— Он ведь снова позвонит, если тебя не застанет, — говорила тогда мама.

— Он забудет, — отвечала Ева, — или очень расстроится. Я ведь сказала ему, что я целый день дома.

Папа обещал позвонить под рождество или сразу после рождества. Ну в крайнем случае — под Новый год. А Новый год наступает в эту ночь.

Вдруг она заметила, что мысленно называет его не папа, а Ян. Этой осенью он как-то попросил ее, чтобы она называла его Яном, как мама, Пегги и все друзья — Ева ведь уже совсем взрослая, и они тоже будут друзьями. Это было в тот раз, когда Ева шла к ним и мечтала, как они с папой будут сидеть дома и играть в кости или в математическую игру «Мастер Майнд», — но Ян и Пегги уже стояли в передней, они сказали, что идут в ресторан и возьмут ее с собой. Они ехали по городу на трамвае, тогда-то он и шепнул Еве на ухо насчет Яна и прижался щекой к ее щеке, и казалось, что у них теперь есть общая тайна, которую Пегги знать не должна.

В ресторане было много людей и яркого света, отовсюду свисали диковинные зеленые растения, а в паузах между танцами слышалось журчание воды в маленьком фонтане. Она прошла вслед за Яном и Пегги к столу, где уже сидели какие-то незнакомые люди, и утонула в мягком диване, рядом с Яном. Ян сказал, что тех, других, зовут Эверт-Гуннар и Ингалилль, и что у Эверта-Гуннара сегодня радость, у него на днях вышла книга. Ева знала, что у Яна тоже время от времени выходят книги. Ей стало немножко жаль Эверта-Гуннара: хоть у него и радость, но рядом с ним на полу почему-то лежала трость, Ева постаралась незаметно заглянуть под стол — вдруг он без ноги? — но ничего особенного не увидела или, может быть, не успела заметить.

Еще за столом сидело двое детей: девочка, все время жевавшая резнику, и кудрявый мальчик. По глазам Пегги было видно, до чего девочка ей не нравится. Ян сказал, что все они — его хорошие друзья, они каждое лето встречаются на курсах — есть такие курсы, где учат писать стихи. И как бы он ни был занят, для этих курсов он выкраивает время каждое лето — для него очень много значит уже то, что они там собираются все вместе, нельзя же предать тех, кто так на тебя рассчитывает.

Ели они очень долго и заказывали бутылку за бутылкой. Папа, которого теперь звали Ян, разрешил ей отпить чуть-чуть из его бокала в честь того, что она впервые в ресторане, и к тому же у Эверта-Гуннара сегодня радость, а до этого ему было очень плохо много лет подряд. Тут женщина по имени Ингалилль вдруг заплакала, полезла в сумочку, достала оттуда носовой платок и прижала к глазам. Тогда Эверт-Гуннар погладил ее по голове, и она сначала заплакала еще сильнее, но потом успокоилась и убрала платок обратно в сумочку. Нос у нее блестел, вся тушь с ресниц размазалась по щекам.

Когда принесли кофе, Ева совсем осмелела и принялась болтать без умолку. Наверное, она наговорила много глупостей — она помнит, что все они смеялись, и чем больше они хохотали, тем больше она валяла дурака, стараясь, чтобы всем было весело. А потом ей вдруг захотелось спать. Казалось, Ян и Пегги никогда не допьют свой кофе. Было уже страшно поздно, когда они посадили ее в такси и повезли домой, а она всю дорогу продремала на плече у Яна, и только слышала сквозь дрему, как Пегги ему выговаривала: «Ты с ума сошел! Ей же всего одиннадцать лет, ей нельзя ни капли вина!» — а когда наконец приехали, мама тоже кричала на Яна в передней, но Ева пошла в свою комнату и тут же уснула.

А сегодня наступает Новый год.

Под рождество она так ждала его звонка, что и мама, и бабушка, и гости виделись ей как бы во сне. Она, конечно, сидела с ними за столом, что-то отвечала и делала все, о чем бы ее ни просили, но на самом деле она только прислушивалась и ждала. А те не понимали, что она от них далеко-далеко, просили ее, как обычно, встать возле зажженной свечки и прочитать стишок — тот же самый, который они почему-то просят ее читать каждое рождество «для настроения». Ни бабушка, ни мамин брат с сестрой, казалось, ничуть не огорчены, что папа ушел к Пегги — глядя на них, можно было подумать, что праздновать рождество без папы даже лучше. Поэтому она ничего не говорила про Яна и старалась вообще виду не подавать, что ждет звонка.

Позвонил бы он сразу как проснется — он же знает, что она столько дней дожидается, и все зря! А после того, как он позвонит и они увидятся, все опять будет в порядке еще целых две недели, почти как у тех, кому вообще не приходится ждать, словом, как было прежде — впрочем, о том, что было прежде, она старалась не думать.

Она сидела не шевелясь и вдруг услышала, что мама уже встала и включила воду на кухне. Но она продолжала сидеть на столе, в бледном утреннем свете, и глядела на летящий снег. Даже когда мама вошла к ней в комнату и зажгла лампу, она не оглянулась. Мама встала боком за ее спиной, и в окне возникло мамино отражение.

— Я видела тебя во сне, — сказала мама. — Как раз перед тем как проснуться.

— Расскажи, что тебе приснилось, — ответила отражению Ева.

— Во сне ты была совсем маленькая. Было лето, и ты бежала ко мне по зеленому лугу, сквозь высокую траву, а потом я тебя поймала и подняла на руки.

— А так правда было?

— Нет, я даже луга такого не припомню.

Ева повернулась спиной к окну и спрыгнула со стола.

— Пошли ко мне чай пить, — предложила мама.

Они пили чай, сидя на маминой постели, и Ева думала: у мамы сегодня хорошее настроение, раз она опять рассказала сон. А вообще у нее по-всякому бывает в последнее время — ничего не поймешь.

— У нас сегодня днем будут гости, — сказала мама.

— Кто это? — спросила Ева.

— А вот когда придут, тогда и узнаешь, — ответила мама немножко таинственно. — Между прочим, одного из них ты видела.

Странно как-то мама себя вела, но при этом улыбалась и гладила Еву по голове, и оттого казалось, что волноваться пока еще не из-за чего.

— А вечером поедем к бабушке, — продолжала мама.

— Я не поеду, — немедленно ответила Ева. Когда у мамы хорошее настроение, с ней можно спорить сколько угодно.

Но в эту минуту она поняла: мама больше не считает, что она встретит Новый год с папой. Значит, теперь совсем плохо: мама уже не верит Яну, верить придется одной.

Они выпили чаю, потом Ева пошла на кухню мыть посуду. Она открыла воду, но тут оказалось, что мыло кончилось. Пока Ева искала новое, вода из крана все текла и текла. Только страшного в этом ничего не было, потому что мама ушла в ванную, и вода не действовала ей на нервы. Когда она наконец оттуда вышла, Ева уже вытирала последнюю ложку. Мама сказала, что съездит ненадолго в город, и пусть Ева не волнуется, если она вдруг задержится. Ева стояла в передней, глядя, как мама натягивает сапоги, застегивает пальто и убирает свои тонкие светлые волосы под темную вязаную шапочку. Мама поинтересовалась: может, она что-нибудь не так надела, а то Ева как-то странно смотрит. Вместо ответа Ева спросила, чем ей заняться, пока мамы не будет. Мама сказала, что такая большая девочка могла бы и сама что-нибудь придумать. При желании найдется куча дел, а для начала можно убрать свою комнату.

Но когда дверь за мамой захлопнулась, Ева подошла к елке и включила гирлянду, а сама улеглась рядом на ковре. Она лежала на спине, задрав ноги, закинув руки за голову, и, прищурясь, глядела на огоньки, мерцавшие среди веток. Стояла такая тишина, что можно было придумывать про себя все, что хочешь, не боясь, что тебе помешают. И она стали придумывать, как будто ее сбила машина, и теперь она, Ева, при смерти. Она вытянула ноги, раскинула руки в разные стороны — и вот она лежит уже на больничной койке, с забинтованной головой. Мама и папа, то есть Ян, склонились над ней с бледными и печальными лицами. А Ян чем больше смотрит на нее, тем больше бледнеет, и глаза у него делаются все несчастнее. Вот он осторожно, чтобы не причинить ей боль, садится на край кровати, берет ее руку в свою и умоляет, чтобы она не умирала, не покидала его. А ей все равно очень больно, когда он вот так берет ее за руку, но она мужественно терпит боль и только тихонько стонет. Тут его глаза наполняются слезами, и голос дрожит, когда он говорит, что его маленькая храбрая девочка дороже для него всего на свете — лишь бы она была здорова, а все остальное не важно, что он бросит Пегги и вернется домой насовсем. Но она сама так слаба, что не в силах ему ответить, — к тому же Ева еще не решила, что лучше — выздороветь или умереть, чтобы мама с Яном остались одни и плакали у ее постели. Как только она заколебалась, все вдруг исчезло. Лежала она на ковре под елкой, и глядел на нее только самый маленький елочный ангел — крылья у него были короче, чем у остальных, и он всегда казался чуть удивленным.