Но Ева что-то не заметила, чтобы ей стало лучше. Может быть, как сказал Ян, она потом поймет. Пока что ей было непонятно, почему Ян и Пегги — это лучше, чем Ян и мама. Пегги считает, что лучше бы Евы вообще на свете не было. Пегги не в духе уже только из-за того, что к ним приходишь. А иначе почему она всегда глядит мимо тебя и едва здоровается, а потом запирается на весь вечер в спальне. И хотя это очень здорово — остаться с Яном вдвоем на целый вечер, и хотя на Пегги ей наплевать, а все-таки обидно, когда тебя ненавидят лишь за то, что ты пришла в гости.

— Почему оттуда ничего не слышно? — спросила Кирси.

— Что? — отозвалась Ева.

— Они только что разговаривали, а теперь я ничего не слышу.

— Может, они закрыли дверь?

— А зачем?

— Затем, что без нас им веселее.

Внезапно по бледному лицу Кирси разлился румянец.

— А вдруг они этим занимаются?

— Чем этим? — не поняла Ева.

— Ну этим, сама знаешь.

Ева почувствовала, как у нее тоже запылали щеки:

— Не могут же они заниматься этим в гостиной!

— А если они уже в комнате у твоей мамы?

— Знаешь что: сейчас я схожу принесу нам апельсинового соку, а заодно посмотрю, может, через кухонную дверь что-нибудь видно.

В своих шерстяных носках Ева двигалась почти бесшумно. На лице у нее было безмятежное выражение на случай, если вдруг столкнется с мамой. Но все обошлось. Дверь, ведущая из кухни в гостиную, оказалась приоткрыта. Она осторожно достала из холодильника две бутылки соку, поставила их на стол и подкралась к двери. В щелку было видно, что мама и Трюггве сидят в гостиной. Дверь в переднюю они действительно закрыли, поэтому и не было ничего слышно. Они сидели на диване даже не обнявшись. Ева хотела сразу же уйти, но на мгновение задержалась и прислушалась.

— Я вышла замуж очень молодой, — донесся до нее мамин голос. — Когда мы с Яном познакомились, я жила еще с родителями, и они были оба против нашей свадьбы. Потому что Ян всегда был такой, как теперь.

— Кто не ошибается, — сказал Трюггве.

— Но не считаешь ли ты, что, однажды обманувшись, становишься крайне осторожной, — сказала мама. — Поверишь во что-то новое, а оно потом окажется ничем не лучше прежнего.

— Что я всегда в тебе ценил больше всего, — сказал Трюггве, — так это твою вежливость. А знаешь, на что я обратил внимание еще тогда, много лет назад?

— Нет, — ответила мама. — На что же?

— На то, что у тебя красивые глаза. Как лесные звездочки — есть такой весенний цветок. Тебе и другие, наверное, об этом говорили.

— В первый раз слышу! — донесся из гостиной смущенно-радостный мамин голос.

«Ерунда какая-то, — подумала Ева, — даже слушать неинтересно». Взяв бутылки с соком и две соломинки, она на цыпочках проскользнула в свою комнату. Там она выдала одну бутылку Кирси и сообщила, что они сидят на диване и ничего страшного не предвидится.

Ева и Кирси медленно потягивали сок через соломинку.

— Сколько у вас комнат? — спросила Ева, не выпуская соломинку изо рта.

— Две, — печально ответила Кирси. — У вас квартира больше нашей.

— Да, пожалуй, — согласилась Ева.

— Но у вас не так уж много вещей, — продолжала Кирси.

— Часть вещей папа забрал, — сказала Ева. — Раньше тут на полу был ковер, синий с красным.

Был дождливый день, когда Ян и Пегги взяли машину и приехали за вещами. Мама ушла на работу, и Ева тоже была бы в школе, если бы не заболела. Поэтому Ян и Пегги очень удивились, застав ее дома. Ева лежала в постели с высокой температурой, под головой у нее было несколько подушек, потому что она захлебывалась кашлем. Голос у нее сел, и говорить она могла только шепотом. Ян сказал, что постарается как можно меньше ее тревожить, и что они все сделают очень быстро и тихо. Она слышала, как они ходили по квартире, как то и дело хлопала входная дверь. И каждый раз, стоило ей провалиться в горячечный сон, ее пробуждал стук открываемого шкафа или скрип выдвигаемых ящиков. Она не понимала, зачем они так тщательно все обшаривают — ведь Ян любил говорить, что ни одна вещь не стоит того, чтобы из-за нее переживать. «Что значит вещь, — сказал он как-то, — в сравнении с человеком!»

Тут в дверь заглянула Пегги и крикнула:

— Вот же он!

Ян, оттеснив Пегги, вошел в комнату.

— Спишь, малышка? — спросил он. — Я только возьму одну вещь, и все.

Тут он наклонился над ковром, синим с красным, и скатал его в трубку. Когда он уже выходил из комнаты с ковром на плечах, Ева вдруг вспомнила мамину просьбу. Она открыла рот, чтобы сказать, но у нее получился какой-то нечленораздельный хрип.

— Ева что-то просит, — заметила Пегги.

Ян обернулся:

— Что такое, родненькая?

— Ключи, — прошептала Ева. — Мама велела, чтобы ты отдал наши ключи. Они теперь не твои.

Ян выложил ключи из кармана на Евин письменный стол.

— Моя мама тоже все свои вещи забрала, — голос Кирси вдруг прервал ее воспоминания. — Только меня все никак не заберет.

Мама и Трюггве уже стояли в дверях комнаты. Улыбаясь, они говорили, как хорошо, что девочки подружились, и весной надо бы что-нибудь устроить всем вчетвером. «Например, поехать куда-нибудь на моей машине», — предложил Трюггве. «Или сходить на Боргбаккен», — добавила мама. Лицо Кирси выражало ту же тревогу, какую Ева ощущала в себе. Хотят ли они этим сказать лишь то, что сказали, или есть какой-то еще, тайный, им одним понятный смысл, который ты узнаешь только потом, когда им это будет нужно? Ясно лишь одно: ты перед ними абсолютно беспомощен, и что бы они ни решили, твоего мнения никогда не спросят. А если и спросят, то только для виду, а сами все равно сделают по-своему.

Когда Трюггве с Кирси ушли, Ева вспомнила, что она с самого их прихода начисто забыла о телефоне.

Вечером мама стала собираться к бабушке. Ева ходила за ней по пятам из спальни в ванную и обратно, и говорила, что одеваться не будет и вообще никуда не поедет. Потому что просто глупо встречать Новый год с теми же самыми людьми, с которыми только что встретили рождество, и вообще непонятно, почему бабушка не может обойтись без нее — там ведь будет еще мамин брат с сестрой и двоюродные братья и сестры. А если мама все-таки заставит ее туда поехать, то она, Ева, конечно, поедет, только там от нее никто слова не дождется.

— Мне кажется, тебе будет тоскливо одной! — сказала мама.

— Но Ян ведь обещал, что мы будем вместе, — возразила Ева. — Он в любую минуту может позвонить.

— Во всяком случае, он до сих пор не позвонил. А бабушка очень обидится, если узнает, что тебе было некуда пойти, а к ней ты не приехала.

— Но мне же есть куда пойти — к Яну!

— Знаешь что, — сказала мама, надевая пальто, — сейчас начало восьмого. Если Ян не позвонит до девяти, то ясно, что сегодня уже ничего не состоится. Обещай мне, что тогда ты вызовешь такси и приедешь к бабушке!

Ева пообещала, зная, что спорить бесполезно, и в тот же миг почувствовала облегчение: словно ей поставили некий предел, за которым уже можно не ждать.

«Опять снег пошел», — подумали Ева, выглянув в окно после маминого ухода. В полумраке гостиной горело только два маленьких елочных огонька. Их тусклый свет озарял лишь некоторых ангелов, а остальные терялись в тени колючих веток. Но включать все лампочки не хотелось, и она сидела в темноте вместе с елочными ангелами. Ничего другого не оставалось, как только ждать, пока позвонит Ян или пока пробьет девять.

«Мама с бабушкой вечно о чем-нибудь просят», — думала Ева. Как только им захочется чего-нибудь устроить, тут же и она нужна — а то без нее неинтересно. Они засмеют ее, скажи она, что хочет побыть дома, и притворятся, что не понимают почему, они вообще, кажется, изо всех сил стараются сделать вид, что у нее больше нет никакого папы. Как часто бывало, что Ян звонил именно тогда, когда мама с бабушкой ее куда-нибудь вытаскивали — всякий раз, не позвонив вовремя, он уверял ее, что звонил, но у них никто не отвечал.