Для Вяйски этот город был похож на все приморские города, издалека порт казался точно таким же, как все прочие порты, мимо которых проходишь, задумавшись о своем, и ничуть не удивляешься большим кораблям, пришедшим сюда издалека. Он медленно шел в сторону порта, потом остановился у парапета и стал глядеть на грязную воду. Его внимание привлекли сложенные в штабеля тюки с целлюлозой, он удивился огромному их количеству и вдруг заметил между штабелями какое-то необычное оживление.

В слепящем, нестерпимо ярком солнечном свете медленно и продуманно, как в кино, двигались две группы людей. Одни были в спецовках и направлялись к судам, другие вышли откуда-то сбоку им наперерез и начали что-то говорить спокойными голосами; среди них было несколько женщин, и у всех были в руках какие-то листки. Они были взволнованы. Вяйски подошел поближе. Среди тех, кто шел на работу, было много молодых парней, у большинства — длинные светлые волосы, и у всех на лицах выражение замкнутости и какого-то испуга. Те же, кто раздавал листовки, были в большинстве своем люди средних лет и выглядели так, как будто они век тут стояли.

Вяйски остановился. Он пытался понять, что здесь происходит. Из находившейся в отдалении конторы порта вышли двое мужчин в белых рубашках с галстуками и быстрым шагом направились к стоящим. «Эй, ребята, пора на работу», — заговорили они, обращаясь к парням и пытаясь вырвать у них из рук листовки, но многие уже успели засунуть листки в карманы.

— Никуда они не пойдут, прежде мы с ними немного потолкуем, — сказал один из тех, кто раздавал листовки. — Мы имеем право объяснить им…

Белые рубашки теснили парней, не обращая внимания на тех, кто раздавал листовки; внезапно раздался вой полицейской сирены. Подъехало пять полицейских машин, и как только они затормозили, из них посыпались полицейские и бегом направились к месту событий. У двоих были собаки, которые беспокойно рычали. Полицейские показались Вяйски смешными, их жесты и движения были такими грозными, будто они имели дело с бандой преступников.

— Что тут происходит? Разойдись! — кричали полицейские.

Те, кто раздавал листовки, никак не реагировали на появление полицейских и отнеслись к ним так, как уверенные в своей правоте люди относятся к тем, кто им мешает. Их пришлось толкать в спину, чтобы заставить двигаться. Собаки рычали, а полицейские размахивали руками, двое из них были помоложе, трое постарше, причем один коротышка и толстяк. Парни в спецовках уже шли по направлению к судам, время от времени оглядываясь. Белые рубашки двинулись назад к конторе, а группа раздававших листовки — в ту сторону, где стоял Вяйски. Вяйски присоединился к ним, и ему дали листовку.

— Что здесь происходит? — спросил Вяйски, утирая пот со лба. В ярком свете раскаленного солнца он не мог прочитать ни слова, на глаза сразу же навернулись слезы.

— Вы, верно, не слыхали, у нас в порту забастовка. Они набрали штрейкбрехеров, вот мы и хотели объяснить ребятам, что их обманули, им сказали, что в порту полно свободных мест, — ответил мужчина в пестрой клетчатой рубашке.

С тех пор как Вяйски услышал стихотворение «Штрейкбрехер», штрейкбрехеры казались ему людьми низшего сорта. Но шедшие на работу парни выглядели просто беспомощными подростками.

— Что за народ эти штрейкбрехеры? — спросил Вяйски.

— Молодежь с мелких хуторов, откуда-то с севера. Каменистая земля не кормит, вот их и заманивают сюда, — сказала женщина в махровой кепочке и резиновых тапочках. — Привозят этих несчастных сюда на автобусах.

— Кто привозит?

— Агенты работодателя, да еще эти, из посреднических бюро по трудоустройству, — сказала женщина. Она пристально поглядела на Вяйски.

— Да, у нас ведь еще та беда, что наш собственный профсоюз помогает вербовать штрейкбрехеров, — сказал мужчина в построй рубашке и остановился. — Ну вот, полиция уносит наш плакат.

Вяйски посмотрел в ту же сторону: полицейские срывали с забора плакат, на котором было написано «Увольнение — вот подарок рабочим к столетию порта!»

— Ничего, ничего, пускай уносят, мы новый повесим, — посмеивались рабочие.

— Как же получилось, что профсоюз сам вербует сюда предателей? — спросил Вяйски.

— Они считают, что наша забастовка дикая[13],— ответил мужчина и тоже пристально посмотрел на Вяйски.

— Много ли вас бастует?

— В нашем порту человек триста, — сказал мужчина и ускорил шаг. У него на ногах тоже были резиновые тапочки.

Вяйски слегка отстал. Заслоняясь ладонью от солнца, он пытался прочесть листовку. От зноя в голове шумело. Он нагнал остальных.

— А где же ваше доверенное лицо?[14]

— Где он сейчас, точно не знаем, но вообще-то он живет на Клеверной улице, вон там, где частные дома, да только он теперь редко дома бывает, — объяснили Вяйски. Потом часть забастовщиков свернула на боковую дорожку, ведущую через мостик, другие направились к городу. У женщины в желтой кепочке лицо было темно от загара; она повернулась к Вяйски и сказала: «Они пойдут на другой берег залива и будут стоять там до вечера, так чтобы все время штрейкбрехеры видели их. Это у нас такая демонстрация».

Затем все ушли и Вяйски остался читать листовку в тени дерева.

Через некоторое время Вяйски отправился домой. По пути он купил колбасы и пива, поднялся к себе в квартиру и уселся на кухне за столом. Он ел и пил, утирая со лба пот, и все думал: «Вот ведь как, вот ведь как…»

Вяйски пожалел, что у него не было с собой магнитофона. Он зашел в гостиную, взял с полки толстый блокнот и три ручки, сунул все это в портфель и вышел на улицу. В голове у него вертелось: «Вот ведь как…»

Пройдя через весь город, он свернул на шоссе и зашагал туда, где виднелись частные дома. Ему казалось, что асфальт закипает от жары. Только тогда, когда мимо проносился автобус, чувствовалось легкое дуновение ветра. «Можно было поехать на автобусе», — подумал Вяйски, но не пожалел, что пошел пешком. Деревья по обеим сторонам шоссе стояли не шелохнувшись и были покрыты пылью. Наконец Вяйски свернул с шоссе к частным домам.

Ему показалось, что он уже бывал тут когда-то раньше, может быть, в детстве. Аккуратно покрашенные светлые домики (некоторые были еще недостроены и от них исходил запах свежеоструганного дерева), березки и еловые изгороди, львиный зев и розы во дворах — все это казалось Вяйски очень знакомым и близким, и ему вспомнились домики его родственников в Южной Финляндии, где он ребенком провел не одно лето.

Ощущение узнаваемости только усилилось, когда он свернул во двор дома, выкрашенного светлой краской, и, поднявшись по ступеням, застеленным чистым половиком, попал на веранду, а затем в прихожую. Он постучал и зашел в кухню. На кухне были светло-зеленые стены и белые шкафы, на окнах — белые занавески с оборками.

Из комнаты появилась средних лот женщина, именно такая, какая и должна жить в этом доме, и спокойно посмотрела на Вяйски. Он представился, показал свое журналистское удостоверение и сказал, что у него дело к доверенному лицу Кильпеля.

— Он должен вот-вот быть, но потом снова уйдет, у них общее собрание в два, — сказала женщина и продолжала разглядывать гостя.

— Можно, я подожду его на улице? — спросил Вяйски. Он заметил садовые кресла во дворе под березками, и ему ужасно захотелось посидеть в одном из них.

— Почему же нет, подождите, — ответила женщина. — Там, в тенечке, хорошо.

Вяйски вышел во двор и устроился и красном садовом кресле. Он глубоко вздохнул и посмотрел по сторонам. Не вызывало сомнений, что дом строили своими силами в свободное от работы время; в другом конце двора стоял сарай, в одном из окошек которого висела занавеска с оборками, видимо, это была баня.

Женщина вынесла из дому поднос, на котором стояли два стакана и графин. Она поставила поднос на столик.

— Я тут кваску принесла, может, и вам понравится в такую-то жару, квас свой, домашний, — говорила женщина, разливая в стаканы темно-коричневый напиток.