, представил, как поднимается немощная рука, потому что надо, но больше думать о ней он сейчас просто не в состоянии: ни о чем, кроме себя. Он слушает разговор как бы со стороны и ненавидит свой голос и слова, которые срываются с губ. Они ничего не значат, их вполне можно заменить другими, так же как не выполнить обещание. Справедливость, несправедливость, правда, ложь — одного поля ягоды.
Ему предстоит еще один разговор. По голосу он догадывается, что юноша вполне в своей тарелке, отвечает торопливо, думая о другом. У молодых всегда спешка. Впереди — полжизни, сегодня вдобавок — первый день лета. Да и кто бы стал разговаривать, на его месте, тем более и говорить-то не о чем, так, одни эмоции. Зимой — другое дело. «Привет, звони». Отбой. Все, больше, вроде, звонить некому.
Внезапно приходит настоящий страх. Кажется, лекарство подействовало — так вот в чем, оказывается, дело! Но страх — тоже чувство. Итак, любовь, ненависть, грусть, боль, тоска, раздражительность, скука, страдание и т. д. — химия, легко переходящая из одного в другое, миром и людьми управляют схемы. Он-то думал, что уже рассчитался с чувствами, но нет. Отчего же теперь он испугался, так безумно боится?
Еще один, последний раз он пробует звонить в ту квартиру. Никто не отвечает на звонки, и он кладет трубку. Что ж, эта часть жизни теперь навсегда в прошлом. Палатка иссушена солнцем, истрепана ветром, солнце — во рту, в дыхании, в волосах, глазах. Опять этот взгляд. Прочь! Он полон решимости. Раз и навсегда. Только этой дорогой можно не увязнуть.
